Посвящается Александру Андреевичу Проханову

и Владимиру Владимировичу Путину.

Конечно, все могло быть иначе. На вечер у Лёвы Михайлова были совершенно другие планы. Он собирался напиться, причем совершить это изысканно и со вкусом. Медовая с перцем и украинская жареная колбаса. Сигареты, телевизор и размышления. Ему станет хорошо уже после первых ста двадцати грамм. Стало бы хорошо. Если бы не замглавного редактора, которому, естественно, позвонил главный редактор, которому, естественно, позвонил какой-то там Берштейн или Гольдштейн, который, естественно, спродюсировал мюзикл, сейчас только дурак не продюсирует мюзиклов, и у этого мюзикла, естественно, на днях случился юбилей. И не мог бы ты, Лёва, сходить сегодня на этот спектакль и написать репортажик, строчек на сто-сто двадцать.

И ведь придется идти. А потом писать, чтобы успеть в пятничный номер. Если даже писать с утра, все равно особенно не напьешься. За жизнь не поразмышляешь. Некогда. Ничего, тогда завтра.

Лев покидал в сумку цифровой диктофон, Walkman с последним альбомом Шакиры, от которого он не мог оторваться уже второй месяц, пресс-релиз этого дурацкого мюзикла, паспорт с вложенной в него пресс-картой, индийский складной зонтик, телефон и учебник по политологии, который читал для общего образования вот уже второй месяц. Удалось добраться до страницы номер двадцать четыре, причем он до сих пор не представлял себе – как. Власть и государство, государство и массы, массы и власть, монархия, демократия, тоталитаризм, постмодернизм. Башку свернешь. Читаешь – вроде все понятно. Попробуешь повторить – не получится. А Серега Чернов как-то в этом всем ориентируется. Даже бывает завидно.

Погода была отвратительная. Конец октября в Москве, постоянный моросящий дождь и вездесущая непросыхающая грязь. Грязь расползалась, отвоевывала новые пространства и покрывала даже асфальт. Но Лёва боролся. Несмотря на всю эту сырость и отсутствие личного автомобиля, он самоотверженно носил белые штаны. Видимо, он был единственным человеком в Москве в белых штанах. На улице. В конце октября. Когда грязь.

Михайлов вышел из подъезда. Конечно, дождь и не думал заканчиваться. Ты вымокнешь, Лёва, и тебе просто необходимо будет выпить. Но выпить будет нельзя, потому что надо писать репортаж. Конечно, можно и пить, и писать репортаж одновременно. Но тогда не поразмыслишь о постмодернистской природе власти. Да и о любви тогда не поразмыслишь. О роли своей в современной Москве не поразмыслишь. О намечающейся известности в газетной среде. Все к одному получается. И ведь вроде не понедельник, а среда. Журналист вздохнул, достал из сумки зонт и нажал на хлипкую кнопку. Зонтик раскрылся ровно до половины, пришлось помогать ему руками. Климат в Индии, может, и ничего, но зонты там определенно могли бы делать и получше.

Лёва аккуратно шагнул в дождь. Надо было спешить – шесть вечера, а Москва не районный центр, в семь секунд не обойдешь. Ехать не пойми куда, в промышленные районы, в какой-то дом культуры. Нашли тоже место для мюзикла. На расстоянии двухсот рублей. Нет, чтоб в театре каком, как у людей.

Самое сложное при подобной погоде – это поймать такси. Поймать так, чтобы, подъезжая, все эти доморощенные Шумахеры не облили грязью твои замечательные белые штаны. Которые одни в Москве. На улице. В конце октября. Когда дождь.

Михайлов давно уже освоил эту премудрость. Если его восхитительные белые штаны, Пьер Карден, магазин «Джинсовый Джаз», сто пятьдесят долларов за пару минус постоянный дискаунт, и бывали обрызганы осенней московской грязью, то только лишь стараниями спешащих куда-то мимо суматошных пешеходов. Никогда не смотрят по сторонам все эти пожилые дамы в вонючих дубленках и бабушки в синих вязаных шапочках с начесом. У всех сумки и полное отсутствие выдержки. Машина, конечно, была бы спасением. Но музыкальному обозревателю, если и возможно заработать на джинсы от Кардена, пусть и со скидкой, то на машину – никогда. Такой вот шоу-бизнес. У этого, небось, Берштейна, или Гольдштейна, с заработками все в порядке. А у журналистов, которые делают ему рекламу, все совсем иначе. Несовершенство мира. Звериное лицо капитализма.

Но Лёва был доволен. На белые штаны и Nemiroff с украинской колбасой хватает. А остальное наживется. В тридцать один год жизнь только начинается. А у Штейнов, наверняка, медицинская карта толщиной с библию. Так что, каждому свое. Кому мюзиклы, а кому и политология в синей обложке. Серега Чернов этим зарабатывает, может и у Лёвы получится. Институтский друг наверняка поможет встроиться в систему.

Первые три водителя, услышав произнесенный Михайловым адрес, отрицательно повращали головами и молча уехали. Лёва беззлобно выругался им вслед. Если остановился – вези. Зачем останавливаться, если не повезешь? Что за дурацкий обычай… Четвертый сидел за рулем колымаги, построенной еще до первого полета в космос. После недолгой, но агрессивной торговли, этот старьевщик согласился на сто пятьдесят рублей. Снимать бы эти разъездные с редакции, да в русском такси, к сожалению, не выдают кассового чека. Или ездить в белых штанах на метро, или постоянно попадать на такси. Что делать. Безупречная белизна штанов требует определенных жертв. Лёва улыбнулся самому себе, достал из сумки пресс-релиз и стал его читать, возвращаясь к каждой строчке по пять, а то и шесть раз – настолько текст его был расплывчат.

Мюзикл назывался «Три капитана», и был поставлен по роману, написанному еще при Сталине. Либретто — семейно-патриотическая ерунда, вроде детей-друзей, три мальчика и девочка, совместный плот на Яузе-реке, первая любовь, комсомольцы-добровольцы, война, кто-то вернулся, кто-то нет. Проверенный временем рецепт. Все это в ситцевых платьицах в горошек и под шестидесятническую музыку. Лыжи у печки стоят. Жанр знакомый, безошибочно бьющий в центр твердо стоящей на ногах аудитории, в тех, что с блатняка уже слезли, а до нормальной музыки еще не добрались. Ирония судьбы и салат оливье. Служебный роман и красная икра. Скучно, но надежно. Этот Штейн, конечно, не дурак.

Лёва со вздохом сунул пресс-релиз обратно в сумку и посмотрел в закапанное окно.

Москва суетилась. Её быстрые жители спешили с работы домой, толкались и наступали друг другу на измученные ноги. Толпились на автобусных остановках, брали приступом маршрутные такси. Под пластиковым навесом на пластмассовых стульчиках сидели два азербайджанца, или грузина, или еще кого, хрен их разберешь, и разговаривали о чем-то своем, южном, разговаривали громко, но подчеркнуто вежливо. С уважением. За соседним столикам сидели три пожилые девушки, накрашенные, как падшие женщины, и пили пиво с водкой. Закусывали конфетами. На площади, возле выхода из метро, в самом центре тротуара, стояла милицейская машина. Рядом с ней беседовали вполголоса два толстых мента – оба в сером и с палками. Метрах в пятнадцати от ментов лежал под телефонным автоматом человек в черной куртке с известковыми пятнами. По безмятежно спящему лицу человека струилась дождевая вода, мимо спешили люди. Ворча и молясь, прошаркала местная сумасшедшая. Менты остановили двух пацанов со спортивными сумками. Пацаны показывали документы и демонстративно скучали. Праздника не получалось.

Лёву все это ничуть не огорчало. Во-первых, как ни крути, а едет он на шоу. В буфете будут шампанское и бутерброды с осетриной. Да и потом, можно резво написать репортаж, а потом все же напиться с переходом на следующий день. Nemiroff и украинская колбаса. И хотя в глубине души он понимал, что вряд ли так будет, что репортаж затянется до утра, что, отправив текст в редакцию, он без сил упадет на кровать, верить в подобное было приятно.

 Водитель попался с опытом. Вечерние пробки уже начали образовываться, но пожилой небритый мужик в потертой вельветовой кепке, матерясь и брызжа слюной, невозможно выворачивал руль своей побитой калошницы, всем весом жал на педали и дергал ручку переключения передач с такой силой, что Лёва все время боялся неминуемой катастрофы. Катастрофы не произошло, напротив, мужик довез его до ярко освещенного дома культуры за каких-то сорок минут. Времени оставалось еще предостаточно. Михайлов расплатился и аккуратно вышел из автомобиля. Конечно же, эта кепка припарковалась в луже. Ну и ладно, как говорят в телевизионной рекламе.

Бетонное здание дома культуры было ярко освещено. Во всю ширину фасада оформители растянули транспарант небесного цвета с огромными буквами «Три капитана». Лёва достал из сумки диктофон и стал наговаривать на него описание окружающей обстановки. Старый район со сталинскими домами. Вокруг темень и какие-то заводы. Сияющий дом культуры выглядит каким-то вставным зубом во всем этом мраке. Хорошая аллегория. Вставной зуб. Лёва улыбнулся и окинул взглядом стоявшие на площади перед зданием машины. Ничего так. Не Порше, конечно, с Мерседесами, но и не мусор отечественного производства. Не то, на чем он сюда приехал. Стоянка перед залом всегда очень много рассказывает наблюдательному журналисту о социальном составе публики. А какова публика – таков и артист. Таково и представление. Потом Лёва посмотрит на самих зрителей и на то, что они будут заказывать в баре. Скажи мне, что ты пьешь, и я скажу, кто ты.

Михайлов подошел к служебному входу и молча показал охраннику пресс-карту. Тот поднял к глазам исчирканный карандашом список и стал водить по нему толстым ухоженным пальцем. Михайлов. Михайлов. Вот, есть. Михайлов. Сумку покажите, пожалуйста. Это у вас что? Оружие, запрещенные предметы есть? Хорошо. Проходите.

Оружие и запрещенные предметы. Интересно, кому может понадобиться приходить на мероприятие с оружием. Я понимаю там, на Майкла Джексона или какого-нибудь Филиппа Киркорова. Но на мюзикл про советское прошлое, где нет ни одной звезды в первом составе? Смешно.

В фойе праздника наблюдалось несколько меньше, чем на улице. Обычный районный дом культуры, стоячие столики, очередь в гардероб, раздраженные бабушки требуют петелек для вешания, навязывают бинокли, которые не увеличивают, женщины что-то такое делают возле зеркал, плотное облако табачного дыма в дальнем углу. Туалеты. Лёва прошел прямо за стойку гардероба и повесил куртку на вешалку для прессы. У него еще оставалось время на пару пластиковых стаканчиков советского полусладкого. Он встал в небольшую буфетную очередь и принялся внимательно рассматривать публику. В общем, похоже на то, что и ожидалось. Дети с бабушками, влюбленная молодежь, всегда постоянная составляющая светской публики, не очень много пар среднего возраста. Одеты все весьма пристойно, девушки большей частью красивые. Впрочем, в России нет некрасивых девушек. Секрет их производства утрачен. Лёва рассеянно улыбнулся. В очереди перед ним стоял огромного размера мужик в кожаном пиджаке, лысый и в темных очках. Михайлов машинально скользнул взглядом по пальцам и шее мужика – ни перстней, ни колец. От сохи. Мужик заказал целый графин Хеннесси и порезать один лимон. Лёва чуть не поперхнулся от такой непосредственности. Наверное, нефтяник какой-нибудь. Или газовщик. Егор Расторгуев из далекого и снежного Надыма. За пятнадцать минут до третьего звонка оставить в театральном буфете значительную часть зарплаты столичного журналиста – это только в Надыме так умеют.

Отчего-то Лёве стало весело. Он взял свои два стаканчика шампанского и два бутерброда с осетриной, отошел к стоячему столику, за которым стояла дама бальзаковского возраста с девочкой лет тринадцати. Лёва достал из сумки диктофон и наговорил на него окружающую обстановку – мужика с Хеннесси, женщин у зеркала, девочку, которая ела пирожное и вызывающе пристально рассматривала Лёву. Такие девочки уже начинают понимать свою силу. Лёва немного смутился, потом показал малявке язык. Теперь уже смутилась она. Женщина в ней еще не победила ребенка. Вот через год-другой, быть может. Девочка доела свое пирожное, и дама увела ее на второй этаж. Поскольку пока было совершенно непонятно, о чем тут писать, Лёва стал думать над заголовком. Иногда из заголовка может проясниться и вся статья.

Три капитана… Капитан, капитан, улыбнитесь. Какая пошлятина. Главный очень любит заголовки с глаголом. Природа этой любви Лёве была не очень понятна, видимо, это придавало динамики. Хотя главного он очень уважал, если не сказать – любил. Михайлову нравилась эта работа, нравилась эта редакция и очень нравилась эта газета. Его самолюбию было уютно и хорошо, вот разве что такие экстренные репортажи иногда ломали планы. Капитаны на распутье. Три капитана и камень. Капитаны, капитаны, капитаны КВН… Какой мюзикл, такой и заголовок.

Капитанская дочка. Юбилейный капитан. И ведь ни одного глагола. Какой глагол можно применить к капитану? Плавать. Плавал. Ходил. Как там. Раз пятнадцать он тонул. Даже глазом не моргнул. Только смелым покоряются моря. Этот можно и оставить. Только смелым покоряются моря. Или даже просто: «Только смелым». Или: «Покоряются моря». Какая разница. Все равно, из этого названия ничего не вытекает. 

Лёва произнес только что выловленную из закоулков памяти фразу и ее вариации в диктофон, и потихоньку пошел на второй этаж, к залу. Предстояло еще найти свободное место. Аккредитуют у нас, к сожалению, без мест.

С одной стороны, оставаться на второе отделение было совсем не обязательно – все было предельно ясно уже к середине первого. Но с другой стороны, у любого концерта или спектакля есть, по сути, только две важные точки – это начало и конец. Об этом и стоит писать. То, что происходит между началом и концом мероприятия, по большому счету мало кого из читателей интересует. В этом и проблема пишущего журналиста. Хорошо фоторепортеру – ему вообще достаточно снять первые пятнадцать минут, да  и валить себе домой. Почему большинство работавших с Лёвой фотографов этого не делали – он не понимал. Ведь все равно в любой материал пойдет только один снимок. А они снимали их сотни. Видимо, тоже издержки профессии.

На сцене закончился последний танец детства. Какое огромное количество детей в этом мюзикле. Все первое отделение – сплошные дети. Каждый день. А как же они, интересно, учатся в школе? Во втором отделении, видимо, действие начнется сразу после войны. Режиссерских откровений от таких постановок ожидать не стоит.

Занавес еще не успел закрыться, а люди уже выбегали из зала в стремлении занять очередь в буфет или женский туалет. Самые длинные очереди в мире – это очереди в женские туалеты. Особенно на концертах и в Макдоналдсах. Что они там делают – не знает никто. Они и сами объяснить не могут. Лёва размышлял, выходить ему на антракт или не выходить. Ему удалось занять хорошее место, и он не хотел его потерять – мало ли. Курить он, конечно, хотел, но нельзя же курить вместе с тысячью других людей. Никакого удовольствия, одни слезы и кашель. Все те, кто не стоит в буфет и в очереди в женский туалет, сейчас курят. Газовая атака.

Лёва решил остаться. Двадцать минут – не такой уж значительный срок. Есть игры в сотовом телефоне, есть учебник по политологии, можно и просто поглазеть по сторонам – нет ничего интереснее, чем наблюдать за людьми, особенно за теми людьми, которые пришли порисоваться. Мальчики приводят девушек в театр. Цветочный период. Сколько счастья. Она согласилась. В темноте зрительного зала он положит руку ей на плечо, и ей просто некуда будет отстраниться. А потом он проводит ее домой. Да, до самого дома. И, быть может, даже подарит ей цветы, которые заботливые старушки поднесут прямо к выходу из зрительного зала.

Вот две нестарые семейные пары. Пришли вместе. Билеты, видимо, случайно и дешево перепали на работе, или куплены у назойливых распространителей, ходящих по утренним офисам. Дамы о чем-то хихикают между собой, сидящие рядом мужчины строги и разговаривают, наверняка, об автомобилях. В зал с мороженым нельзя и очередная пара остается разъединенной. Девушке приходится выходить в двери, к своему кавалеру, принесшему два в вафельных стаканчиках. Вот этих строгих женщин на дверях в зрительный зал наверняка выращивают в каком-то особенном питомнике, как бультерьеров или охотничьих соколов. Их инстинкты безошибочны, а хватка смертельна. С ними невозможно договориться, с ними бессмысленно ругаться – они собираются стаей, и травят тебя до самого выхода. Лёва все эти нехитрые премудрости давно понял, и ни в какие разговоры с капельдинерами не вступал. Правда, в этом доме культуры на билетах стояли не бабушки сильно пенсионного возраста, а рослые двадцатилетние девки с подведенными синим глазами. Но свойства их были, вероятно, такие же, как и в любом другом зале. Абсолютная неприступность и какая-то механистическая мощь.

В пятом ряду мальчик и девочка лет по семь – видно, что познакомились всего каких-нибудь пять минут назад, но уже что-то увлеченно обсуждают. Если бы все могли так, как дети. Чем больше знаешь – тем большего боишься. Мальчик в костюмчике, девочка в сарафане. Как куклы в магазине. Причем сейчас антракт закончится, их бабушки или родители сядут на свои места, погаснет свет. И потом они увидят друг друга уже только в самом конце, возле гардероба. В последний раз. А может, и не увидят совсем. И это ничуть не станет для них предметом сожалений или раздумий. Как научиться так жить после тридцати? Когда на каждый заинтересованный взгляд девушки в метро ты реагируешь как на удар электрическим током. И потом целый день пытаешься вспомнить ее лицо.

Люди постепенно собирались в зале. Зал был неполон, и капельдинеры, как водится, переместили желающих с балкона на пустые места в партере. Теперь те, кто не решился перейти в партер в первом отделении, пробовали сделать это хотя бы во втором. Сейчас они будут стоять в дверях, и ждать, пока основная масса людей рассядется, потом займут свободные места, потом придут хозяева этих мест, те, кому не повезло, пойдут обратно на балкон – в общем, будут ходить и после того, как медленно погаснет свет.

Лёва бывал на концертах и спектаклях по три-четыре раза в неделю, и внутренняя жизнь любого более-менее большого зала была знакома ему в мельчайших подробностях. Профессиональная наблюдательность и полная предсказуемость всего происходящего на сцене, а как следствие – все внимание на то, что происходит вокруг сцены и в зале. Вот он увидел, как здоровая девка, выше него ростом, одетая в какой-то дикий мундир, задернула зеленую занавеску перед дверями в самом нижнем выходе из зала.  Сейчас начнет темнеть. Как только свет погаснет окончательно, лязгнут все входные двери, и эти самые девки встанут против них, как часовые. Никто не проскочит, никто не пройдет.

Свет погас. Лязгнули двери. Под нетерпеливые аплодисменты сытой и накурившейся публики, занавес медленно раздвинулся. Оркестр тихо заиграл простенькую увертюру. Слева на сцену вышла красивая девушка в длинном платье. Ее вьющиеся волосы разметались по узким плечам, маленькая грудь аккуратно оттопыривала коричневую ткань. Лёва впился в нее взглядом. Красивая… Девушка запела песню. Приятный голос, никаких изысков. Сверху вниз плавно поехала послевоенная декорация. У правого входа произошло какое-то движение, капельдинерша отбежала в сторону от своей занавески. В зал ворвались  и стали быстро разбегаться по проходам с полтора десятка людей в военной одежде. На сцену стремительно поднялся невысокий человек в камуфляжной форме. На голове у него была черная вязаная шапочка, в руках – автомат Калашникова. Очень неприятный такой автомат. Что это еще за режиссерские находки? По действию ведь конец сороковых…

Девушка как будто испугалась этого человека и подалась назад, не переставая петь. В глазах у нее мелькнула растерянность – Лёва сидел близко, ему было видно. Человек поднял автомат и выпустил длинную очередь в потолок. Оркестр нестройно замолк, словно захлебнулся. Публика горячо зааплодировала. Ничего не понимая, Лёва машинально включил диктофон. Человек на сцене сипло и дергано закричал:

- Всэ в зал! Я сказал, всэ нэмэдлэнно в зал! Музыканты – в зал!

Девушка испуганно сбежала со сцены. В оркестровой яме что-то звонко упало. Вряд ли режиссер этого балагана мыслил столь изощренно. Судя по тому, что Лёва видел в кинофильмах, это больше всего походило на террористов.

Пока не закончится осень. Сергей Чернов никуда не хотел выходить из дома, пока не закончится осень. Он уже третью неделю читал заказанные по интернету триллеры, питался заказанной по телефону едой и, практически не прерываясь, смотрел телевизор. В мире ничего не происходило. Две-три второстепенные новости обсасывались целый день, хотя на утро следующего их уже никто не мог вспомнить. Катастроф не происходило. Войны не начинались. Анализировать было нечего. Чернову очень нравилось разгадывать алгоритмы масштабных медиакомпаний. Все происходящее на экране становилось для него как бы прозрачным, а за картинкой представлялись все шестеренки, маятники и гирьки невидимых, но всегда кем-то управляемых процессов. Год назад, после американской истории с небоскребами, он много дней просиживал ночами у телевизора, несмотря на сложную предвыборную работу днем. О результатах тех своих наблюдений он никому так и не рассказал, хотя события всего последнего года постоянно подтверждали его правоту.

Сейчас же не происходило ровным счетом ничего, и Чернов явно скучал. Конечно, триллеры это хорошо, но хороших авторов в мире не так много, и практически все их бестселлеры он уже прочитал. А некоторые романы Кинга даже по два раза, что для человека его профессии вообще непозволительная роскошь. Сегодня, правда, произошла одна смешная вещь – белорусский президент не пустил на территорию страны Николая Чехова и Марину Китано, двух обаятельных, но бестолковых правых депутатов. Вряд ли это вызовет большой скандал, потому что белорусский президент давно уже растерял весь свой потенциал боевого эпатажа. Скорее всего, завтра в думе будет попытка внести в повестку дня вопрос об этом инциденте, но его не проголосуют. Министр иностранных дел выкажет свою озабоченность. На том все и закончится. Ну, позовут Чехова и Китано на пару телевизионных шоу, ну, прогонят они там свои обычные красивые, но мало понятные населению тезисы. Особенно смешно выглядели подброшенные Чехову доллары. Зачем ему доллары? У него, наверное, даже наручных часов нет.

Землетрясение на Аляске. Очередная жертва вашингтонского снайпера. Эта история тоже не возбуждала Чернова. Какой-то идиот стреляет людей на стоянках возле супермаркетов. Ну и что? Раскрученная вокруг этого кампания говорит только о том, что больше раскручивать нечего.

Чернов отложил книжку в сторону и подумал о том, что неплохо было бы завести себе какую-нибудь новую подругу. Хотя, конечно, все равно сбежит. Не может не сбежать. И ему это прекрасно известно заранее.

Гуманно ли в таком случае заводить подругу? Нет, не гуманно. Поэтому черт с ней, с подругой. Хотя маме хочется. Тридцать один год. Пора уже остепениться.

Чернов взял пульт, чтобы переключить телевизор на другой канал, но вдруг смотренный уже, наверное, тысячу раз сериал прервался. Появилась заставка экстренного выпуска новостей. Опять, что ли, самолет упал? Или вертолет какой в Чечне. Кому это интересно, кроме военных и родственников? Медиапустыня.

Заставка оставалась на экране еще секунд двадцать, после чего на экране возникла несколько взъерошенная Наталья Дмитриева.

- В среду около девяти часов вечера в Москве неизвестные вооруженные лица захватили здание дома культуры, в котором уже в течение года каждый вечер играется известный мюзикл «Три капитана». Свидетели происшествия говорят о нескольких десятках захватчиков. Внешне они похожи на лиц кавказской национальности, предположительно – чеченцы. По предварительной информации, в заложниках может находиться до тысячи человек.

Чернов не поверил своим ушам. Он посмотрел на часы – девять тридцать. Прошло полчаса. Практически никто в стране еще не понимает, что произошло. Практически никто в стране еще не понимает, что только что в Москве в небоскреб врезался авиалайнер. Неважно, кто эти люди и что у них за требования. Важно, будут эти требования выполнены или нет. Если да – то расклад на следующие президентские выборы резко меняется. Если нет – то лучше даже об этом не думать. Вряд ли в Москве когда-нибудь убивали тысячу человек.

Как интересно.

Сейчас будет очень много ерунды в эфире. Слухи, домыслы, неверная интерпретация. Те, кто поумней, откажутся от общения с прессой. Те, кто попроще, начнут светиться. Как бы не закончилась эта ситуация, это свечение сыграет против них. Даже и хорошо. Расчистят поле к весне. Кому бы позвонить разузнать? Хотя какой толк звонить. Сейчас туда, наверное, еще даже менты не приехали.

Стоп, а откуда известно о произошедшем? Сергей сел за компьютер и быстро набрал адрес новостного сайта. Там было написано слово в слово то, что только что ему сказала Дмитриева. Ну, хоть уже написано.

Ладно. Думать пока не о чем. Смотреть телевизор. По крайней мере, появилось занятие на эту ночь. Надо, пожалуй, приготовить кофе.

 4.

- Коллективные решения – всего лишь способ поделить ответственность. Не разделить, а именно поделить. Раздробить. Эффективность таких решений равна нулю. Я не вижу никакого смысла в их принятии. Я не буду работать ни с каким штабом. Штаб осуществляет непосредственное руководство. С какой стати я полезу в это непосредственное руководство, если я ничего не понимаю в освобождении заложников? Моя профессия – смотреть телевизор.

- Нам рекомендовали вас как эксперта…

- Не в спецоперациях. Я немного понимаю в медиапланировании. Полагаю, поэтому вы и решили воспользоваться моими услугами. Зачем себя обманывать?

Чернов был немного раздражен – они выдернули его из привычного мира телевизора и интернета, завезли в какие-то Китайгородские переулки, сказали, что им порекомендовали воспользоваться, в том числе, и его услугами. Раньше ему никогда не приходилось иметь дело с государством в качестве заказчика.

- Мои услуги будут платными. Стоимость этих услуг вам должна быть известна от тех же, кто меня рекомендовал. Хотя, конечно, вы постараетесь меня кинуть.

- Сергей Антонович…

- Господин Селиванов, пусть мне расскажут обстановку. Все, что известно. Я наблюдаю за происходящим вот уже сутки, воспользовался и кое-каким своими каналами, но все же из первых рук было бы надежнее. Потом, пожалуйста, доставьте меня домой, и оставьте. На несколько часов.

- Вы позвоните нам?

- Да, я вам позвоню.

- Спасибо, Сергей Антонович. Мы очень рассчитываем на вашу помощь. Полковник, введите Сергея Антоновича в курс дела. Господин Чернов, вы понимаете, что все это совершенно конфиденциальная информация…

- Я вас умоляю, генерал…

- Отлично. До связи.

Водевиль какой-то. Полковник, генерал. До связи. Чернов чувствовал себя немного не в своей тарелке. Полковник смотрел на него с плохо скрываемым презрением. Ну, к этому не привыкать.

Чернов оказался дома через полтора часа. Интересно, сколько еще людей они задействовали для решения этой проблемы? И кого именно? Ну, Рината и Олега – это наверняка. Хотя они по другим вопросам. Они толкователи. Долгосрочные программы, социальные концепции, все такое. Тут ситуация несколько иная. Есть проблема, которую надо решить сейчас. Есть проблема, которую решить нельзя. Не существует проблем, которые нельзя решить. Если проблему не решить, она не будет решена. Если проблему не решишь ты, ее решит кто-нибудь другой. Надо что-нибудь выпить. Выпить.

 Он внимательно посмотрел на полку, где у него стояло спиртное. Важно выбрать, что именно. Важно понять, сколько именно. Важно, чтобы эмоции отступили, а мозг не затормозился. Сейчас ему нужно ледяное сознание. Сейчас ему надо решить проблему.

Полтора десятка бутылок. Все не то. Чернов прошел в кабинет, выдвинул нижний ящик большого стола со стеклянной крышкой, достал оттуда красивую картонную коробку, открыл ее. К коробке на синем атласе уютно покоилась бутылка виски Blue Label, которую он купил однажды в каком-то аэропорту и все думал, кому именно ее подарить. Дорогая штука, самому пить жалко, вот они, остатки советского самосознания. Нет, сейчас как раз тот случай. Сергей отбросил коробку на пол, одним движением скрутил металлическую крышку с бутылки и прямо из горлышка сделал пять больших глотков. Алкоголь мягко обжёг горло и, спустя несколько секунд, Чернов почувствовал, что не ошибся. Он вернулся в гостиную, достал из лежащей на столе пачки сигарету и закурил. Две короткие, но сильные затяжки, пепел в пепельницу кузнецовского фарфора, сделанную в виде аккуратного лица, похожего на Элвиса. Эта пепельница досталась Чернову в наследство от его прадеда, который никогда в жизни не курил и приобрел изделие исключительно для гостей. Надо решать проблему. Если проблему не решить, она останется нерешенной.

Что мы имеем. Мы имеем дом культуры, в зрительном зале которого сидит восемьсот человек. Скажем так, приблизительно восемьсот человек. Мы имеем пятьдесят террористов, контролирующих этот зрительный зал. Скажем так, приблизительно пятьдесят террористов. Мы знаем, что у террористов есть бомбы. Мы знаем, что среди них есть женщины. Женщины. Это может оказаться интересным. Как они там говорили – женщины в парандже. В парандже. Откуда, интересно, в Москве женщины в парандже?

 Всем людям, сидящим в зале, разрешили позвонить. Зачем? Ну, положим, понятно, зачем. Чтобы нельзя было скрыть. Террорист теперь пошел не идейный, а медийный. Все хотят быть телезвездами. Люди позвонили и наговорили разных разностей. Про бомбы, про женщин. Про то, что они — чеченки. Чеченки. Ну конечно, чеченки, кто же еще. Чеченки и чеченцы. Женщины в парандже. Все это похоже на понты.

 Чернов взял со стола телефон и повертел его в руках. Он не набирал этот номер уже много месяцев, но извлек его из своей памяти с удивительной легкостью. Работа такая. Такая у меня работа – помнить телефонные номера. Подошел к окну, слушая долгие гудки. Внизу все выглядело, как обычно – BMW соседа с восьмого этажа, девятка соседа в четвертого этажа, еще пара привычных машин. Все в воде. Все блестит под мертвым светом уличных фонарей и моросящим дождем. Похоже на морг. Тишина и пустота. Должна быть наружка. Сергей поискал глазами чужой автомобиль и нашел его без труда – метрах в двадцати от подъезда. Темного цвета и неопределимой восточной марки. Внутри машины кто-то курил в руку. Чернов улыбнулся. Как дети малые. Гудки прервались, в трубке что-то зашуршало, и неожиданно рядом раздался радостный голос:

- Але!

- Умар? Привет, это Сергей Чернов.

- Да знаю я, кто это, Серега! Здравствуй, дорогой мой гяур! Как ты там? Полтора года почти тебя не слышал.

- Да, извини, некогда все. Дела у всех. Работа.

- Да что работа! Все время работа! Думаешь, у меня нет работы?! Как там говорят – надо чаще встречаться, да? Приезжай ко мне!

- А ты где?

- Я на острове, в Тихом океане, вторую неделю уже, тут такой рай, ты не представляешь себе! Приезжай, Серега, тут все есть, кроме людей. Одни папуасы да англичане. Приезжайте с жидом! Я по вам соскучился страх!

- Да как мы приедем, Умар. Что ты выдумываешь. У Лёвы сроду таких денег не было.

- Да причем деньги! Я плачу за всех! Приезжайте! Друзья бывают один раз! У меня два друга только есть – ты да пархатый, а мы видимся мы раз в сто лет! Приезжайте! Прямо завтра давайте, билеты вам мой секретарь завезет! Тут такой рай! Ни телевизора, ни радио, ни газет! Тут даже нефти нет! Одно море и папуасы! Я и телефон не беру, он звонит и звонит, а я смеюсь и не беру! Вот только увидел, что ты звонишь – и взял! Тебя я слышать всегда рад, дорогой! Что, приедете?

- Приедем, Умар, приедем. Только не завтра, а через недельку. У меня тут есть одно небольшое дело. Ты просидишь тем еще недельку?

- Да что недельку! Я тут месяц еще просижу. Надоела Москва, там зима – тут лето, там дождь – тут пальмы, попугаю по улицам летают, а девушки какие! Я распоряжусь насчет билетов, когда скажешь – пусть через неделю!

- Хорошо, Умар, хорошо. Я тебе вообще-то по делу звоню…

- Конечно! Только по делу! Чтобы просто другу позвонить – так нет, обязательно по делу! Давай, дорогой, выкладывай, что там у тебя за дело.

- Скажи, Умар, а чеченки паранджу носят?

- Чего?! Вот это дела у тебя, дорогой мой! Ты что, встретил на улице женщину в парандже? В Москве? Влюбился?! Да?! Влюбился?! Мы тебе найдем невесту!

- Умар…

- Да, извини! Нет, вроде не носят. Мама моя не носила. Сестры тоже не носили! Нет, в Москве точно не носят!

- А в Чечне? В Грозном? Носят?

- Сережа, дорогой мой, я в том Грозном был пару раз, ты же знаешь! Какой из меня чечен? Такой же, как из Лёвы еврей! А что случилось? Мои гордые соплеменники опять сбили русский вертолет?

- Да нет. Тут просто аналитическая небольшая задача. Значит, не носят.

- Да они стингеры одни носят, какую паранджу! Поверишь, дорогой, они каждый месяц ко мне приходят, все такие строгие и мужественные, и просят денег! Я им все время говорю, что они идиоты, что их просто уничтожат всех рано или поздно, с этой их борьбой против не пойми чего! А они не слушают! Все ходят и ходят! Застрелят они меня когда-нибудь… ради своего имама Шамиля… у меня, Серега, есть ощущение, что они чего-то затевают… Да Аллах с ними! Приезжайте сюда! Тут чеченов нету!

- Ну да, нету. А ты?

- Разве что я! Когда вы сможете вылететь?! Я звоню секретарю!

- Я еще позвоню тебе, Умар. Закончу тут дела, найду Лёву и перезвоню.

- Тогда иди, заканчивай свои дела, дорогой! Я вас жду! Хватит работать, надо и отдыхать!

- Пока, Умар.

- Счастливо, дорогой! Я жду твоего звонка, никуда не уезжаю!

Чернов нажал на кнопку. Значит, понты и есть. Что никоим образом не меняет сути дела.

Умар ничего не знает. Конечно, всегда есть вероятность, отличная от нуля, что Умар все прекрасно знает, что он специально уехал на этот свой остров, если он, конечно, действительно на острове, а не в бункере или не в горах чеченских. Но эту версию мы, если и будем рассматривать, то в самом конце. Самый последний чеченец, которого я буду подозревать в происходящем – это Умар. Да и не мое это дело – подозревать. Менты пусть подозревают. Мое дело – решить проблему. Если ее не решить, ее может решить кто-нибудь другой. Это не в наших интересах. В наших интересах решить проблему самим.

Сергей снова отхлебнул из бутылки. Сигарета за время разговора с Умаром погасла, и он прикурил новую. Итак, менты утверждают, что в зале полно взрывчатки. Откуда они это знают? От заложников. Заложники сказали, что в зале полно взрывчатки. Откуда об этом знают заложники? Они видели. Что они видели? Они видели женщин в парандже, у которых на поясе висит замотанная скотчем штука, от которой идут провода. Это я и сам видел по телевизору. Что я видел по телевизору? Я видел двух женщин в масках, всех в черном, на поясе у них были замотанные скотчем штуки, в руках провода. Еще у них в руках были красивые такие пистолеты. Все в инкрустациях. Как из музея. Пальцы при этом лежали не на спусковом крючке, а под ним. А провода женщины просто держали в одной руке. Провода не заканчивались ничем. О чем это нам говорит? О том, что велика вероятность продолжения мюзикла. Берут на понт. Стрелять не умеют – потому что зачем тогда так странно держать пистолет? Бомбы тоже какие-то странные. Провода в одной руке. Их же нельзя замыкать, насколько я понимаю в жизни. Так и запомним – женщины эти, скорее всего, вроде ужаса, летящего на крыльях ночи. Скорее всего, это просто какие-то деревенские дуры. Простые деревенские дуры. Как там говорят – вдова полевого командира? Черная вдова. Понимаю. На самом деле, это плохо. Все это очень плохо. С такими тетками нельзя договориться. Это самая страшная ударная сила. Так, хорошо, теперь дальше. В зале бомбы. Мы их не видели. В зал они никого не пускают, кроме доктора, но одного доктора для достоверности мало. Но вероятность того, что бомбы есть, все же велика. Именно потому, что тетки. Черные вдовы. Строители и саперы говорят, что на такой зал нужно совсем немного. Пилоны, колонны, перекрытия. Я в этом не понимаю, но они говорят, что рухнет все на раз. Этого мы допустить не можем. Снаружи все должно остаться нетронутым. В центре Москвы боевых действий быть не должно. А взрыв дома культуры – это боевые действия. Так и запомним. Есть вероятность взрыва. Вероятность есть. Взрыва быть не должно. Здание должно остаться целым. Потому что если здание рухнет, то все люди погибли. Если здание не рухнет, то не все люди погибли. Важно то, что происходит снаружи. То, что происходит внутри, никто не видит. По телевизору этого не показывают. Ага.

Еще пара глотков. Сигарета. По-хорошему, они должны отпустить большую часть заложников. Их слишком много. Слишком много. Восемьсот человек на пятьдесят контролирующих – это невозможно. Это очень много. По всем канонам, они должны выпустить практически всех. Оставить себе сотню, максимум – две сотни. Куда они денутся с восемью сотнями? Никуда они не денутся. Сергей затянулся. Им и не надо никуда деваться. Они уже приехали. Зал, восемьсот человек, бомбы. Приехали.

Хорошо, зайдем с другой стороны. Что они хотят? Судя по тому, что я слышал по телевизору, они хотят всего, то есть – не хотят ничего. Прекратить военные действия они хотят. Что за детский сад? Ребятишек подставили. Двадцатилетние сосунки плюс черные вдовы. Пятьдесят необразованных идиотов, половина которых умеет стрелять, а второй половине просто нечего терять. Зачем я отвлекаюсь? Мне нет дела до террористов. Меня интересует всего лишь несколько основополагающих фактов. Факт номер один. Террористы захватили восемьсот человек. Факт номер два. Все это в любом случае кончится плохо. Это не может закончиться иначе, потому что существует факт номер один – террористы захватили восемьсот человек. Отлично. Факт номер три. Как бы это не закончилось, это должно закончиться хорошо. Потому что если все это закончится плохо, а это обязательно закончится плохо, существующая властная концепция перестанет существовать, а это означает… какая разница, что это означает. Пусть это будет означать, что мне, скажем, не заплатят. То есть, все должно закончиться хорошо.

Итак, мы имеем очень просто сформулированную задачу. Закончить хорошо то, что обязательно должно закончиться плохо. Будем отбрасывать шелуху.

Еще глоток. Сигарета.

Что значит – закончиться хорошо? Вариант номер один – президент выполняет условия террористов, те отпускают заложников. Этот вариант откладываем как наименее реальный – и президент не станет выполнять требований,  и террористы не станут отпускать заложников. Я бы на их месте не отпустил. Все одно подыхать. Вариант номер два – террористы отпускают большинство заложников. Для собственного удобства. Переговоры, делегаты, уступки, все дела. У них остаются те самые пара сотен человек. Освободить их не получится – террористов слишком много. Значит, штурм. Штурм, взрыв, все гибнут. Не подходит. Никому не интересно, сколько заложников выпустили. Все говорят только о тех, кто остался. Пусть их останется пять – весь мир будет следить за ними. Придется вытаскивать и их.  А это невозможно. Вариант номер три. Тянуть время. Выглядит наиболее разумным. Тянуть время, пока боевики не расслабятся. Но только в том случае, если эти парни согласятся на то, что мы будем тянуть время. Исходя из количества заложников, мне так не кажется. Они будут убивать. Восемьсот человек – это много. Хватит надолго. К тому же медийного смысла тянуть время я не вижу. Получается ноль вариантов. Получается, везде все плохо. Думай, Серега, думай. Это было предложение, от которого ты не мог отказаться. Ты должен найти решение.

Хотя решения нет.

Лёве, что ли, позвонить?

Чернов взял телефон и, как обычно, на память набрал номер друга своего детства Лёвы Михайлова. Слушая долгие гудки, снова подошел к окну. Машина наружки стояла на месте. Дождь все еще шел. Противный такой, моросящий дождь. Все хорошо. По крайней мере, до меня террористы не доберутся. Какая же сука пропустила их в таком количестве с оружием?  Наверняка всех ментов в округе купили. Ментов. Менты сейчас в оцеплении. Наверняка у них там осведомители. Что за страна, а? Жители поддерживают террористические акты против самих себя. Разве стоит жалеть таких жителей? Они сами себя не жалеют.

Телефон не отвечал. Гудел, но не отвечал. Наверняка, Лёва на каком-то концерте. Не слышит звонка. Громко. Музыка. Или опять забыл оплатить связь. Сергей прервал вызов и положил телефон на стол.

Итак, что мы имеем после некоторых раздумий? Ничего.

Странная ситуация. Вот есть куча суперменов. Альфа эта, или там, Бета. Витязь какой-нибудь. Белый орел. Люди, которые как Рэмбо – везде пролезут и всех прикончат. А вот тебе ситуация, в которой они бессильны. Пятьдесят террористов, у каждого в руках потенциальная кнопка. Если даже супермены убьют сорок девять из них, а пятидесятый нажмет на эту самую кнопку – все, ситуация проиграна на сто процентов. А ведь против всех суперменов страны выступают всего пятьдесят человек, половина из которых – необразованные бабы, а другая половина – тупые, но агрессивные подростки. Какая интересная штука жизнь. Как они там сказали? Тепловизоры. У них есть тепловизоры. Они видят, как перемещаются люди, но не видят, где бомбы. Селиванов сказал, что у них есть такие крохотные камеры, которые можно засовывать в дырки. Но им так и не удалось подлезть близко к залу. Пока не удалось.

Они видят. Что с того, если эти черные вдовы не выходят из зала. Давай-ка, поставим себя на место заложников. Подумаем с их точки зрения.

Итак, мы заложники. Мы пришли на мюзикл. Нас захватили. Мы сидим в зале, на своих местах. Или нас пересадили. Все равно – сидим в зале. На креслах. Спереди спинка, нас не видно ниже груди. Сзади тоже. Нас видно только вдоль рядов, с проходов. Террористов пятьдесят, часть из них вынуждена постоянно контролировать входы в здание. То есть, у нас все же есть возможность что-то скрыто делать, пока этого никто из захватчиков не видит. Что именно? Посылать SMS? Писать мемуары? Дрочить? Ничего полезного.  Им мы ничего передать не сможем. Всем восьмистам. Инициативной группы у них никакой нет. Даже если бы и была – у  нас нет с ней никакой связи. От заложников можно ожидать только стихийных действий. А это для них же хуже. То есть, заложники нам, получается, никак не помогут. Даже помешают. Заложники, вероятно, первейшая причина, по которой произойдет взрыв здания.

Заложники нам мешают. И террористам они мешают. Заложники мешают всем.

Они начнут убивать заложников. Если они не сразу взорвут здание, а начнут стрелять заложников, у нас будет время. Время на что? На штурм в суматохе. Погибших заложников списать на террористов. Но это только в суматохе. Вероятность взрыва все равно велика. Их пятьдесят человек. Их слишком много. Их невозможно контролировать, получается. Эта проблема не решается. Надо отказываться.

Глоток. Сигарета. Еще глоток. Вторая затяжка. Не стоит ли остановиться, Серега? Да нет, пока не стоит. Отказывать президенту в самой важной услуге в его жизни на трезвую голову все же не стоит. Дорогого стоит.

Итак, еще раз. Я заложник. Я вижу некие действия со стороны властей. Скажем так, штурм. Что я делаю?  Прыгаю под стулья? Кидаюсь в проходы? Ерунда, ерунда, все это ерунда. У них кнопки, кнопки у них. Стрельба – не проблема. Проблема в бомбах.

Чернов раздраженно загасил сигарету и тут же прикурил новую. Надо бы сварить кофе. Что там, интересно, сейчас происходит?

Он поискал глазами пульт, нашел его на диване, нажал на кнопку, огромный телевизор в углу засветился голубым. Чернов перелистал несколько каналов – везде в прямом эфире шли новости. Он сделал погромче и отправился на кухню за кофе. Вслед ему обаятельная Наталья Дмитриева с огромными глазами веско говорила что-то о переговорщиках, о том, что выпустили женщину с тремя детьми, о том, что прилетела из Америки Екатерина Любимова, лучшая подруга боевиков, о том, что родственники заложников устроили митинг, о том, что правительство Москвы митинг этот запретило. Доктор рассказывал о том, что дети сидят на балконе, а взрослые в партере. Несколько заложниц показали телекамерам. Туалет в оркестровой яме. Они не пускают никого в туалеты, потому что до туалета надо идти по стеклянному переходу. Поэтому оркестровая яма.

Сергей поставил чашку на поддон кофейной машины и нажал на кнопку. Espresso Normal. Чернов нажал на кнопку еще раз. Espresso Strong. Еще раз. Espresso Extra. Сердечко, конечно, ёкнет, но сегодня нужна работа мозга. Сердце сегодня может хоть разорваться. Оно ни к чему. Машина заурчала, и в чашку двумя тонкими струйками полился крепчайший кофе.

Туалет в оркестровой яме – это же должно очень вонять в зале. Восемьсот человек. Даже если каждый из них сходит в туалет по одному разу, а больше им не придется, раз нет еды – все равно, восемьсот человек. Интересно, там работают кондиционеры? Кондиционеры. Если там не работают кондиционеры, заложники через какое-то умрут своей смертью, без всякой дополнительной помощи со стороны террористов. Если еще и туалет в оркестровой яме.

Машина остановилась. Чернов взял чашку и отпил обжигающий напиток. Потом поставил чашку на стол и плеснул в нее виски из бутылки. Подумал секунду – и плеснул еще. Сделал глоток.

Кондиционеры, видимо, не работают. Не могут они так долго работать. Да и менты говорили, что вентиляционные шахты могут быть заминированы. Дались мне эти кондиционеры. Чем нам помогут кондиционеры? Ничем.

Сергей вернулся в гостиную. Мокрый и усталый корреспондент рассказывал в прямом эфире, что возле дома культуры ничего не происходит. Днем задержали пьяного парня, который пытался захватить БТР. Отлично. Народное сопротивление уже формируется. Корреспондента сменил холеный политолог, которого Чернов не уважал и ни во что не ставил. Политолог говорил о том, что террористы действуют по заказу международных террористических сил. Это он правильно, конечно, говорил. Ничего другого и говорить нельзя. Надо все валить на международный терроризм. Чернов делал бы так же. Интересно было бы посмотреть на человека, который бы сказал иное. Разве что романтическая революционерка Стародомова и выживший из ума борец за права человека Адамов. А ведь сегодня решается их судьба. Он решает их судьбу. Если он придумает выход – Стародомова и Адамов исчезнут. Их больше никогда уже не будет. Если он не придумает решения, если решения не придумает никто другой – они будут по-прежнему завораживать аудитории телевизионных ток-шоу своими несусветными глупостями.

Отвлекаюсь. Время.

Сергей отпил еще кофе.

Пусть, пусть валит все на Усаму и его организацию. Это правильная позиция. Не придерешься. Жаль только, она не решает внутренней проблемы. Там, в зале, очень воняет. Кондиционеры не работают. Углекислый газ и аммиак. Или что там выделяется из туалетов. Аммиак, да. Они там все задохнутся. Или их взорвут к чертовой матери. Можно ли как-нибудь использовать повышенную концентрацию углекислого газа и аммиака в помещении? Надо узнать.

Противно запищал выданный ему генералом телефон. Сергей взял его, нажал на кнопку с зеленой телефонной трубкой и недовольным голосом отозвался. Да. Нет, ничего не придумал. Вынесли труп? Какой труп? Меня мало интересует, женский он или еще какой. Я спрашиваю – вы знаете, кто это? Почему труп? Не знаете? Понимаю. Понимаю. Какие еще неприятные новости? Обещали расстреливать? Ну а куда им деваться. Скажите, а там работают кондиционеры? Я так и думал. А скажите, врачи оценивали, сколько заложники протянут в существующих условиях? Если их даже никто не будет расстреливать? Еще пару дней? Понимаю. Странно, что вы не сказали этого сразу. Да не стране, конечно, а мне. Ну и что же, что не спрашивал. Теперь вот спрашиваю. Уже сейчас могут умирать? Понимаю. Конечно, в этом случае они станут расстреливать. Могут стрелять в уже умерших людей. Могут и не стрелять. Просто так отдавать. Я понимаю, что врачи это определят. Только до того, как это определят врачи, все телеканалы скажут, что они убивают заложников. Врачей потом никто не станет слушать. Это же азбука. Уверяю вас, что если появился этот труп – они уже стали убивать заложников. Да вот, у меня в телевизоре уже говорят, что они начали убивать заложников. Что ж, это в некотором роде облегчает ситуацию. Да-да, облегчает. Вы же понимаете. Это для вас штурм всегда был неизбежен, вы солдат, а я не солдат, я аналитик. Я рассматриваю все варианты. Я придумываю истории. Нет, решения у меня пока нет. Почему?! Да потому что вы сейчас мешаете мне его выработать своими идиотскими вопросами!! Идите к своему президенту и отчитайтесь – Чернов пока ничего не придумал, потому что я ему мешал!! Вы даже наружку не смогли выставить так, чтобы я не заметил!! Да идите вы к черту, это вы на службе, а я нанят! Лучше приготовьте деньги. Решение будет. Я позвоню сам. Адьос.

Чернов швырнул трубку на диван и приложился к бутылке. Он нервничал. Решения пока не было видно. Было лишь ощущение, что оно существует. Его не может не существовать, потому что никогда еще не было такого, чтобы Чернов не нашел решения.

Зла на этого генерала Сергей не держал. Селиванов был честный служака и искренне хотел спасти людей. В этом и было различие их задач. Генералу надо было спасти людей. Депутатам надо было спасти людей. Чернову надо было спасти президента. Ему было наплевать на президента. Он за него даже не голосовал. Но президент – заказчик. Кроме того, этот президент управлял страной. А ему, Чернову, хорошо жилось в этой стране и при этом президенте. Он не хотел ничего менять. Он должен постараться. Придумать выход. Исходя из того, что людей все равно практически не спасти.

Людей не спасти. Но их надо спасти.

Что значит – спасти людей? Это значит, во-первых, убедить журналистов в том, что людей спасли. Во-вторых, показать, как спасали людей. В-третьих, и это самое сложное – показать спасенных людей и их счастливых родственников. Первая задача плевая. Убедить журналистов можно в чем угодно. Вторая задача – постановочная. Как решить третью?

Ну, уже хоть что-то. Сначала допить кофе. Потом выкурить сигарету. Не думать о том, сколько их придется выкурить еще.  И попробовать решить третью задачу.

Чернов отхлебнул ее кофе, встал, подошел к музыкальному центру и включил его. Взял со стола пульт и убрал звук в телевизоре. Уютная говорильная радиостанция рассказывала о том же, о чем рассказывали все. Свидетельства отпущенных заложников, стенания по поводу молчания президента, митинг родственников, требования террористов, версии, версии, версии. Сергей подошел к окну. Наружка убралась. Чернов улыбнулся. Скорее всего, генерал вставил кому-то, кто прислал наблюдение. Конечно же, она не убралась. Она просто спряталась лучше, чем раньше. Чернов внимательно осмотрел двор и не нашел ничего подозрительного. Все тот же дождь. Лужи. Мокрая листва. Скорее всего, они оставили машину снаружи, не во дворе, и теперь периодически меняются, кося под пьяных, милицейские патрули на охоте или жмущиеся по подъездам влюбленные парочки. Интересно, где они берут этих девочек на оперативную работу? Тоже, что ли, вдовы? Сергей улыбнулся еще раз. Цинизм надо гасить, конечно. Если бог есть, а этого нельзя исключать, то надо учитывать и возможность страшного суда. Надо жалеть заложников.

А что, неужели он их не жалеет? Конечно же, он их жалеет. Ему жаль этих случайных людей, у которых все в жизни было хорошо, которые смогли позволить себе потратить приличную сумму для того, чтобы сходить на мюзикл. Средний класс. Буржуазия. Квартира, машина, быть может даже и дача. И вот такая глупая ситуация. Ведущий на радио и его гость спорили о том, как называть происходящее – драмой или трагедией. Ведущий убеждал своего собеседника, что пока рано говорить про трагедию, что пока это только драма, а гость говорил, что это уже трагедия, что первую заложницу уже убили. Интересно, кого это убили на самом деле? Говорят, женщину. Вряд ли это оперативница. Эти все больше по подъездам. Не отпустили бы ее одну, без сопровождения и без оружия. Не понимаю. Этого момента я не понимаю. Может, конечно, какая-нибудь жена декабриста. Или некрасовская женщина. Типа коня на скаку остановит. В горящую избу. Широкий русский характер. Дура.

Чернов допил кофе и поставил чашку на стол. Закурил сигарету. На радио завели песню. Чернов даже вздрогнул от неожиданности – так давно он не слышал этой песни. Удивительно было слышать ее на радио. Похоже, он никогда раньше не слышал ее по радио. Тонкий, вибрирующий голос Бориса Гребенщикова, изысканная гитара, прочувствован каждый звук. Прикладная математика. В трамвайном депо десятые сутки бал, о…. Из кухонных кранов бьет веселящий газ. Пенсионеры в трамваях говорят о звездной войне. Держи меня. Будь со мной. Храни меня, пока не начался джаз. Слово джаз тут, конечно, ни к чему.

Какой к черту джаз. Дешевый портвейн, гитара и девки. На гитаре играл Лёва Михайлов. Он играл, казалось, на всех существующих музыкальных инструментах. Играл он, пели все вместе. Вот эту самую тоже пели, про джаз. Про трамвайное депо. Причем там трамвайное депо? Кто б знал. Кто б знал, каким ветром занесло их всех в скучный технический институт. Его, Лёву, Умара. Ведь никто, никто не стал заниматься тем, чему их там так настойчиво пытались научить. Лёва теперь писал про музыку в половине русских газет, снимал квартиру в Чертаново и жил не особенно широко. У Умара были нефтяная компания и банк. А он, Серега Чернов, придумывал истории. И воплощал их в жизнь. Кому становилось лучше от этих историй и их воплощений, Серега старался не думать. Но знал точно, кому становилось от этого хуже. В этом и состояла его работа. Морально-этическую проблему он для себя решил уже давно. Не думать о том, что ты разрушаешь. Есть работа, за которую платят деньги. Она ничем не хуже других. Она лучше других, потому что ему, Чернову, эта работа интересна. Ему нравилось это. Ему нравилось даже не придумывать истории, даже не реализовывать их на практике, а наблюдать за результатами своих действий. Включать программу новостей  и среди прочего слышать о том, причиной чему послужил он. Читать в утренних газетах о том, что он продумывал еще несколько дней назад. Анализировать, если что-то получалось не так. Пытаться понять, кто играет против него в случае, если что-то получалось не так. Или просто он сам что-то не додумал. Это была игра. Игра с самим собой и с невидимыми противниками, которых на всю страну существовало не более пяти человек. Наверняка сейчас все они решают ту же задачу, что и он.

Надо, что ли, правда, поехать к Умару на этот остров. Как только все это закончится – сразу же поехать. Черт с ним, с Лёвой, он как всегда найдет тысячу причин, по которым у него не получится. Держи меня. Будь со мной. Храни меня, пока не начался…

Чернов подпевал Гребенщикову про себя. Отхлебнул еще виски. Закурил еще одну сигарету. Спасти людей, которых нельзя спасти. Почему нельзя спасти? Потому что при любой попытке их спасти террористы взорвут здание.

В трамвайном депо десятые сутки бал, о…

Интересно, что чувствует человек, когда рядом с ним взрывается бомба? Он видит, как она взрывается? Время замедляется. Секунда длится часами. Секунда длится десятые сутки. По телевизору все тот же несчастный мокрый корреспондент показывал колонну машин «Скорой помощи», растянувшуюся на километры где-то рядом с захваченным зданием. Интересно, зачем они там нужны? Трупы развозить? Вроде же «Скорая помощь» трупы не берет. Страховка. Перестраховка.

Из кухонных кранов бьет веселящий газ…

Бьет веселящий газ. Веселящий газ. Что значит – террористы взорвут все при попытке спасти людей? Это значит, что они увидят попытку спасти людей. Как они увидят попытку спасти людей? А если им не показывать попытку спасти людей? Из кухонных кранов бьет…

Чернов резко встал и быстро подошел к окну. Лужи, лужи. Мокрые машины. Мокрая листва. Где-то мокнет скучающее наружное наблюдение. Чернов обернулся к телевизору и внимательно посмотрел на происходящее там. Ярко освещенное здание дома культуры с огромным голубым транспарантом по всему фасаду. Надпись «Три капитана». Десятки машин на площади перед зданием. Дождь. Удивительная пустота. Наверняка и тишина. По телевизору видно даже тишину.

Ночью так много правил, но скоро рассвет, о…

Сергей взял выданный ему телефон и нажал на кнопку с цифрой два. Трубку взяли сразу же. Алё. Это Чернов. Приезжайте.

В дверь позвонили через минуту.

- Генерал, у меня есть несколько вопросов специального плана. Видимо, нужен какой-то допуск, чтобы получить ответы на эти вопросы. Так вот, я никаких допусков подписывать не буду. Или вы отвечаете на эти вопросы, или я еду домой.

- Молодой человек, а вам не кажется…

- Генерал, я прошу заметить, что это ваши люди привезли меня сюда. Это вам нужны мои услуги, а не наоборот. Давайте не будем тут сейчас заниматься журналистскими расследованиями, выяснениями, кто эти люди, захватившие здание, каковы их цели, кто их прозевал в таком количестве, что надо делать после разрешения ситуации. Меня все это мало интересует. Мне ужасно жаль всех этих людей, которые сидят там, в зале, но я ничем не могу им помочь. Я не служба спасения. У меня есть конкретная задача, и я пытаюсь ее решить. Или вы предоставите мне все необходимые знания, или наше сотрудничество не состоится.

- Господин Чернов, я не понимаю причин вашего раздражения. Спрашивайте – я постараюсь ответить на ваши вопросы, если мне, конечно, известны такие ответы.

- Очень дипломатично. Я не раздражен. Я просто заранее определяю дистанцию. Итак, давайте приступим к делу. Во-первых, принесите мне, пожалуйста, кофе. Во-вторых, уберите из  помещения людей, которые могут помешать вам отвечать на мои вопросы. Я, с вашего позволения, закурю.

Генерал Селиванов кивнул на вопросительный взгляд стоящего рядом со столом невзрачного человека в костюме. Тот кивнул в ответ и быстро вышел из комнаты. За ним вышли те двое, что привезли Чернова. Селиванов пододвинул Чернову пепельницу. Спустя пару минут, в комнату зашла страшноватая девушка с простецкими ногами и принесла поднос с кофе и сахарницей. Чернов пригубил. Кофе оказался так себе. На всем экономят.

- Как вас зовут, генерал?

- Алексей Викторович.

- Алексей Викторович, ситуация представляется мне отвратительной. Если ваши супермены говорят, что у них нет решения, то у меня его тем более нет. Я, в общем, практически уверен в ваших ответах на интересующие меня вопросы. Потому что иначе бы вы ко мне не обращались. Но я все же задам эти вопросы. Собственно, это один вопрос. Скажите, а существует ли на свете какой-нибудь мгновенно отключающий человека газ? Вроде усыпляющего, я не знаю… То, что я помню из курса начальной военной подготовки, вроде бы, сильно вредное, так?

- Газ? Вы полагаете, что можно напустить в зал газа и усыпить всех, кто там находится?

- Нет, не просто усыпить. А мгновенно усыпить. Если не мгновенно – то это бессмысленно. Бомба будет взорвана.

- Насколько мне известно, таких веществ не существует. Да даже если бы существовали – ведь газ распространяется в помещении большого объема все равно за конечное время. То есть, не мгновенно. Они в любом случае это почувствуют. Нельзя усыпить человека мгновенно. А им достаточно секунды для того, чтобы нажать на кнопку. Это все ваше предложение? Я, признаться, разочарован.

- Ну конечно. Это было бы слишком просто…,— чуть слышно пробормотал Чернов.

- Что вы сказали?

- Да… Я предполагал, что все обстоит именно так. Если бы такой газ существовал, вряд ли освобождение заложников в подобных ситуациях было бы большой проблемой. И вряд ли в этом случае вы бы обратились ко мне. Скажите, а что, действительно финансирование вашей организации столь плохое, что вы не можете купить себе нормальную кофейную машину?

- Простите?!

- Да кофе у вас горелый. Ладно. Сонного газа не существует. Это понятно. Не до чудес. А как у нас в отечестве обстоят дела с химическим оружием?

- Господин президент, Сергей Антонович задал нам несколько вопросов, причем мне пришлось разгласить по его просьбе некоторые весьма секретные сведения. Но раскрыть свой план действий он категорически отказался. Сказал, что расскажет его только вам. Я советовался и с директором ФСБ, и с министром внутренних дел. Нам не удалось переубедить господина Чернова. Надеюсь, он знает, чего хочет. Пришлось привезти его к вам.

- Давайте, давайте его сюда. Не время сейчас протокольной ерундой заниматься.

За последние три часа Чернов порядком подустал. Все эти генералы и министры каждый по-своему пытались выпытать у него план. Выглядело это настолько смешно, что Чернов под конец уже открыто улыбался в ответ на их многозначительные вопросы. Конечно, каждому хотелось быть автором спасительной операции. Хотя ни один из них не верил в благополучный исход, но мало ли что… Сергей слушал их вкрадчивые слова, их сердитые слова, их угрозы и увещевания, и пытался представить себе их лица, если бы они действительно узнали, что он предлагает сделать. И кто из них рискнул бы взять на себя ответственность за такое решение. Нет, такое решение может принять только президент. От этого зависит вся его дальнейшая жизнь. Правда, деваться ему особенно некуда. Интересно, а другие придумали что-нибудь или нет?

Его, наконец, привели к президенту. Помещение мало напоминало те пафосные, тяжелые кабинеты, что показывали по телевизору. Никаких флагов и орлов. Телефоны правительственной связи, правда, есть. Огромный стол, удобные кожаные стулья вокруг. Президент был в костюме, узел галстука отпущен, воротник рубашки расстегнут. На него было жалко смотреть. Казалось, что у него рак мозга в четвертой стадии. Очень больной вид. И это я еще не рассказывал ему, что будет через несколько часов.

Комната опустела. Они остались одни.

- Здравствуйте,— президент протянул руку. Чернов пожал. Крепкое рукопожатие. Зачем так сильно сжимать руку другого человека? Можно подумать, это как-то изменит мое мнение о нем. Сергей заметил, что старается думать о чем угодно, только не о том, о чем ему сейчас предстоит рассказать президенту. Какая идиотская ситуация. Все равно, что сообщать родителям о том, что их, скажем, сын, погиб.

- Здравствуйте.

- Они сообщили, что собираются убивать заложников. У нас остались сутки. Мы готовим штурм. У меня очень мало времени, я прошу меня извинить. Что у вас?

- Господин президент, не мне вам объяснять, что от исхода этого штурма зависит не только ваша дальнейшая карьера, но во многом судьба всей страны. Вам не простят гибели заложников, антивоенные настроения столкнутся с милитаристскими настроениями, мы будем иметь чеченские погромы и потеряем поддержку интеллигенции.

 - Да, да, дальше, прошу вас.

- Вы должны спасти заложников. Только так можно будет оправдать любые ваши дальнейшие действия, как внутри страны, так и во внешней политике.

- Так, у вас есть что-нибудь кроме этой риторики?

- Минуту терпения. Вам не хуже меня известно, что шанс избежать взрыва заминированного здания – один из миллиона. Даже меньше. Поэтому через час или сколько там, отдав приказ о штурме, вы подпишете указ о собственной отставке.

Президент тяжело посмотрел на Чернова. Чернов вертел в руках сигарету. Закурить не решался – президент все-таки.

- Господин президент, мы не должны допустить взрыва.

- Конечно, мы не должны допустить взрыва. Вас привезли сюда, чтобы вы объявили мне эту потрясающую новость?!

- Не только. Мы не должны допустить взрыва. Все остальное мы можем себе позволить.

- Что вы хотите этим сказать?

- Мы должны убить террористов так, чтобы они не успели взорвать здание. К сожалению, существует только один способ сделать это с более или менее высокой степенью вероятности.

- Какой?

- Боевой газ мгновенного действия. Человек спокойно умирает после единственного вдоха. Даже не успевает выдохнуть. Этот газ очень летучий, распространяется с невероятной скоростью и распадается за считанные минуты. Мне рассказал о нем генерал Селиванов. Просил больше никому не рассказывать. Ну, разве что вам. Ни у кого в мире такого газа больше нет. Только у нас.

- Вы хотите сказать, что…

- Совершенно верно. Все, что мы можем – это убить их вместе с заложниками.

Интересно, бывают ли ситуации более скверные. Лёва Михайлов не решался даже пошевелиться. Только бы не привлекать их внимания. Его руки лежали на спинке переднего кресла, голова на руках, лицо в пол, все, что он мог себе позволить – осторожные движения глазами. Он сидел на тринадцатом ряду с левой стороны. Именно туда посадили его эти люди, когда устраивали свой порядок в зале. Слева от Лёвы сидел мужик лет сорока, у которого в правой стороне зала осталась жена и ребенок. Пока еще можно было говорить, он все это Лёве рассказал. Ничего такой мужик, крепкий. Держался молодцом. Но теперь все боялись даже вдохнуть. После того, как эта истеричка со своим сопляком кинулись бежать в правый выход. Салман выпустил по ним очередь такой длины, что Лёве показалось – вот сейчас у парней кончатся патроны. А потом саданул по залу, над головами. Они звереют. Нервничают. Видимо, у них был какой-то другой план. А может, они нервничают от сознания того, что скоро конец. Ведь должно же все это хоть чем-то закончиться. Ведь не вечно же они будут тут ждать.

Справа от Лёвы сидели два пацана лет по семнадцать. Все в черном, оба перепуганы до смерти. Да кто не перепуган. Правда, сейчас, на третий день, ощущения несколько притупились. Даже запах из оркестровой ямы уже не так режет глаза. Хотя утром Лёва оглядывал зал, когда можно было еще оглядывать зал, когда эта пэтэушница еще не психанула и не решила бежать навстречу поезду, так вот, в зале уже были люди, выглядевшие очень плохо. Скажем так, выглядевшие как мертвые. Может это были обмороки, а может и чего похуже. Правда, никто из женщин еще не визжал, а в кино женщины при виде трупов всегда визжат, как свинья под ножом.

Дышать, конечно, было очень тяжело. Эти суки выключили кондиционеры. Чего они боятся? Что через кондиционеры прибежит спецназ? Ладно Лёва, но всякие гипертонические бабушки, которые составляют основную публику всей этой бодяги – их жалко.

По проходу медленно прошла одна из этих чеченских свиней. Огромная задница, мешковатая черная одежда, грубые черты лица. На поясе бомба, всю первую ночь они наматывали скотч на эти бомбы, кошмарный звук, он теперь будет сниться Лёве до самой смерти – скрип наматываемого упаковочного скотча. В руках – пистолет. Разглядывает.  У самой в глазах страх. Лёва не раз замечал, как они смотрят на бело-голубые пакеты из-под молока, расставленные в проходах. Пакеты со взрывчаткой. Им страшно, и это очень плохо. Они могут вспылить, как Салман, который застрелил этих несчастных психов. Как же все плохо. Даже невозможно представить себе, как все плохо. И все это – вместо горилки с украинской колбасой.

Поначалу захват привел Лёву в полный восторг. Он тут же стал лихорадочно наговаривать на диктофон подробности, описывать террористов, их действия, оружие и одежду. Поведение публики. Перемещения в зале. Крохотное устройство с памятью на тринадцать часов как нельзя кстати оказалось у Михайлова в руках. Выйдя отсюда, он накатает такой репортаж, какого и представить себе раньше не мог. Репортаж, который сделает его знаменитым. Но восторги достаточно быстро остыли. Во-первых, шептать в диктофон очень скоро стало небезопасным. Во-вторых, в зале ничего особенного не происходило. Точнее сказать – в зале не происходило ничего. Разве что доктор один раз пришел с улицы, да в первый вечер забрела какая-то безумная девка, которую террористы то ли выгнали на улицу, то ли вообще застрелили. Выстрелы, по крайней мере, он слышал. Весь зал слышал. Не хотелось верить в то, что застрелили. Да и не верилось. До сегодняшнего дня. Пока эти психи не надумали бежать.

Дико хотелось есть и пить. Лёва представлял себе, как он выйдет отсюда и завалится в ресторан. Не жалея денег. Позовет Серегу Чернова, и будет рассказывать ему все, что тут происходило. От начала до конца. Серега, конечно, много историй знает, но в такую передрягу точно не попадал.

На сцене стояло три стула. К двум из них были привязаны все те же пакеты из-под молока, а на третьем сидел Салман. Молодой еще совсем парень с тупыми, затуманенными глазами. На коленях автомат. Постоянно разговаривает с кем-то по телефону. Похоже на дурной сон. Грубо и некрасиво. Лёва очень любил, чтобы было красиво. Как в кино про ирландских террористов. U2, Шинед О’Коннор, Томми Ли Джонс с бомбами, все с уважением. А у нас – гопники какие-то. Второгодники в камуфляжах. Девки и те все страшные, а говорят еще, что на Кавказе женщины красивые. Специально, что ли, таких выбирали?

Вдохнуть со всей силы… вот что хочется даже больше, чем пожрать. Чтобы холодно и сыро. Кто бы мог подумать, что так захочется, чтоб сыро. Захочется, чтоб холодно.

Сверху, на краю балкона, стоял маленький телевизор, почти постоянно включенный на полную громкость. Чечены следили за ситуацией. От телевизора вниз тянулся белый провод удлинителя. Как раз под этим проводом сидела одна из широкозадых теток, рядом с ней на кресле стоял какой-то здоровый бидон или газовый баллон. Скорее всего, мощная бомба. Лёве все время казалось, что вот-вот телевизор упадет этой корове на голову, и она с перепугу нажмет на что-то, на что там они собираются нажимать. И все они взлетят на воздух по такой смешной причине, как упавший с балкона телевизор.

Вчера приходили с какого-то телеканала и снимали Салмана. В зал он телевизионщиков не пустил, снимался где-то в коридорах. Водил с собой несколько зрительниц, из тех, что не очень еще плохо выглядели. Потом сидел и ждал, когда его покажут. Телезвезда. Лёва не видел, что именно было показано, но Салман страшно рассердился, кричал что-то на своем собачьем языке и для солидности даже пострелял в потолок. Михайлов снова испугался, что телевизор упадет. До чего же они тупые, до чего же они поразительно тупые… Как тут не стать скинхедом… Выйду отсюда – побреюсь.

Все стало совсем плохо часа четыре назад. Когда по телевизору эти козлы-телевизионщики что-то там такое сказали про перемещения войск. Воины ислама забегали, бабы натянули свои шерстяные маски, возле входов встали автоматчики. Как раз на месте капельдинеров, которые теперь вместе со всеми сидели в зале. В позах пассажиров падающего самолета. Минут через сорок эта Настасья Филипповна кинулась бежать. Кровища, женский визг, дети плачут, автоматные очереди, пули над головой. Как дурное кино. Именно после этого они запретили поднимать голову. Через некоторое время в зале установилась какая-то неестественная тишина. Лёва слегка поворачивал глаза вправо и влево – никакого движения. По телевизору слышалось одно дерьмо, никаких новостей, какие-то Шерлоки Холмсы и передачи про инопланетян. Салман перелистал пультом все каналы раз пять, после чего выключил телевизор, швырнул пульт на пол и снова что-то пролаял на своем уродском языке. Лёва очень боялся, что эта свинья начнет палить по телевизору и тот обязательно упадет. Но нет, не стал палить.

Теперь все сидели в полной тишине и ждали неизвестно чего. Лёва пытался представить себе, как все это может быть. Начнется стрельба, боевики забегают, потом Салман выкрикнет что-нибудь на своем поганом языке и какая-нибудь из этих кобыл нажмет на свою дурацкую кнопку. Интересно, что он почувствует? Умирать не хотелось.

Сколько в зале людей? Тысяча? Где-то тысяча. Не могут же там не понимать этого. Не могут же они не понимать, что тут все заминировано. Те, кто звонил родственникам, рассказывали про бомбы и просили не штурмовать. Просили выступать против, просили договариваться. Лёва никуда не звонил. Он так и не смог придумать, кому позвонить. А пока думал, звонить уже запретили.

Как же все плохо. Все очень плохо. Сколько человек может без еды? Несколько дней? Несколько дней. Да за несколько дней тут половина зала передохнет… это же очевидно.

Сверху, на балконе, тихо заплакал ребенок. Потом произошло какое-то движение, и плач стих. Видимо, одна из этих блядей заткнула.

Михайлов чуть повернул руку – настолько, чтобы можно было увидеть часы. Десять минут четвертого утра. Днем станет поспокойнее. Опять начнут ходить делегации, тереть, договариваться. То есть, еще часа четыре придется просидеть в такой позе. Это минимум. Только бы ни у кого не сдали нервы. Сейчас самое главное – это нервы… Терпение…

Лёва наблюдал за секундной стрелкой и пытался уловить движение минутной. Он думал о том, сколько ему запросить за эксклюзивный репортаж из захваченного зала. Он думал о том, что больше никогда не пойдет на мюзикл. Он думал о том, какую разгромную рецензию он напишет про этих бездарных «Трех капитанов». Он пытался в деталях вспомнить свою первую ночь с девушкой. Он пытался догадаться, что делает сейчас президент. Он даже попытался уснуть.

Три сорок. Легкое и неуловимое пролетело над залом. Ангел? Михайлову показалось, что его щеки коснулся прохладный воздух. Он скосил глаза вправо – парень справа спал, одна его рука лежала на спинке переднего сиденья, другая безвольно свесилась вниз. Снова дуновение. На сцене как будто что-то упало. Лёва вдохнул всей грудью…

Они вошли в зал через пятнадцать минут после того, как засунули в воздухозаборник баллон желтого цвета и включили кондиционеры. Вошли сразу через все двери, в противогазах, соблюдая все обычные в таких случаях предосторожности, быстро рассредоточились по проходам, бесшумно стреляя в голову каждому из людей в камуфляжной форме и каждой из женщин с поясами пластида. Каждому из мертвых людей в камуфляжной форме и каждой из мертвых женщин с поясами пластида. Живых в зале не было. Казалось, весь партер уснул. Зрители положили руки на спинки передних кресел, головы – на руки, и имели самый безмятежный вид. Только кое-где тела сползли в сторону и навалились на соседей. Спустя пару минут в зал вбежали саперы. Еще через минуту через служебные входы и подвал, с тех сторон, где не было прессы, в зал вбежало множество людей в униформе сотрудников министерства по чрезвычайным ситуациям. Они стали быстро выносить тела заложников и грузить их в большие фургоны защитного цвета, припаркованные вплотную к окнам задней стены первого этажа здания.

В половине пятого начался штурм. К зданию с разных сторон подбежали десятки бойцов спецназа, подавая друг другу знаки и прячась за деревьями и бетонными парапетами. Кто-то разбил витрину центрального входа, бойцы проникли внутрь и началась стрельба. Спустя короткое время в воздух была выпущена красная ракета – взят первый этаж. Телевизионные журналисты, дрожа от страха, холода и восторга лихорадочно снимали происходящее со всех возможных ракурсов. Со всех возможных ракурсов фасада здания. По возможности, конечно, стараясь брать в кадр огромный голубой транспарант с надписью «Три капитана».

В семь минут шестого утра в зале осталось всего около тридцати тел зрителей, равномерно рассредоточенных по партеру. В пять пятнадцать в черное московское небо над зданием дома культуры поднялась вторая красная ракета. Спустя мгновение все вокруг заполнилось воем сирен и проблесками маячков машин «Скорой помощи». Кареты подъезжали к центральному входу, распахивались двери и оттуда внутрь здания бегом кидались санитары. В это же время через освобожденные уже от машин с трупами задние входы в здание нетвердым шагом забегали разнополые и разновозрастные люди в хорошей гражданской одежде. В холле бойцы спецназа и санитары подхватывали этих уже спотыкающихся и падающих людей, которым минуту назад был сделан укол фентанила, закидывали их на плечи, тащили волоком, несли на руках…

У центрального входа сразу стало как-то очень много людей. Эвакуация заложников началась. Спустя час старательно заснявшим все это телевизионщикам разрешили выходить в эфир.

В зал вошла съемочная группа ФСБ.

На донышке оставалось еще на пару глотков. Чернов поднес бутылку к губам, вылил остатки виски в рот и отбросил пустую посуду куда-то в угол комнаты. По телевизору шел утренний выпуск новостей. Взволнованный и растрепанный диктор рассказывал, что в результате штурма дворец культуры освобожден. Все террористы уничтожены. Сведений о пострадавших среди заложников пока нет. Показали заставленную машинами «Скорой помощи» площадь перед зданием. В ярко освещенном голубом транспаранте с надписью «Три капитана» зияло несколько огромных дыр. Через разбитые стеклянные двери люди в специальных одеждах выносили тела. Кого-то выводили под руки, кого-то несли на руках, кого-то тащили прямо по полу. Всех сразу же грузили в распахнутые двери медицинских машин, после чего те, включив все мигалки и сирены, отъезжали от здания. Их место тут  же занимали другие. Все это очень напоминало огромный муравейник, в который любопытный ребенок воткнул небольшую палку. Воткнул прямо в центральный вход.

- Мы продолжаем петь, не заметив, что нас уже нет…, - пробормотал Чернов и закурил неизвестно какую за ночь сигарету. Так и до рака легких недалеко. Впрочем, с такими операциями до рака легких я вряд ли доживу.

Свершилось.

День подготовки. Подарок террористов – три застреленных заложника. Отличный повод к началу. Как бы там ни было, а сейчас все выглядит более чем правдоподобно. Звонок из зала на одну из радиостанций. Заложница рассказывает, что в зал пустили какой-то газ. Утечка для прессы – при штурме использовано «спецсредство». Предположительно – секретный усыпляющий газ. Через несколько часов, кто-нибудь из узнаваемых лиц выйдет к дрожащим от нетерпения журналистам и, хватаясь за сердце, объявит о некоей более-менее реальной цифре потерь. Сергей рекомендовал озвучить около пятидесяти человек, но  у них могут быть и свои соображения. В конце концов, это не имеет большого значения. Самое сложное в техническом отношении начнется во второй половине дня, когда надо будет показать публике спасенных, живых людей. Как раз где-то сейчас в Москву должны съезжаться машины с провинциальными актерами, которые после небольшого инструктажа приедут к наиболее значимым клиническим больницам и со слезами на глазах встретят там немного оклемавшихся офицеров внутренних войск и членов их семей. А свободная пресса, топча друг другу головы, будет все это жадно снимать. Или еще лучше – давать в прямой эфир. Вот они, спасенные заложники. Нервничающие и переживающие родственники тех, кто на самом деле был в зале, будут смотреть на эти встречи и надеяться на то, что и с их дочерьми, сыновьями, женами и кем там еще, все в порядке. Некоторым из них будет сообщено, что их родственники находятся в такой-то или такой-то больнице. Сразу же после этого сообщения специальные люди возьмут у обнадеженных маленькие интервью, которые тут же пойдут в эфир. Конечно, со временем появятся и те, кто будет озадачен отсутствием своих родных в каких бы то ни было больницах. Все это будет свалено на перестраховавшиеся администрации больниц и на ментовских начальников среднего звена.  Им от этого хуже не станет. Наиболее пронырливые газетчики постепенно начнут понимать, что цифры как-то не сходятся. На каждое из таких сообщений тут же появится по десять-пятнадцать похожих сообщений, но с абсолютно другими цифрами. Публика не должна доверять пронырливой прессе. В стране осуществился самый удачный антитеррористический штурм в истории. Президент не поддался. Не уступил террористам. Нация едина в своей ненависти к террористам. Все остальное – пляски на костях и поддержка международного терроризма. Памяти павших будьте достойны.

Несмотря на то, что настоящая операция только начиналась, Чернов был спокоен. Во-первых, организаторам всей этой кутерьмы результат был жизненно необходим, поэтому они постараются. Во-вторых, медийная ситуация настолько очевидна, что единичные сбои публика просто не заметит. Потому что не захочет замечать. Успешный штурм. Спецназ – молодцы. Мы еще что-то можем. Мы не сдались. Никто такого результата не ожидал. Посторонний человек говорит, что сыграл роль заложника? Ну, может, его инопланетяне похитили. Это был штурм. Мы сами все видели практически в прямом эфире.

Сергей выключил телевизор, встал из-за стола, затушил сигарету и, не раздеваясь, бессильно рухнул на диван. Для утверждения циничности и бездушности прессы можно понапридумывать каких-нибудь одиозных глупостей. Например, объявить о том, что этот теракт занесен в книгу рекордов как самый массовый захват заложников в истории… Что-нибудь в этом духе… про мародеров там, с десяток житейских историй. Каждый день по истории на каждом их федеральных телеканалов… чтобы всех достало… завтра же надо будет позвонить Умару… на остров… и Лёве тоже позвонить… к черту все его принципы… в отпуск…

Чернов закрыл глаза. Перед тем, как провалиться в сон, он подумал, что забыл сказать Селиванову насчет всяких правозащитных организаций и демократических партий.  Они наверняка будут копать… неожиданная смерть… какого-нибудь регионального лидера… очень помогает… как минимум три дня покоя… как минимум три дня…. покоя… да они и сами…

Чернов забылся. Ему снился далекий солнечный остров, пляж с крупным песком, мускулистые потные туземки и смеющийся Умар. На высоких пальмах восседали яркие тропические птицы. С мягким шелестом накатывались волны. По стене комнаты медленно ползла неяркая красная точка. Пугливый краб боком пробежал по заросшим водорослями камням полукилометрового мола. Точка остановилась у Чернова на лбу.

комментировать

добавление комментария
Пожалуйста, оставляйте комментарии только по теме.
имя:
e-mail
ссылка
тема:
комментарий:
Код:*
	я хочу получать сообщения по е-почте, если комментарии будут поступать еще

Powered by AkoComment Tweaked Special Edition v.1.4.6
AkoComment © Copyright 2004 by Arthur Konze — www.mamboportal.com
All right reserved