23 октября я, Светлана Губарева, со своей семьей 13-летней дочерью Александрой Летяго и женихом Сэнди Аланом Букером пошли на мюзикл «Норд-Ост». Началось второе отделение мюзикла «Норд-Ост».

Закончился так называемый «танец летчиков». Вдруг раздалась очередь автоматная. Какой-то человек в маске на лице на сцене выстрелил в воздух. Тогда я посмотрела по сторонам. Я обратила внимание, что по левому проходу (мы сидели в конце 17 ряда где-то 24, 25, 26 места) идет группа людей. Женщины были в черном, а мужчины были одеты по-разному – часть в камуфляжной одежде, полностью, часть в камуфляжных брюках и гражданских свитерах, а часть полностью в гражданской одежде. У мужчин были автоматы, а у женщин – пистолеты и гранаты в руках. Сначала шли мужчины, а следом за ними женщины. И с определенной периодичностью женщины останавливаются возле рядов, а остальная группа продолжает двигаться к сцене. Потом посмотрела в правую сторону. Смотрю — здесь тоже стоят женщины. С каждой стороны зала я их насчитала по 9 женщин. Они довольно часто стояли. Артистов согнали со сцены, разогнали оркестрантов, посадили их в зал. А потом капельдинеров тоже согнали в зал. Не видела, что творилось на балконе, но, наверное, что-то подобное. От сцены человек в военной форме объявил, что это захват (позже я узнала, что он назвался Бараевым). Дословно его слова я не могу повторить, потому что мы сидели далеко, и поэтому было плохо слышно. Он объявил о том, что это захват, что они хотят остановить войну в Чечне, что те, у кого есть мобильные телефоны, могут звонить всем родным и близким, домой, друзьям (но не должны звонить в милицию), извещать о том, что здесь происходит. Мне сначала казалось это злой шуткой, но Сэнди сразу понял, что это действительно захват, что это опасные люди. Он объяснил, что если будут стрелять, то надо прятаться так, чтобы голова не высовывалась. Реакция в зале, когда вошли чеченцы — кто-то остался спокоен, с кем-то началась истерика, у кого-то обмороки. У женщин-чеченок была валерьянка. Они давали заложникам валерьянку, чтобы успокоить людей. Бараев после того, как сделал объявление, прошел около нашего края (конец ряда) и сел примерно в 19 ряду за нами, и те, кто сидел недалеко, имели возможность с ним говорить. Естественно, первый вопрос: почему нас? Он говорил, что война в Чечне длится уже много лет, каждый день там гибнут люди, что их требования – остановить войну в Чечне. Люди стали говорить, что они сочувствуют чеченцам, что тоже против войны, на это Бараев ответил: «Но вы же не выходите на митинги с требованием остановить войну! Вы ходите в театры здесь, а нас там убивают.» Женщины стали спрашивать: «А почему нас, слабых? Почему бы вам не захватить Думу?» На это Бараев сказал, что Дума себя хорошо охраняет, но они согласны поменять на каждого депутата десять заложников, если кто-нибудь изъявит желание. Через какое-то время после этого разговора женщина в партере поднялась и говорит: «Наше правительство не торопится нас спасать, мы должны делать это сами. Давайте звонить своим родственникам, знакомым. Пусть они выходят на Красную площадь на митинг с требованием остановить войну в Чечне!» Бараев ответил на это: «Звоните, если хотите» и велел своим подчиненным раздать мобильные телефоны. По мобильным телефонам люди звонили и говорили об этом своим родственникам. Чеченцы не требовали от заложников ничего, кроме послушания.

Сэнди много молился, в эти моменты у него было отрешенное лицо. И одна женщина, чеченка, которая стояла рядом, она говорит, что ему плохо? Я попыталась сыграть на этом, и сказала: что да-да, он болен, у него припадок начнется, он сейчас умрет, если вы нас не выпустите. У чеченок были радиоприемники, они слушали новости, перескакивая с одной радиостанции на другую. Кое-что было слышно и мне тоже. Было много лжи об убийствах, о трупах, лежащих в проходах, о реках крови, и это злило чеченцев. Как-то Бараев не выдержал и сказал: «Слышите, как они врут? Вот так и про Чечню обманывают!» Потом Мовсар Бараев сказал, что они не воюют с иностранцами. Кто предъявит паспорта других стран – будут освобождены. Позже по радио я слышала заявление штаба о том, что штаб против того, чтобы выпускали иностранцев, что они хотят, чтобы сначала выпустили детей и женщин. Эти слова для меня чудовищно звучали, потому что среди иностранных заложников тоже были женщины и дети! Правительство России прятало свое бездействие за спину моего ребенка!

Наша проблема была в том, что Сэнди Букер паспорт оставил в гостинице, а наши с дочерью документы находились в американском посольстве на оформлении въездной визы в США. У Сэнди были с собой водительские права. Когда в зале немного утихло после захвата, в попросила чеченку, стоящую ближе к нам, передать руководителю захвата, что мы иностранные граждане и показала ей водительское удостоверение. Она сама не пошла к Бараеву (чеченки не уходили со своих мест), а по цепочке передала. Бараев подошел к нам, я показала это водительское удостоверение Сэнди. Он никогда не видел такого удостоверения видимо, потому что с большим интересом его рассматривал, потом сказал: «Разберемся, завтра разберемся. Сегодня мы вас отпускать не будем, потому что там ваши вас пристрелят, а потом скажут, что это мы убили. Такое было в Буденовске. Завтра выйдете».

Позже по приказу Бараева стали делить заложников на иностранцев и россиян, по этим водительским правам мы попали к иностранцам.

Когда дали возможность позвонить, я позвонила московской знакомой, чтобы сообщить, что мы попали в заложники.

У меня было такое ощущение, что чеченцы пришли с полуфабрикатами. Все время трещал скотч, которым перематывались «пояса шахидов». Один чеченец обходил всех женщин-чеченок, помогал им крепить пояса шахидок, батарейки передавал, показывал, как соединять какие-то контакты. Женщины сначала стояли вдоль рядов, позже им принесли стулья, и они могли сидеть. Они были чаще с закрытыми лицами, но иногда открывали лица. Со второго дня чаще были с открытыми лицами. Я спросила как-то у одной из них, почему они закрывают лицо. Из-за чего? Из желания быть не узнанными? Она сказала: «Нет. Это просто наши национальные традиции — лицо должно быть закрыто для всех, кроме мужа». Помимо того, что чеченки с поясами стояли по периметру зала, на сцене ещё в нескольких местах была примотана к стульям взрывчатка (в двух или трех местах). И потом установили бомбу в центре зала в 9 ряду. Возле этой бомбы постоянно сидела чеченка.

Часть мужчин была в масках, часть была с открытыми лицами. Как я поняла, у Бараева были два помощника, которые откликались на имена «Ясир» и «Абу-Бакар».

Люди, которые были в зале (заложники) боялись штурма больше, чем чеченцев. Разговаривали шепотом за их спиной достаточно свободно.

У меня было такое ощущение, что у чеченцев не было плана, что делать с нами дальше. То есть у них была задача захватить театр, они это сделали и радовались этому, а что дальше делать – не знали. Они не предполагали, что у заложников будут возникать какие-то потребности – ходить в туалет, пить, кушать, спать. Поначалу в туалет водили в операторскую. Первой в туалет просилась девушка, как я поняла, из работников Норд-Оста. Потом стали другие проситься, ну и мы с дочерью Сашей сходили тоже. Саша не сразу поняла, что это обычная комната, сначала пыталась найти унитаз. Людей было много, поэтому там быстро «потекло из берегов». Для того, чтобы пройти в обычный туалет, нужно было пройти через холл, а холл простреливался. Потом они стали выводить куда-то на лестницу, позже приспособили оркестровую яму.

Знаю, что в первые часы после захвата выпустили детей до 12 лет, но подробно описать это событие не могу.

Когда в зал привели Ольгу Романову, мы сидели ещё в этом 17 ряду. Сидели мы на одном ряду с Бараевым в тот момент, только мы в конце, а он в начале ряда. Она зашла через центральный вход, каким-то образом пройдя через кольцо оцепления. Ее притащили и посадили рядом с Бараевым. Он начал с ней разговаривать. Она вела себя очень резко, агрессивно. Бараев начал спрашивать её о том, как прошла, зачем сюда пришла. Она отвечала очень возбужденно. Заложники в зале ей начали кричать: «Тише-тише. Нельзя так говорить!» А её это ещё больше заводит. С балкона кто-то крикнул: «Расстреляй ее!» Бараев сказал, что это провокатор, что такие были в Буденовске, поэтому ее сейчас расстреляют. После этих слов девушку вытолкали в боковые двери и там расстреляли. То есть убили не на глазах, видно не было, но выстрелы были слышны. Зал притих в ужасе. Стало понятно, что и убить могут.

Иностранцев пересадили в левую часть партера (если смотреть на сцену). То ли её специально освободили, то ли просто на свободные места – не знаю. Бараев сказал — чтобы не было никаких прецедентов, отпускать будем только с представителями посольств. И поэтому люди стали писать списки. В этом списке было 76 человек. Поскольку мои документы были в американском посольстве, то мы записались в американцы. Сэнди звонил в посольство. Периодически они разрешали звонить по мобильным. Я не знаю с кем он там говорил, он объяснил, что у него в гостинице, такой-то гостинице, в таком-то номере, в сумке, в кармане лежит его паспорт. И кто-то из службы безопасности посольства приезжал в гостиницу и забрал его паспорт.

Чеченцы старались по возможности ограничить перемещения заложников. Во всяком случае, в первые полтора дня точно. Но во второй день я довольно свободно перемещалась. Я спрашиваю у чеченки: «Можно, я пройду туда?» Мне говорят: «Да, иди».

Чеченцы разгромили буфет, все эти напитки, соки, какие-то шоколадки, конфетки, печенье — эта еда раздавалась в зал. Последней на сцену в зале принесли коробку с деньгами – как я поняла, это была выручка из буфета. Предложили в зал – кому нужны эти деньги. Люди промолчали, эту коробку бросили на пол. Позже я видела эти деньги на полу в оркестровой яме (когда ходила туда в туалет). Мужчины-чеченцы раздавали еду, потому что женщины стояли, как правило, на местах, а мужчины перемещались по залу. Чеченцы взяли из зала нескольких мужчин, которые принесли из буфета соки, напитки и поставили их вдоль стен в нескольких местах, а часть сложили прямо на сцене. И, если мне хотелось пить, я могла подняться и взять. Я обычно брала упаковку напитков, подтаскивала к себе. Одну бутылочку напитка оставляла дочери, всё остальное отдавала по рядам. Ели мороженое, шоколад, пирожные, но кушать особо не хотелось, а пили соки, молоко, напитки (фанту, колу, минеральную воду и т. п.). Когда соки в зале закончились, чеченцы нашли ведра, стали в этих ведрах приносить водопроводную воду из туалета и раздавать в пластмассовых одноразовых стаканах заложникам. Воду приносили сами чеченцы, потому что выходить из зала в холл было опасно из-за снайперов. А 25 октября 2002 г. С Анной Политковской в зал передали большое количество соков и напитков, так что от жажды мы не страдали.

Так получилось, что мы пересаживались в партере. После того, как заложников разделили на иностранцев и не иностранцев, мы сидели на 1,2 и 3 месте — как раз напротив боковых дверей. Когда открывали эту дверь, я видела убитую девушку до тех пор, пока на второй день за ней не пришли и не забрали её. И рядом с нами сидела женщина и тихо ругала. Я говорю: «Кого это вы так?» Она говорит: «Да наших. Я тут сижу с самого начала. Чеченцы периодически заглядывали в эти двери, и в один момент увидели что-то похожее на газовый баллон. Что-то такое красного цвета. Понятно, что ниоткуда оно не могло взяться». Поэтому чеченцы стали периодически открывать эти двери и стрелять туда. Когда в очередной раз по радио говорили о том, сколько чеченцев захватили театральный центр, Бараев проходил мимо нас и говорил: « 20, 30, 40… Они даже не могут узнать, сколько нас пришло в театр! Пятьдесят четыре человека нас здесь, пятьдесят четыре!».

Я слышала и видела разговор двух чеченцев – один вытащил из карманов и показал другому деньги и сказал при этом: «Вот все, что осталось. Остальное по дороге раздал ментам – кому 50, кому 100 рублей».

Бараев уходил из зала и возвращался, а в зале постоянно находились женщины-чеченки и мужчины-чеченцы. Мне показалось, что женщины не менялись. Были на месте все 19 в партере и еще какое-то количество на балконе (точное количество назвать не могу, но видела четырех). А мужчины передвигались по залу, входили и уходили, поэтому трудно сказать – те же это были люди или другие.

С того края, где мы сидели было разбито окно в холле, очень хорошо сквозняком протягивало. Людям, которых было холодно от этих сквозняков, чеченцы принесли их одежду их гардероба. Мы особой духоты мы не чувствовали, холодно тоже не было. Но в центре зала вонь стояла из-за того, что отхожим местом сделали оркестровую яму. Через какое-то время чеченцы пересадили всех людей из первого ряда на другие места подальше. Когда в очередной раз началась стрельба где-то за пределами зала, чеченцы сказали, что опасно сидеть с краю, поэтому нас пересадили. Свободные места были только в центре зала, возле бомбы (она стояла в кресле 9-го ряда). Сесть прямо за ней у меня не хватило сил, поэтому мы сели в 11 ряд. Мне эта бомба очень не нравилась, опасная штука. И я всё на него косилась, а чеченка, которая сидела рядом с бомбой, спросила меня: «Ты ее боишься?» Я ответила: «Да, боюсь». «Не бойся. Не думай, что тебе от нее достанется больше чем кому-нибудь другому. Этой штуки хватит на три таких здания». В какой-то степени меня это успокоило — теперь себе можно не искать какого-то убежища. Периодически как-то ей на помощь, видимо, чтобы дать ей немножко отдохнуть, подходили, садились ещё одна-две женщины. В руках у нее помимо взрывателя были еще спички, а на подлокотнике была прикреплена свечка. И когда появилась возможность пересесть оттуда, мы передвинулись к началу ряда и сидели до конца на этих местах.

Периодически начиналась какая-нибудь стрельба, и тогда весь зал прятался под кресла. В зале чеченцы стреляли короткими очередями (3–4 выстрела) в боковые двери и ещё вверх по каркасу какому-то там, по которому можно ходить, как я потом читала. Периодически где-то снаружи была слышна стрельба.

Какой-то контроль за залом чеченцы вели – не разрешали говорить громко, ограничивали передвижение. Запугивали зал расстрелами, а иногда, наоборот, Бараев говорил о том, что если начнется штурм, они укроют заложников в безопасном месте (спортзале например) и будут защищать нас до последнего патрона.

Была течь в какой-то трубе, но чеченцы не пустили никого для устранения повреждения. Потом что-то загорелось, кажется, замкнуло электропроводку, и гарь пошла в зал. После этого они на всякий случай раздали в качестве респираторов женские гигиенические прокладки. В какой-то момент Мовсар решил выпустить маленьких детей, сидевших на балконе с матерью. Их пересадили в партер сначала (как раз за нами, ближе к выходу). Сначала хотели отпустить детей без матери. Эта женщина обратилась к Ясиру за помощью. Я видела, как эта женщина плакала, говорила Ясиру, что они маленькие, что они потеряются, что они адреса не помнят. И Ясир пошел к Мовсару, о чем-то они поговорили, и женщину выпустили вместе с детьми. Было ли ещё какое-то давление извне – я не знаю. Но это было у меня на глазах. Последними заложниками, которых чеченцы успели выпустить из театра, были граждане Азербайджана. Это было 25 октября вечером.

Доктора Рошаля я не видела, потому что он был на балконе, а в партер не спускался. Я видела, что приносили коробки с лекарствами, но это было ближе к выходу. Мы сидели в 11 ряду, а все медикаменты, всё это останавливалось на уровне где-то 17–18 ряда.

Чеченцы в какой-то момент нашли документы военных и пытались в зале найти владельца этих документов. И нашли одного генерала на балконе, поэтому я не знаю, что там было. Я только слышала, как радовался Бараев: «Я мечтал поймать генерала!»

25 октября Бараев ходил по проходу рядом с нами и разговаривал по мобильному телефону. Судя по тону, он разговаривал с каким-то начальником. Я услышала, как он извиняющимся голосом говорил: «Да, мы насорили немного здесь, но перед уходом уберем все в зале». После этого разговора в зале появились черные полиэтиленовые пакеты для мусора, и заложники стали в эти пакеты собирать скопившийся мусор.

В какой-то момент в наших краях поговорить по мобильному телефону мог практически каждый. Рядом с нами стояла чеченка лет около 45, которая несмотря на запрет, давала всем желающим телефон. Она рассказала, что у нее убили мужа, братьев, её 12-летнего сына увели из школы в неизвестном направлении – он пропал без вести. Женщина сказала, что она не могут так больше жить, оставила свою 5-летнюю дочь сестре и пришла сюда. Были 2 сестры, одной 16 лет, другой – 18 лет. И их родители не знали куда они ушли, но они тоже решились на такой шаг. По радио говорили, что в зале были вдовы убитых чеченцев – нет, там было очень много молодых девчонок 16–18 лет, которые замужем еще не были. Их смешило то, что их называли вдовами.

Насколько мне известно, ни один заложник не был убит чеченцами. Ольга Романова, расстрелянная девушка, не была заложницей.

Вечером 25 октября пришел с улицы мужчина. Его точно также, как Ольгу Романову, затащили в зал. Его потащили к Бараеву, тот спросил: «Откуда ты взялся? И зачем сюда пришел?» Мужчина ответил: «Я пришел, потому что никакой информации нет. Я волнуюсь. Здесь мой сын Рома». Ясир сказал, что знает Рому, которому 10 лет и который сидит на балконе. Мужчина ответил, что это не его сын, что его сын старше. Тогда по залу покричал, поискали Рому. Фамилию он называл, но я не запомнила. Поскольку никто не отозвался, мужчину утащили наверх к выходу. Полагаю, что его расстреляли, потому что сразу были слышны выстрелы.

К тому времени бомбу переместили прямо под балкон. На балконе была еще одна бомба, и они сделали единую сеть. Две чеченки возле этого фугаса сидели. В зале было совершенно спокойно. Вечером 25 октября парень, у которого, видимо, не выдержали нервы, вскочил и начал бежать по спинкам сидений с бутылкой из-под кока-колы. На вид бы я ему дала лет 25, может быть 29. В сером тонком свитере, в очках. Он сидел в последних рядах. Я увидела, что чеченец, сидевший на стуле на сцене вскочил и выстрелил. Я обернулась и посмотрела в направлении выстрела. Я увидела, как этого парня за ноги стащили вниз, а автоматной очередью ранило мужчину и женщину. Женщина была с семьей, с мужем и с дочерью. Муж истошно закричал: «Убили, убили! Лиза, доченька, нашу маму убили!». А парня чеченцы уже схватили, скрутили. Его не били, а толкали. Бараев таким почти плачущим голосом спрашивал: «Зачем ты это сделал?» Тот сказал: «Я хотел быть героем, хотел спасти всех». Бараев спросил: «Что с ним делать?» Потом добавил: «На рассвете будем судить его по законам шариата». Парня вывели из зала, выстрелов не было. После этого Бараев стал сразу звонить в Красный крест, в штаб. Там никто не брал трубку. Он спросил у сидящих в зале, есть у кого-нибудь родственники рядом с театром, чтобы можно было позвонить и вызвать представителей Красного креста. Девушка, она сидела двумя рядами ниже, и сказала: «Да-да, у меня тут муж». Он говорит: «Говори номер». Она продиктовала номер. Бараев сам набрал этот номер: «Эй, мужик, сходи там в Красный крест, скажи что нам нужен хирург». Среди заложников оказался медик, помню только его имя — Игорь. По мере сил он оказывал медицинскую помощь. Игорь сказал, что нужен нейрохирург, потому что парня ранило в голову. А эта девушка, пока Бараев разговаривал с её мужем, кричала Бараеву: «Скажи им, что это несчастный случай! Скажи им – несчастный случай, а то начнут штурм!» Потом она отобрала у Бараева трубку, и все повторяла, что это несчастный случай, пусть не предпринимают ничего такого страшного, что нужны врачи. После этого звонка ещё долго дожидались врачей.

Бараев немного успокоился после случившегося и сказал, что будем отпускать американцев завтра. Спросил: «Кто американец?» Сэнди поднял руку. Ему дали трубку, чтобы он звонил в американское посольство, договаривался, чтобы был представитель посольства завтра. Сэнди начал звонить, но разговор прервался, потому что отключился телефон. И я пошла искать другой телефон. А вторая трубка вот была у этого Игоря, который пытался всё-таки уговорить врачей из Красного креста придти оказать помощь. Девушка-журналистка, наконец, дозвонилась туда, стала говорить со слов Игоря, что нужен нейрохирург. У нее потребовали более полную информацию состояния. Тогда Игорь забрал трубку и начал говорить, что у женщины проникающее ранение по касательной, что, скорее всего, внутренние органы не задеты, а у парня ранение по касательной головы, если я не ошибаюсь, левой лобной части, что нужно скорей оперировать. Через какое-то время он закончил разговор. Дали трубку мне. И я звонила в посольство, поэтому совершенно точно говорю, это было не перед самым штурмом. Разговаривали после часу ночи, где-то с часу до двух — примерно в этот момент. Мы снова позвонили в американское посольство. Сначала Сэнди разговаривал с представителем посольства по имени Барбара. Потом его попросили передать трубку мне. Он передал трубку, со мной разговаривал представитель посольства по имени Андрей. Это было в ночь на 26 октября. Я сказала, что Бараев хочет выпускать американских заложников, что хочет, чтобы подошел представитель посольства. Андрей меня спрашивает: «Во сколько?» Я подошла к Бараеву, дала ему трубку. Они договорились на 8 утра. После разговора Бараев вернул трубку мне, Андрей стал задавать вопросы, но вокруг заложники стали кричать: «Хватит, хватит, хватит, долго разговариваешь». Потом ещё раз попросили Сэнди. Я дала трубку Сэнди, у него тоже что-то стали спрашивать, ну а народ кричит: «Тише, тише, тише, хватит, хватит, хватит. Вы уже много говорите». В общем, мобильник у нас отобрали. И больше мы ни с кем не разговаривали. Публика боялась каких-нибудь провокаций. Позже от работников Казахстанского посольства я узнала, что посол Республики Казахстан договорился с Бараевым о нашем освобождении утром в 8–00 26 октября 2002 года.

Потом Бараев успокоил зал, сказал, что завтра, 26 октября, наконец должны начаться переговоры с генералом Казанцевым, уполномоченным на это правительством. Переговоры должны были начаться утром часов в 10–11. Бараев сказал, что до этого времени все могут быть спокойны, потому что они ничего не будут предпринимать до начала переговоров, а их дальнейшие действия будут зависеть от результатов переговоров с Казанцевым. Успокоенные люди стали устраиваться спать.

Я последний раз смотрела на часы минут 20 четвертого. Один из чеченцев сказал: «Скучно у вас в Москве, пойду, постреляю». Он вышел из зала, и я услышала выстрелы. Подумала, что надо скорее заснуть, чтобы быстрее пришло утро. Саша и Сэнди спали, обнявшись. Заснула, а в себя пришла в реанимации в кардиологии больницы № 7.

О смерти Саши я узнала по радио там же 27 октября 2002 г., а об обстоятельствах смерти, о том, что ее раздавили при транспортировке в автобусе в больницу позже из прессы и от людей, присутствовавших при ее опознании. О смерти Сэнди я узнала от работников американского посольства 28 октября 2002 г., а 29 октября на опознании в морге узнала, что ему вообще не оказывалась медицинская помощь.

Меня часто обвиняют в необъективности, говорят, что я жертва «стокгольмского синдрома». В действительности у меня нет оснований защищать чеченцев – они создали условия, в которых погибла вся моя семья. Но я отчетливо понимаю, что даже не смотря на их действия, моих близких можно было спасти, если бы не был предпринят этот бессмысленный, нелогичный штурм, который никого не мог защитить, мог реально привести к взрыву и явился причиной гибели моих близких.

Текст написан мною собственноручно.