23-го октября в 22 часа 20 минут я шел к Театральному центру на Дубровке, чтобы встретить после окончания представления мюзикла двух своих дочерей — Леночку 12 лет и Ниночку 14 лет. Кроме них в нашей семье есть маленький сын (тогда ему было 2,5 года), поэтому мы не смогли пойти вместе, всей семьей. За несколько дней до описываемых событий на мюзикл «Норд-Ост» сходили мы с женой, девочки оставались «в няньках».

Когда я вышел из метро, то увидел, что въезд на улицу 1-я Дубровская, на которую выходит фасад здания Театрального центра (ДК ГПЗ «Московский подшипник»), перекрыт машинами ГАИ. Издалека увидел, что въезд на перекресток – пересечение с улицей Мельникова, перекрыт автобусом, доставлявшим зрителей до метро.

Подойдя к оцеплению, я увидел окна ДК без света, и обратился за информацией к сотруднику милиции. Он предложил «смотреть новости». На мой крик: «А где мои дети?!», которые к этому времени должны были выйти после окончания представления, мне сказали, что все дети в милицейской машине, с ними все в порядке. Я открыл дверь машины. Сперва свою дочь не увидел. Машина («Газель») была «набита битком». Дети сидели друг у дружки на коленях. Потом увидел свою младшую дочь. Она мне рассказала, что случилось.

Когда в зал ворвались люди с оружием и в масках, она обратила внимание, что при их выстрелах с потолка не сыпались осколки. «Холостые», поняла она. Пройдя к сцене, террористы сменили магазины и дали очередь в боковую дверь. Посыпалась штукатурка. Она поняла, что теперь заряжены «боевые» и положение серьезное. Захватчики со сцены объявили, кто они, сообщили, что все находящиеся в зале являются заложниками, и заявили о своих целях — прекращении войны в Чечне. В боковую дверь в зал втащили холодильник из буфета. Заложникам предложили позвонить по телефонам родственникам и сообщить о случившемся. В большой сумке в зал внесли металлический баллон и установили его в центральном проходе на кресле прямо перед теми местами, где сидели Ниночка и Леночка …

…Через какое-то время в первых рядах заплакал ребенок. Главарь террористов предложил всем детям, сидевшим в партере, выйти к сцене. Нина, как старшая, вывела
Лену. Детей выстроили в один ряд. Старшая им показалась слишком взрослой. Ее посадили обратно в зал. Лена успела запомнить место, куда ее посадили. Отобранных детей вывели в фойе, где к ним присоединилась женщина с двумя детьми-иностранцами. По команде боевика группа вышла на улицу. В первый момент дети не знали, что им делать, куда идти, будут ли стрелять и откуда. Около автостоянки их встретили сотрудники милиции и посадили в свою машину. Какое-то время они находились в опасном секторе на улице Мельникова, подверженном возможному обстрелу из ДК, затем машина была переставлена на 1-ю Дубровскую улицу. Запомнились слова Лены, что «очень хочется досмотреть», и ее мучил вопрос: почему они не выпустили старшую сестру, ведь в машине находилась и девочка 17 лет? Пришлось успокоить ее, что теперь Ниночке одной будет легче — она теперь отвечает только за себя. Я надеялся, что уж детей-то выпустят в ближайшее время. На вопрос: «Не отвести ли тебя домой?», Лена ответила, что будет ждать Нину.

Я отошел от этой машины. Позвонил домой, ничего не сообщив жене (ее нельзя было беспокоить, она была беременна)- сказал, что задерживаемся, «в гардеробе очередь». Позвонил друзьям, попросил их проконтролировать, чтобы жена не смотрела телевизор. Попытался узнать информацию от корреспондентов СМИ, продолжавших прибывать на место событий. В это время оцепление двинулось и оттеснило всех родителей от машины с детьми, а также всех находящихся рядом под предлогом простреливаемости данного участка улицы из окон ДК. Но машина с детьми еще долгое время оставалась в опасном секторе. Затем детей увезли в неизвестном направлении, но не по безопасным улицам, а прямо через простреливаемое пространство перед ДК. Детям в это время сказали: « Не волнуйтесь, родители могут подойти к любому сотруднику милиции, и в любую
секунду вас найдут». На деле все было сложнее. Сотрудники милиции переместились за оцепление из солдат-срочников. Ни к родителям детей, ни к прессе никого вызвать было невозможно. Сообщив друзьям регистрационный номер уехавшей машины, я через некоторое время узнал от них, что детей увезли в ближайшую школу. Поскольку данный район был мне не знаком, я попытался узнать ее расположение от сотрудника ГАИ. Но, как оказалось, «на усиление» привлекались экипажи из других районов, в частности, данный экипаж прибыл из Сергиева Посада (60 км от Москвы). Невдалеке от оцепления установили биотуалеты. Чрезвычайная ситуация растягивалась во времени… Через оцепление прошли сотрудники спецподразделений со снайперскими винтовками в руках.

К поискам подключились друзья, они забрали младшую дочь, привезли ей и мне теплые вещи и мобильный телефон взамен моего разрядившегося. В 2–00 …2:20 ночи я наконец встретился с Леночкой, которую увозили на допрос (обращаю внимание, что допрос малолетних детей происходил без присутствия родителей). Спросил ее, что может быть, надо было забрать тебя сразу домой. Нет, говорит, нужно было сделать сперва дело — все рассказать, ведь эти сведения могут помочь и сестре. И только через два года, ознакомившись с протоколом ее допроса, я понял, в каком она была тогда состоянии, что скрывалось за внешней непринужденностью. Она даже перепутала номер домашнего телефона!

Когда я обратился за свежей информацией к сотрудникам правоохранительных органов, которые находились в этой школе и теперь никого не пропускали внутрь, мне объяснили, что больше в это здание никого не привозили, что надо идти в реабилитационный центр, организованный в помещении ближайшего ПТУ, где должны собираться родственники заложников. Я пытался туда пройти, но район я совершенно не знал. Какой-то полковник, увидев мой замерзший вид, пустил меня сквозь оцепление. Когда я пошел через мост на 1-й Дубровской улице, вдруг увидел, что нахожусь напротив ДК с погашенными окнами. До него было метров 100–120. Я прикинул — в одежде 15 секунд бега, перехватят или не перехватят? Что остановило? Дома оставалось еще двое детей. У дочки был шанс выбраться оттуда. Подумал, что если я погибну, то им никто не поможет. За оцеплением диггеры вместе с военными вскрывали люки. Стало ясно, что готовится штурм, но была надежда на компетентность и профессионализм спецслужб…

Вблизи указанного ПТУ увидел автобусы, в которых сидели люди, укрытые одеялами. Подумал, что может быть, это увозят освобожденных заложников, оберегая их от ночного мороза. Как узнал впоследствии, таким путем эвакуировали больных близлежащего госпиталя. В здании ПТУ мне указали спортзал, где уже начали собираться родственники заложников. Из учебных классов принесли стулья и столы. Таким образом оборудовали место, где родственники могли составить список заложников с указанием примет и своих телефонов для связи. Утром в спортзал пришел прокурор г. Москвы Авдюков. Сообщил о возбуждении уголовного дела по факту захвата заложников, опроверг ранее поступившую информацию об освобождении более сотни человек, и «для ускорения расследования» просил родственников дать свидетельские показания, утверждая при этом, что «все раскрыто, расследовать нечего — они же (т. е. террористы) не скрываются …»

Чуть позже к родственникам присоединились члены актерской труппы, сумевшие убежать из захваченного ДК через подсобные помещения. Они рассказали о том, что узнали о происходившем в зале во время захвата по местной трансляции. В спортзале ПТУ было установлено два телевизора. Вся информация о происходящем вокруг захваченного ДК, о ходе и результатах переговоров об освобождении заложников, поступала только от СМИ. Никаких официальных сообщений родственники заложников не получали. Оперативный штаб также не давал информацию. Время от времени заложникам удавалось позвонить и сообщить близким о происходящем внутри, но было ясно, что их переговоры контролируются террористами. Полученная информация становилась доступной всем находящимся в спортзале родственникам заложников. Сообщалось о минировании зала…

От заложников поступила информация о необходимости проведения митинга (пикета) около ДК под лозунгом «Нет войне в Чечне». На все конструктивные предложения родственников по имитации такого митинга, по мерам безопасности, которые могли бы предотвратить возможный захват большего числа людей во время пикета, зам. мэра Росляк отвечал отказом и просьбой «не вмешиваться». Некоторые из находившихся в спортзале (чья выправка и умение владеть собой указывала на наличие погон), предлагали организовать эвакуацию личного транспорта с площади перед ДК, но также получали отказ.

За состоянием родственников заложников наблюдали врачи. При необходимости ими оказывалась помощь, в том числе психологическая. Хотя количество людей все время увеличивалось (прибывали родственники заложников из удаленных от Москвы городов), психологи находили возможность обойти всех, заглянуть в глаза, побеседовать, при необходимости выводили из оцепенения, уговаривали сходить пообедать в организованный в этом же здании пункт питания. Сотрудники милиции следили за тем, чтобы в зале не оставалось «безхозных» вещей – с целью обеспечения безопасности.

Поскольку власть за все время не сделала ни одного официального заявления, всех очень обеспокоило официальное сообщение федеральных СМИ о вводе в Чечню еще одной дивизии, якобы, на смену выводимой на отдых.

Ближе к вечеру от людей, осуществлявших помощь родственникам заложников (это были, в частности, вице-спикер Московской городской думы В. Бочаров и зам. мэра Росляк), поступила информация, что для ускорения освобождения детей необходимо предоставить их документы (свидетельства о рождении), подтверждающие возраст.

Поздно ночью, считая, что никаких действий для освобождения заложников до утра предприниматься не будет, я уехал домой за документами и теплыми вещами для дочери.Охрана из сотрудников милиции, не пропускавшая в зал никого из посторонних (представителей СМИ, в частности), разъяснила, что для входа нужно будет назвать номер заложника в списке и предъявить паспорт.

Рано утром 25-го октября я увидел у входа в «реабилитационный центр» множество людей, пререкающихся с сотрудниками милиции. Родственники заложников из других городов, прибывшие в Москву только сейчас, были вынуждены объяснять, что они с запозданием узнали о том, что их близкие попали в заложники. Номер, указанный мне в предыдущий день, не совпадал с фамилией моей дочери, т. к. список заложников значительно пополнился. На вопрос «а зачем Вы туда идете?» пришлось подобрать ответ, в свою очередь поставивший милиционера в тупик – «На допрос согласно просьбе прокурора Москвы Авдюкова…» Но, следует отметить, сотрудники милиции относились к ситуации с пониманием и с пострадавшими людьми вели себя очень корректно. В разрешении конфликтных ситуаций участвовал человек в спортивном костюме, все три дня не покидавший ПТУ и решавший все вопросы обеспечения родственников заложников всем необходимым. Как узнал чуть позднее, это был сотрудник МЧС в звании полковника.

В спортзале было не протолкнуться. Перед родственниками заложников выступал Леонид Рошаль, побывавший в захваченном здании. Он успокаивал родственников, уточняя, что террористы не употребляют наркотики и вполне адекватны. Также сообщил, что в зале осталось около 20 детей. Как выяснилось впоследствии, он осматривал только людей, находившихся на бельэтаже. Родственники пытались, сообщая ему приметы своих близких, уточнить их состояние.

После его ухода прозвучала информация, полученная по мобильным телефонам от заложников о необходимости проведения митинга на Красной площади до 12–00. В ПТУ нашелся материал для плакатов — рулоны обоев. Представитель штаба пообещал организовать выезд ограниченной группы людей, предоставить автобус. В разгар подготовки прибыла Валентина Матвиенко и попыталась ура-патриотическими речами остановить проведение такого мероприятия. Но ее грубый чиновничий тон только «подлил масла в огонь». Ей, кого государство защищает на много порядков лучше, чем простого гражданина, были заданы нелицеприятные вопросы. Когда стало ясно, что обещание об организованном выезде участников митинга выполнено не будет, часть родственников самостоятельно отправилась на Красную площадь. Многие из оставшихся вышли на улицу перед ПТУ и попросили телевизионных операторов разных каналов здесь же произвести съемку пикета и срочно выдать информацию о нем в эфир. В пикет проникали посторонние люди со своими лозунгами, не имеющими ничего общего с теми, под которыми выступали родственники заложников. Данных личностей мы сами выводили из пикета и передавали сотрудникам милиции с просьбой разобраться. Таким образом удалось избежать провокаций и эксцессов.

Я передал документы Ниночки в местный штаб «реабилитационного центра», где с них сделали ксерокопии. Также просил уточнить данные о возрасте дочери в общем списке (указал первоначально в разделе «приметы», что «выглядит на 16 лет», и это ошибочно было записано в графе «возраст»). Когда при мне в компьютере вносились изменения, и при этом искали самые свежие данные, я насчитал более десяти вариантов общего списка заложников, сделанных за прошедшее с момента захвата время. Чуть позже неизвестный человек сообщил в штабе, что детей не выпускают якобы потому, что кто-то из их родственников «подделал метрики»…

В спортзале было проведено небольшое собрание, на котором родственники избрали координационный совет, предназначенный для совместного решения со штабом «реабилитационного центра» различных вопросов, в т. ч. жизнеобеспечения. Также был избран представитель для общения с оперативным штабом спецоперации. В зал были проведены линии городских телефонов, и только люди из других городов оставались в затруднительном положении из-за невозможности связаться по межгороду с оставшимися дома близкими. Но им помогали соседи по беде — предоставляли свои мобильные телефоны. Также решался вопрос о размещении прибывших из других городов в ближайших гостиницах.

После речи президента РФ о приоритетности спасения людей появилась надежда. По одному из каналов прошла передача, напомнившая об освобождении заложников в посольстве Японии в Перу, длившемся целый месяц. Казалось, что общество психологически готовят к длительному ожиданию. В спортзале обстановка по сравнению с предыдущим днем значительно ухудшилась. Вследствие большого количества людей врачам было труднее оказывать помощь. Из-за большой скученности пришлось даже организовать каждый час вывод людей на улицу для проветривания зала.

Ближе к вечеру (около 17-00) появилась информация, что актеры труппы мюзикла собираются на митинг поддержки заложников на 1-й Дубровской улице. К этому времени была организована раздача родственникам заложников специальных пропусков, упрощавших процедуру прохода в здание ПТУ.

Меня беспокоило состояние жены, сына и спасенной дочери, да и лучшее, что я мог сделать для соседей по бед е — освободить жизненное пространство. Оставив сумку с вещами дочери в организованной в ПТУ «камере хранения», я поздно ночью уехал домой.

Город жил обычной жизнью, беда как будто никого не касалась.

26-го октября ночью мы с женой проснулись одновременно — нас как будто что-то подбросило. Долго пытались понять, что нас разбудило. Около 7 утра раздался звонок — друзья сообщали, что по телевидению дали информацию об успешном штурме, сообщалось, что все заложники освобождены, жертв нет. Через некоторое время появилась информация, в какие больницы доставляют бывших заложников. Сообщался также телефон штаба, в котором, назвав номер заложника в списке, якобы можно было узнать его местонахождение. Понимая, что ехать в ПТУ бессмысленно, т. к. четыре установленных там телефона не смогут обслужить сотни людей, мы с друзьями решили обзвонить больниц с домашних телефонов. Одновременно «по цепочке» попросили всех родственников и друзей прекратить звонки с вопросами к нам о состоянии Ниночки, ответить на которые мы еще не могли. Мы ждали возможный звонок от спасенной дочери…

До «штаба» дозвониться было невозможно. Звонки в больницы вызвали у нас недоумение — в большинство из указанных федеральными телеканалами больниц заложники не поступали! Когда удалось дозвониться до штаба, там п редложили «позвонить позже» и сообщили еще несколько номеров больниц. Но во всех был ответ — «дети не доставлялись». В детских больницах Филатовской и Св. Владимира отрицали поступление ребенка с приметами нашей дочери. У нас возникло подозрение, что ее могли принять за взрослую и доставить в обычную больницу. Около 10 утра у жены появилось плохое предчувствие, как будто оборвалась незримая связь между матерью и ее первенцем- первой помощницей и подругой…

По телевидению стала появляться первая информация о жертвах. Но при этом статс-секретарь МВД Васильев сообщил, что «дети не погибли», и дал информацию о применении спецсредства. СМИ сообщали о том, что штаб организует доставку родственников освобожденных заложников по больницам. В больницах нас убеждали подождать новою информацию, разъясняя, что многие бывшие заложники, особенно дети, долго не могут придти в себя после газовой атаки, находятся в полусознательном состоянии и не в силах сообщить врачам свои данные.

Друзья сообщили, что среди заложников с огнестрельными ранениями ребенка с приметами нашей дочери нет. Вечером я поехал в ПТУ, где, как сообщили СМИ, вывешен полный список заложников с указанием их состояния и больницы, в которой они находятся. Список был, но при беглом просмотре я убедился, что количество указанных в нем лиц намного меньше последних данных о количестве заложников, которые были вывешены в ПТУ накануне штурма. Бросилось в глаза, что у многих указывалось «состояние тяжелое, умер…»

На другой день, 27-го октября, мы приготовили фотографии дочери, по подсказке друзей составили список примет и размножили текст на листах вместе с фотографиями. Один из таких листов я повесил в штабе рядом с другими фотографиями «пропавших без вести». Другой отнес сотрудникам прокуратуры в школу, где допрашивали мою младшую дочь. Ни одно из описаний погибших детей, предложенных мне, не совпадало с приметами моей дочери. Мне предложили дождаться, когда в штаб доставят фотографии погибших.

Я отвез жену в ПТУ, где бригады психологов продолжали оказывать помощь родственникам заложников. В то же время руководство штаба «реабилитационного центра» пыталось под разными предлогами очистить спортзал от родственников, которые уже никуда не собирались ехать и ни в какие больницы больше не звонили. На входе в ПТУ появился список моргов…

28 октября в половине первого ночи дома раздался звонок. Психолог, консультировавший нас в ПТУ, сообщил, что в штабе наконец-то появились фотографии.

Но друзья отговорили нас от немедленного туда визита для опознания. Как узнал потом, один из наших друзей, пользуясь служебным удостоверением, в неурочный час обошел несколько моргов и опознал Нину…

Утром мы приехали в указанный нам морг. На входе сотрудник морга сообщил нам, что «детей здесь нет», а по указанному нами номеру значится «женщина 20–25 лет». Но мы попросили показать фотографию. Девушка, вошедшая в морг вслед за нами, искавшая свою подругу, с облегчением вздохнула: «это не она!» и радостная выбежала наружу. А жена опознала Ниночку…

Отец редко видит своего ребенка спящим. Поэтому мне было трудно сделать вывод по фотографии, а тем более ПОВЕРИТЬ. Я попросил о доступе к телу. Оно было закрыто синей простыней, открыто только лицо и пальцы рук. Осмотреть мне не разрешили, предложили назвать особые приметы и удалиться. Некоторые приметы – давнишние следы укуса собаки, например, и порезы ноги, подтверждены не были. Но при повторном осмотре, попросив поправить волосы, закрывающие лоб, я увидел знакомую родинку. Также обратил внимание на следы сильного отека под носом и почти черные отечные руки.

В процессе оформления похоронных документов пришлось столкнуться с тем, что тела выдавали в порядке очереди, и нам предоставили возможность похоронить дочь только 31-го октября.

Текст написан мною собственноручно.