28.1. Любые переговоры оправданы

Так считает израильский специалист

Московский комсомолец, Дейч Марк, 24.10.2002

Обозреватель «МК» Марк Дейч связался по телефону с Яковом Кедми — в недавнем прошлом руководителем одной из спецслужб Израиля. Якову Кедми уже приходилось участвовать в совместных с Россией антитеррористических операциях, в частности — во время угона российского самолета из Минеральных Вод в Израиль. Сейчас Кедми следит за развитием ситуации в Москве по телевидению.

- Как в Израиле оценивают столь масштабный захват заложников в столице России?

- В Израиле — полная солидарность с заложниками. Все это очень напоминает то, с чем мы в Израиле сталкиваемся постоянно. Правда, между террористами, которые действуют на территории Израиля, и террористами, которые совершают акции на территории России, есть существенная разница. В России террор связан с откровенной бандитской деятельностью. У нас террор — сугубо политическое явление. В Израиле не берут заложников с целью выкупа, не торгуют людьми. У вас же сегодняшние террористы завтра занимаются рэкетом и вымогательством. Наши террористы рэкетом не занимаются.

- Как вы сами оцениваете ситуацию и что, на ваш взгляд, должны предпринять российские спецслужбы?

- Ситуация, в общем, обычная. Единственное, что отличает ее от подобных,— это количество заложников. Мне кажется, что происходящее в Москве — результат того, что в России большое количество людей свободно владеют оружием. Это различные вооруженные группы под названием охранных коммерческих структур. Разница между ними и теми, от кого они должны защищать, не всегда понятна. Этим объясняется та легкость, с которой террористы захватили в Москве такое большое количество заложников.

Главное, что должны делать, на мой взгляд, российские спецслужбы — пытаться сохранить как можно больше человеческих жизней. Применение силы возможно и необходимо, но только в случае явной угрозы жизни заложников. До появления этой угрозы или до того момента, когда террористы начнут убивать заложников, решение о штурме или о применении силы вряд ли будет принято.

- Нет ли здесь противоречия? Американская концепция гласит, что с террористами нельзя вступать ни в какие переговоры. Как спасти жизни заложников и в то же время не вступать с ними в переговоры?

- Это ошибочное мнение. Я не знаю ни одного случая, когда спецслужбы не вступали бы в переговоры с террористами, если заложникам грозит смерть. Любые переговоры оправданны, если речь идет о жизни невинных людей. Другой вопрос — поддаваться ли давлению террористов. Но отказа от переговоров не было еще никогда.

- Требование террористов — вывод всех российских войск из Чечни. Даже если российское руководство пойдет на их требование, такой вывод — дело не одного дня. Будут ли террористы ждать?

- В действительности требования террористов неочевидны. Мы даже не знаем, чем и как они вооружены. Ну, автоматы — это понятно. Они якобы закладывают в стены здания какую-то взрывчатку. Действительно ли это взрывчатка или только имитация — не ясно. На них надеты пояса террористов-самоубийц. Действительно ли в них взрывчатка или это тоже только имитация? Истинные цели террористов пока неясны. Здесь возможны различные варианты: от демонстрации силы, чтобы, продемонстрировав ее, сдаться властям, до самого страшного финала. Спецслужбы должны быть готовы к любому развитию событий — как к более оптимистическому, так и к трагическому.

- Премьер-министр Ариэль Шарон заявил, что Израиль готов оказать любую помощь России в сложившейся ситуации. Если, конечно, эта помощь будет востребована. Израиль уже не в первый раз предлагает помощь России в аналогичных ситуациях. Однако, насколько мне известно, раньше эта помощь руководством России отвергалась. Не ждет ли предложение господина Шарона та же участь?

- На вашем месте я бы не был столь категоричен, утверждая, что ранее эта помощь отвергалась. К сожалению, я не могу более подробно об этом говорить.

Я не думаю, что у израильских спецслужб, которые вообще-то имеют значительный опыт в антитеррористических операциях, в данной ситуации, сложившейся в Москве, есть преимущества перед их российскими коллегами. Мы можем помочь лишь в трех направлениях: опытом, технологией и информацией, связанной с непосредственными исполнителями этого теракта. Ведь среди чеченских террористов есть немало представителей нашего ближневосточного региона. Кроме того, у нас есть достаточный опыт по таким весьма специфическим вопросам: как входить в захваченное здание, как брать террористов, как их ликвидировать и освобождать заложников. Впрочем, приемы здесь мало чем отличаются. Полагаю, что у моих российских коллег уже достаточно накопилось опыта в этих вопросах. При этом я не думаю, что российские спецслужбы нуждаются в присутствии и тем более в непосредственном участии израильтян в этой операции.

- Террористы угрожают, что в случае если кого-то из них убьют, они расстреляют десятерых заложников. Что делать в этом случае?

- Если они угрожают этим в ответ на попытки ликвидировать одного из них, то это лишь подтверждает тезис: пока ситуация не стала безвыходной, силу применять нельзя. Они ведь не грозятся убивать заложников, если их требования не будут выполнены. Пока не прольется кровь заложников, применение силы не только бессмысленно — оно противоречит всем правилам противодействия террористам.

- Насколько вписывается, на ваш взгляд, эта акция в события, которые происходят в последнее время во всем мире?

- К сожалению, вписывается. Сбываются пророчества о том, что XXI век будет веком террора. Это всеобщая беда, особенно мусульманский террор, особенно тот террор, который сращивается с уголовными преступлениями. Сегодня это проблема не только России, не только США и Израиля, это общая проблема. Решение этой проблемы, с одной стороны, в принятии превентивных мер, а с другой стороны — полное подавление террора, включая физическое уничтожение всех террористов.

- Что вы имеете в виду под превентивными мерами?

- Лишение террористов возможности для создания баз, где они проходят обучение и подготовку. Это то, что существует сейчас в Панкисском ущелье, в районах, пограничных с Израилем, например, в Ливане, то, что до недавнего времени существовало в Афганистане. Кроме того, необходимо, чтобы только государственные структуры имели право находиться на территории страны с оружием. В рамках цивилизованного государства недопустимо, чтобы существовали какие-то еще, кроме государственных, силовые структуры, имеющие возможность применять оружие.

- Но ведь в некоторых странах — в США, например,— свободная продажа оружия…

- Рано или поздно американцам придется сделать выбор: или свободная продажа оружия, или свободное распространение террора — политического, религиозного и бандитского. Кроме того, в современном мире речь идет не только об оружии в общепринятом понимании. Речь еще идет о всех тех холерах, которые можно набрать в пробирки.

- Вернемся в Москву. Исходя из того, что вы знаете о ситуации,— возможен ли, на ваш взгляд, мирный исход? Или же как специалист вы предполагаете кровавый вариант?

- На данный момент ситуация такова, что, мне кажется, можно обойтись без кровопролития. Пока все данные говорят о том, что это все-таки больше политический акт, осуществляемый с помощью террора, и к кровопролитию он не приведет. Но когда мы имеем дело с такими неуравновешенными людьми, лишенными каких бы то ни было моральных устоев, все может измениться в любую секунду.

28.2 У российских спецслужб агентуры на Кавказе нет

«Известия», Крутиков Евгений, 25.10.2002

Давайте будем честными перед собой: контролировать огромный город целиком, а уж тем более такую огромную страну не под силу ни одной, даже самой профессиональной спецслужбе. Можно выставить в каждом театре по пять человек с автоматами, превратив тем самым Москву в осажденную крепость, но это не спасет от захвата заложников. Хотя нервов эта мера попортит в основном обычным рядовым россиянам. Они, глядя на автоматчиков перед входом на, скажем, «Нотр-Дам», будут вздрагивать — их безопасность поставлена под сомнение.

Россияне лишились ощущения защищенности еще осенью 1999 года, после взрыва жилых домов. Ничего психологически принципиально нового сейчас не произошло. Такой же психологически оправданной осталась и реакция спецслужб на свершившийся теракт. По нашим данным, к семи утра первой ночи захвата заложников на Дубровке на месте было создано аж 4 (!) оперативных штаба. Это уже не левая нога не знает, что делает правая, а многорукий Шива какой-то, не контролирующий ни одну из своих конечностей. Каждый вновь прибывший за оцепление генерал норовил создать свой оперативный штаб и заново начать переговоры. Переговоры с террористами норовили вести депутаты Госдумы и даже глава Мосгордумы Платонов, основным занятием которого должно было быть, по логике, общение с возмущенными москвичами (паника довольно быстро сменилась общеантикавказской агрессией толпы, мне лично в целом понятной). События развиваются под диктовку террористов, нервы которых также не беспредельны. Растерянность спецслужб сменилась лихорадочной активностью, одним из основных мотивов которой была боязнь за шкуру отдельных генералов. Притом большая часть всех этих «переговорщиков» кивала на прессу, якобы мешающую нормальной работе спецслужб.

Мы меньше всего склонны ругать российские спецслужбы. Повторимся: приставить автоматчика к каждому объекту в Москве и Санкт-Петербурге, еще в десятке городов невозможно. И бесполезно. Разговоры о том, почему спецслужбы до сих пор не отловили Басаева и компанию, рекомендуется оставить для интеллигентских кухонь. Все это не так просто. Но и есть другой, более существенный аспект.

После взрывов жилых домов в Москве была поднята принципиальная для антитеррористической борьбы проблема: когда следует заниматься террористами — после теракта или до него? Четыре оперативных штаба, неразбериха с командованием и общая растерянность — все это появилось после теракта. Как освобождать заложников, удерживаемых в заминированном здании,— вопрос технический и немного из другой оперы. Вопрос в другом. Такая масштабная операция готовилась не одну неделю и не одиночкой. Это означает, что утечка информации ДОЛЖНА была быть. Не в виде записки на стол Патрушеву — «докладываю, что 23 октября отряд Мовсара Бараева-Сулейменова захватит здание на Дубровке», а в общем виде — «что-то крупное готовится». Нечто подобное произошло и с ФБР накануне событий 11 сентября. И уж получив такой намек, следовало бы активизировать агентурную работу не только в Чечне, но и по линии СВР в арабских странах.

Общественность требует объяснить, как это пятьдесят обвешанных оружием чеченцев передвигались по Москве. Бессмысленный вопрос. Это-то как раз самое простое: арендовал пару гаражей недалеко от объекта нападения, ввез в Москву по одиночке всех членов группы разными маршрутами, купил пару-тройку билетов на «Норд-Ост», осмотрел помещение, купил где-нибудь в Ставрополе оружие — и все дела. А вот придумать всю операцию, набрать шахидов и сохранить все в тайне — реальная проблема для террористов. И они с ней справились.

Очень хочется думать, что спецслужбы не получали предварительной информации о подготовке крупного теракта в одном из российских городов. Тогда их растерянность (как и растерянность ЦРУ после 11 сентября) понятна. Правда, тогда придется признать, что агентурная разведка в Чечне отсутствует напрочь, а резидентуры в восточных странах предаются восточной же неге.

С агентурной разведкой в Чечне и Грузии дело плохо — страны тяжелые для полевой разведработы, специалистов по ним можно пересчитать на пальцах одной руки, а уж контрразведывательный климат и вовсе отвратительный. Кроме того, постоянные склоки внутри «российских чеченцев» легкости бытия контрразведчикам не добавляют. Но что-то же все-таки в этом направлении делается?

Если же предварительная информация все-таки была, то это настоящий промах контрразведки — системный промах, на который наши спецслужбы напарываются уже не в первый раз, так и не давая себе труда делать выводы из собственных трагических ошибок.

28.3. Войну надо прекращать!

Московская правда, 26.10.2002

Наши коллеги Анна Андрианова и Жанна Толстова, находящиеся среди заложников на улице Мельникова, сказали, что через СМИ идет массированная дезинформация общественности

Вчера с нами снова связалась Аня — ей единственной разрешено звонить по телефону и передавать требования террористов. По ее словам, в выступлениях СМИ виден конкретный политический заказ.

- Мы боимся. Мы слышим только радио, но приемник очень тихо играет, и не знаем, какая это станция. Главное, что везде идет деза. Все говорят, как мы пьем, что мы пьем, как нас кормят, чем нас кормят, водят нас в туалет или не водят нас в туалет. Водят… Ну понятно же, что это — не домашние условия! Но мы страдаем потому, что опасаемся за наши жизни, а не из-за еды. Цинично рассуждать о качестве еды в такой ситуации — в конце концов можно не есть пару дней. Тем более что на самом деле все достаточно интеллигентно. Но почему-то в интервью мы говорим одно, а спустя 15 минут в эфир журналисты выдают совершенно другое! Например, послание к Путину мы писали совершенно добровольно, а потом услышали про какое-то давление.

Среди заложников находится врач, и, как сказала Аня, он считает, что люди в первую очередь страдают от стрессовой ситуации.

- Потому что ничего не делается для нашего спасения,— тихо произносит Аня в телефонную трубку.— А на фоне такого стресса у людей обостряются хронические заболевания: сердечно-сосудистые, желудочно-кишечные и другие.

Пока нет гипертонических кризов, но давление у людей, естественно, скачет. К тому же тут находятся беременные женщины на малых сроках, но для них это все безумно тяжело.

- Кто-то сказал, что у нас явно наблюдается «стокгольмский синдром». Ну неужели никто не понимает, что эта информация может сделать нас неадекватными в глазах общества и оправдать в конечном итоге любые действия?..

Пусть люди выходят на улицы, говорят наши девочки, потому что «вероятность того, что мы взлетим на воздух, велика — ситуация довольно страшная».

- Война ведь действительно никому не нужна — ни объективно, ни субъективно. Объективно — потому, что на войне гибнут люди. Субъективно — потому, что можем погибнуть мы. Мы видим решение ситуации в том, чтобы русские люди вышли и сказали, что им эта война не нужна. Но это должно заботить не только наших родственников, но и остальных людей. У всех есть дети, всем им надо ходить в школы и детские сады, но мы никогда не будем спокойны за наших детей, за наших родных и близких!

А еще Аня и Жанна сказали, что, если бы Маша Школьникова не наладила контакт, от бездействия наших спецов все закончилось бы намного раньше:

- Умираем от страха. От бездействия. Не спим. А СМИ передают, что нас то бьют, то не бьют, то кормят, то не кормят, то нас тысяча, то нас пятьсот. Видимо, нас хотят минимизировать, сказать о жестоком обращении и спасать до смерти. Терпение этих людей может закончиться, и они доведут все до конца.

Первой ночью было очень страшно, потом чуть-чуть все успокоилось — проскользнула искорка надежды. Журналисты снова стали врать — надежда пропала. И так — все время…

Ситуация очень сложная. Коллеги! Не можете помочь — так хоть не делайте гадостей!

28. 4. Операция по прикрытию…

Московская правда, Петров Николай, 26.10.2002

История с заложниками смешна. До слез, до истерического хохота, до разбивания Кулаков о стены. Это смех бессилия, смех боли, смех сочувствия, смех непонимания происходящего.

Признаюсь честно, мне искренне жаль людей, вынужденных решать судьбу попавших в беду детей, женщин, мужчин… Невозможно представить, насколько тяжело разрешить в принципе неразрешимую проблему: вырвать всех заложников из лап террористов, чья сила кроется в дулах автоматов и взрывчатке, а слабость — в невыполнимых требованиях.

Но мне смешно выслушивать лоснящихся чиновников и смотреть на силовиков и прочих «хозяев» этого мира, заполонивших телевизионные эфиры и веско рассуждающих о «крайне тяжелой ситуации». Меня не покидает ощущение, что все без исключения играют в какую-то особую, азартную и официально разрешенную игру. На ум приходят даже названия: что-то вроде «Прикрой себе задницу» или «Подними рейтинг». Можно через тире. Впереди выборы, господа? В этом дело?

Жаль, что руководители силовых ведомств не могут организовать грамотное освещение событий. Плохо, что журналисты вынуждены красться, а то и ползти по-пластунски к месту происшествия, с помощью обмана и подкупа выполнять профессиональные обязанности, изводить привлеченных к операции людей нытьем и угрозами. Результат «работы» налицо: бесчеловечные «эксклюзивы», разногласия, дезинформация, опасные для пленников и сокрушительные для силовиков сообщения о готовящемся штурме.

Так получилось, что в доме 7 по улице Мельникова оказались две наши сотрудницы — Анна Андрианова и Жанна Толстова. Аня держит постоянную телефонную связь с редакцией, сообщая требования террористов и иногда — личные наблюдения. Знаете, кого пленники обвиняют в том, что среди них все еще есть дети? Телевизионщиков. Когда террористы увидели, что телекомпания НТВ выпустила сюжет из здания «без звука», приготовленную к освобождению группу детей не отпустили. Откуда ноги растут, догадаться нетрудно. Репортаж прошел цензуру контрразведки. Чекисты, дорогие, нельзя губить детей! Не исключено, что они могли быть на свободе еще прошлой ночью.

Я уж не говорю о преступном нежелании правоохранительных органов сотрудничать с редакциями СМИ, имеющих действительно важную информацию не для обывателя, а для властей. По мнению коллектива «Московской правды», «где надо», полученные от Ани сведения должны вызывать особый интерес. Странно, но пока это важно только для нас самих.

Многие сотрудники «Московской правды» вынуждены были отложить работу над номером, чтобы стать посредниками между бандитами и теми людьми, с которыми они готовы пробовать вести переговоры. Однако и тут журналисты «МП» сталкивались с бюрократической машиной, пригодной лишь для мирного времени.

Но сейчас идет война. Война между обществом и террором. Откуда стена непонимания? Разве мы делаем не одно дело? Или, быть может, расходимся в желаемых результатах? МЫ хотим видеть людей ЖИВЫМИ, а ВЫ! Почему в ГУВД Москвы нам не могли сообщить телефон оперативного штаба, куда по требованию бандитов сотрудница «МП», а ныне заложница, должна была передать некую информацию?! Почему работница Управления информации и общественных связей ГУВД города не могла срочно связать нас со своими начальниками? Ответьте!

Наверное, ответ дадут в приемной Евгения Максимовича Примакова, с которым, по сообщению Ани, Мовсар Бараев был готов побеседовать… Читатель, вы не поверите, но помощница депутата Госдумы сухо попросила номер сотового телефона Анны: мол, я перезвоню и узнаю, что ей надо! Мне становится стыдно за команду Евгения Максимовича. Напомню, Аня, как и сотни других несчастных, находится рядом с бомбами, под дулами автоматов! Можно с уверенностью предположить, что заложники не по злобе душевной отрывают Примакова от руля управления государственной машиной.

Благо, что не все чиновники идут на компромисс с совестью, думая о рейтингах и собственном значении. Когда террористы, опять же через Аню, а она — через нас, выразили желание общаться с экс-президентом Ингушетии Русланом Аушевым, он отнесся к нам не как к журналистам, а как к гражданам страны и, разобравшись в ситуации, выразил готовность участвовать в сложных переговорах. Даже если в итоге получится очередное позирование перед телекамерами, это все же человечней, чем чиновничья сухость.

Страшно и обидно. Пока чиновники и силовики играют по своим правилам, сотни пленников третьи сутки находятся на грани жизни и смерти. Но для государственных мужей они перестали быть людьми — они трансформировались в человеко-единицы.

28.5. «Я просто носил воду»

Специальный репортаж из оперативного штаба и Дома культуры, захваченного террористами

«Новая газета» № 80 28.10.2002г.

Роман Шлейнов

Пятница, 25 октября. Оперативный штаб. Сижу здесь второй день. Сначала заходить было достаточно просто, а сегодня задумались о пропускной системе. Внутренние пропуска предъявляют на входе и выходе. Но это ближе к вечеру, а пока дверь секретариата охраняет ФСО (Федеральная служба охраны коренастые люди в штатском) — уже не пристанешь с вопросом. Секретариат — это гражданские, которые иногда делали все быстрее и правильнее тех, кому это положено по уставу, Юрий Лужков, Сергей Ястржембский…

Двое в камуфляже перегородили диваном коридор, ведущий к штабу ФСБ. Туда тоже теперь не войдешь. Вполне понятные, но чуть запоздавшие меры безопасности.

Впрочем, несмотря на все предосторожности, внимание привлекал офицер ГИБДД с планом перехвата, что называется, наголо: номера и марки машин, которые он собирался ловить, можно было рассмотреть издалека.

А пока в штабе не установилась пропускная система, в нем завелись весьма экстравагантные персонажи. Седой и совершенно наивный генерал-казак в настоящей армейской форме, которого сопровождала активная дама в шубе, рвался «к чеченам сказать им всего два слова и решить вопрос». Очевидно, оцепление пропустило генерала к штабу, убоявшись погон, не спросив документов.

Кстати, вообще сторонников простых решений и объяснений появилось в эти дни великое множество. Так что совершенно стерлась разница между сумасшедшими изобретателями (звонил мне почему-то на мобильник с предложением все моментально закончить) и теми, кто запустил на полный ход идеологическую машину, чтобы во всем обвинить международный терроризм, как-то позабыв, благодаря чему и кому он у нас окопался. Они, эти наивные любители простых решений по обе стороны баррикад, вообще очень похожи друг на друга. Сравните лозунги: «Захватим русских и тут же прекратим войну», «Замочим побольше чеченцев, и войне наступит конец»…

Вот, например, на глаза попался перебегающий из кабинета в кабинет Зданович — бывший спичрайтер ФСБ. Повеяло пропагандой и идеологией. Это настораживало, учитывая, что в «Шереметьево-2» уже прибывала Анна Политковская наш обозреватель, которую потребовали к себе террористы в качестве переговорщика. Бог знает, чего от Здановича ожидать.

Приехала Политковская. Представитель ФСБ, который недавно подтвердил, что в штабе ее ожидают, стал мягко убеждать: никто, мол, из террористов ее и не звал. И все это в том смысле, что неплохо бы ей удалиться.

Ситуацию спас динамичный Сергей Ястржембский. Идею переговоров он поддержал. И представитель ФСБ (нужно отдать ему должное, вежливый и терпеливый) совершенно пропал из вида. На убеждения и согласования ушло часа полтора.

Разные ведомства — разные комнаты, разные подходы и приметная даже постороннему взгляду конкуренция. ФСБ, МВД, МО.

Идет «альфонс», борзой… Это один из распорядителей внутренней охраны штаба пробурчал своим подчиненным, имея в виду сотрудника антитеррористического управления «А», вышедшего из штаба на воздух, не предъявив пропуска.

После переговоров с бандитами Политковская сообщила, что они разрешили передать в зал воду и соки. Вошла она в штаб в сопровождении автоматчика, на него набросились с криками. «Куда ты ее ведешь, я сказал — сюда», шумел какой-то чин из кабинета.

- Я выполняю приказ,— ответил провожатый.

- Да кто ты такой? — не унимался чин. Но тут вышел кто-то позначительнее и разрешил конфликт — в свою пользу. Так разные подразделения не поделили переговорщика.

Воду организовали сравнительно быстро, но мало. Переносить все это от кордона, представлявшего собой несколько грузовиков с песком, через «нейтральную» территорию в здание ДК террористы разрешили Политковской, представителю Красного Креста и мне.

Работнику Красного Креста потому что в Чечне к ним привыкли. Мне потому что журналист и не вызываю подозрений (по крайней мере, я так вначале подумал).

Согласовали кандидатуры, взяли воду и шагнули было на площадку перед ДК, но тут от стены ближайшего дома отделился человек в черной экипировке с винтовкой и наши перемещения решительно пресек:

- Кто вы и куда направляетесь?

Мы в нерешительности оглянулись на офицера в штатском, который нас сопровождал.

- Все согласовано, пусть идут.

- Нет, я не получал от начальства подтверждения,— настаивал человек с винтовкой.

- Да я же из «Альфы», все решено,— недоумевал наш провожатый.

- Да хоть из «Вымпела» — мне-то что.

Так и стояли минут десять, пока длилось согласование и одна спецслужба медленно осознавала, что делает другая.

На территории перед Домом культуры, которая день назад стала нейтральной полосой, отделив террористов и заложников от всей остальной Москвы, много легковых автомобилей. В том числе и брошенные микроавтобусы, на которых приехали боевики. Дверцы открыты, на сиденьях что-то камуфляжное. Свидетель, который видел, как они подъезжали, был прав: прибыли, не скрываясь, прямо к центральному входу. Вошли, судя по всему, решительно и сразу же всех встречных погнали наверх. В вестибюле на первом этаже ДК на гардеробной стойке лежит пальто, которое гардеробщица не успела принять.

Прошли гардероб, повернули влево к лестнице на второй этаж и остановились. «Эй, мы пришли!».

Со второго этажа спустились двое с автоматами. Они показались мне вначале детьми старшего школьного возраста. Спросили, кто мы. Потребовали предъявить удостоверения. Один сильно нервничал. На нем спешно, наперекосяк натянутая маска. И одет как-то невнушительно — обычные стоптанные туфли и какой-то детский, дешевый и плохо подобранный обвислый спортивный костюм. Если бы не маска и широкий защитного цвета пояс с гранатами в специальных карманах.

Другой, который без маски был и решительнее: весь в камуфляже, но при этом с каким-то совершенно наивным выражением лица. Это он бегло просмотрел наши удостоверения и опять же наивно спросил, почему у представителя Красного Креста нет на лацкане эмблемы? Было ощущение, что и он тут самое последнее, управляемое звено, которое действует несамостоятельно, и, случись что, даже не сможет стрелять. А между тем это был Бараев — первый человек среди террористов.

Поставив воду и сок под лестницу, вернулись в вестибюль за новой партией. Нервы террористов к тому времени явно сдали. Они были подозрительны до мнительности. Соглашались принимать только воду и сок, и исключительно в фабричной упаковке. «Чтобы ФСБ что-нибудь не подсунула», заставили представителя Красного Креста открыть пакет сока и сделать несколько глотков. О том, чтобы воду и сок помогали носить и другие люди, и речи быть не могло. Четкое «нет». Отвергли предложение принести еду, не согласившись даже на йогурты.

И мы приготовились пересекать нейтральную линию и входить в Дом культуры еще несколько раз.

Когда вернулись к оперативному штабу, выяснилось, что соков и воды еще нет. Ждали до темноты. Наконец пришла машина, мы положили соки на обычную мокрую от дождя медицинскую каталку (сколько могли забрать) и снова отправились в ДК.

На второй или третий рейс нас встретили у лестницы двое других террористов такие же молодые люди с автоматами, в камуфляже и масках, но серьезнее. Один, в перчатках, демонстративно держал в руке гранату с чекой на большом пальце. Вывели нескольких заложников, чтобы сразу разгружали и относили наверх.

Не знаю, что эти двое во мне заподозрили (может, не стоило смотреть им в глаза), но тот, что был на лестничной клетке снизу, потребовал, чтобы я прошел из вестибюля на площадку. Спросил, не из ФСБ ли я, и на всякий случай обыскал.

Все. Уходим.

Когда вернулись за оцепление и направились в оперативный штаб, нас в очередной раз не узнала охрана… Опять стояли. На виду.

Пока ждали, к Анне Политковской подошла хорошо одетая чеченка и сказала, что она жена Бороды (известного полевого командира). «Откуда там эта чеченка?» — громко удивилась чья-то рация. Было действительно странно, поскольку всего пару часов назад тут же, «на границе», при нас отловили человека средних лет, который представился родственником заложника. «Ага, а вчера он был отставным полковником ФСБ»,— сказали силовики. «Отправьте его за оцепление и больше не пускайте»,— приказал кто-то.

Почему я это запомнил? Да потому, что днем в штаб привели какого-то студента, который перелез через забор. Видимо, хотели допросить, поскольку часто говорили, что у боевиков могут быть координаторы на этой стороне. Загадка: почему студента доставили в штаб, а непонятного человека отпустили с миром? Никакой подозрительности — просто этот принцип мне непонятен.

Конечно, эти вопросы не относятся к тем сотрудникам спецподразделений, которые рисковали своей жизнью. Не относятся к людям из антитеррористического центра ФСБ РФ, замминистра внутренних дел Владимиру Васильеву, помощнику президента Сергею Ястржембскому, которые сделали все, что могли. Просто рядом с ними какой-то своей непредсказуемой и несогласованной жизнью жили другие люди в камуфляже: генералы и просто так — без опознавательных знаков, создавая хаос и неразбериху, основанную на какой-то бытовой неприязни силовых структур.

И, может быть, поэтому сейчас, когда вы читаете этот текст, уже зная точное количество погибших, возникают все новые и новые вопросы.И не будет на них ответа. А последствия будут.

28.6. Ад на колесах

Корреспондент «МК» вместе с врачами спасал заложников

«Московский комсомолец», Кафанов Дмитрий, 28.10.2002

Как только поступила информация о том, что террористы обезврежены, иду к автобусам, что стоят наготове: «Мужики! Возьмите с собой!» Один из водителей мнется, но все же соглашается…

Истерично размахивающий руками гаишник за оцеплением пропускает нас к ДК. Возле фасада здания десятки машин «скорой» с включенными маяками. А из самого здания начинают выносить трупы заложников и выводить живых. Безвольно болтающиеся руки и ноги, полуголые тела…

Нервозная и без того обстановка взвинчивается с каждой секундой.

- А ты чего встал?! — кричит нашему водителю милиционер.— Давай под загрузку!

В салон заскакивает женщина в форме «скорой помощи» и кричит мне: «Помогай!» Вместе со всеми начинаю затаскивать в автобус заложников. Первая — девушка с длинными волосами и отрешенным взглядом.

- Зовут-то тебя как?

Моргает, ничего не понимает. Хлещу ее по щекам: дыши, глубоко дыши! Девушка кивает, и я укладываю ее на задние сиденья. Следующие — без сознания. Не знаю отчего, но на женщинах практически отсутствует верхняя одежда.

Оля, фельдшер «скорой», вместе с которой мы орудуем в автобусе, все время поторапливает эмчээсников и милиционеров: «Скорее, скорее — не довезем».

Поехали. Автобус начинает пробиваться сквозь заторы спецтехники. Но нам с Олей некогда смотреть по сторонам.

- Стоп! Этот уже холодный, на него не отвлекайся… Ты кто, репортер? — внезапно догадывается она.

Но выяснять отношения некогда. Мы буквально мечемся среди лежащих на полу в бессознательном состоянии людей, бросаемся от одного к другому, делаем непрямой массаж сердца и искусственное дыхание. Двое мужчин на передней площадке совсем плохи. Бьемся с ними минут пять. Опять отчаянно молочу одного из них по лицу со всей силы: «Дыши, гад! Ну дыши же, миленький!»

Задышал и даже моргнул. Пока возились с ним, умер мужчина на задней площадке.

Наш водитель Василий вначале еще останавливался на светофорах.

- Да пошли они… — кричу я ему.— Сигналь беспрерывно и проезжай!

Так он и делает.

Мимоходом пересчитываю людей в автобусе: 22. Помочь всем мы физически не успеваем. Оля чуть не плачет: «Сумка с лекарствами осталась в „скорой“. У нас только аптечка водителя». Худенькая девушка лет 20 сползает с переднего сиденья. Мы за ней не уследили…

Салон наполнен запахом экскрементов. Видно, так действует на кишечник газ, который применили спецслужбы. Подлетаю, наступая то и дело на разбросанные тела, к той девушке, что занесли к нам самой первой.

- Так зовут-то тебя как?

- Юля.

- Сколько лет?

- 14.

Беру у нее номер телефона родителей и обещаю позвонить.

Рядом болтает из стороны в сторону головой 16-летний Аркадий. Около него хрипит и давится слюной еще один молодой человек. Хватаю руку Аркаши и велю держать за волосы соседа. Вообще из 22 человек только четверо как-то реагируют на происходящее. Остальные отравлены и контужены. Но следов огнестрельных ранений нет ни у кого…

Вылетаем на Ленинский. Наш путь — до 1-й Градской больницы. Гаишники, когда мы с ревом проносимся мимо, разбегаются с дороги.

Ворота больницы перегораживает шлагбаум. В окно ругаем охрану: "Уснули, что ли? Открывай! «

У приемного отделения руки в брюки скучают менты. Тут уже Оля не выдерживает.

- Какого… вы тут встали?! А ну таскать!

Милиционеры вместо этого убегают за врачами. Сразу из приемного отделения высыпает человек 6–7. У меня от напряжения уже дрожат руки. Мы таскаем. Помогают частные охранники.

И вот — самое страшное. В салоне остаются только трупы — троих заложников…

После некоторого препирательства больница соглашается взять и их.

Едем обратно. Курим. Оля устало говорит в пустоту: „Сволочи, какие они сволочи… Но, слушай, остальных-то мы довезли? Ведь справились, а?“

Сообщаю имена тех людей, кто выложился до точки и довез живыми 19 из 22 человек. Это Оля Белякова с 13-й подстанции „Скорой помощи“ и Василий Тегза из 9-го автобусного парка.

То, что заложники были отравлены газом, косвенно подтверждает и такой факт: пострадавшая Юля Костерова, которая оставила мне телефон родителей, перепутала даже свой возраст. Когда я позвонил ей домой, мать сказала, что Юле не 14 лет, а 22. К тому же все заложники в пути почти ничего не слышали. Возможно, их также оглушили шумовыми гранатами.

28.7. Как дипломаты вели переговоры с террористами

Алтынбек Сарсенбаев, бывший посол Казахстана в России: Мы не знали, что ночью будет штурм…

Новая газета, 21.03.2005

Ксения КАСПАРИ, корреспондент программы „Состояние KZ“

— Между дипломатами стран, граждане которых находились в зале, прошло совещание, на котором я внес предложение о том, чтобы обратиться к террористам с требованием выпустить всех иностранцев, а не делать это по отдельности после обращения каждого посла. Представьте себе: американцы требуют своих, грузины своих, а в итоге в зале беспорядок, паника, что неминуемо привело бы к дополнительным жертвам. Предложение было поддержано всеми дипработниками, и в течение двух дней от имени всех дипломатов мы выдвигали это требование. Формально террористы соглашались, но на самом деле они просто тянули время. Первоначальный срок выдачи иностранных граждан был в 12 часов, затем в 2 часа, в 8, в 10 часов. На следующий день повторилась та же ситуация, но заложники так и не были выпущены. Когда российские спецслужбы попросили нас покинуть помещение и началось активное передвижение войск, мы поняли, что ночью будет штурм.

— Что было на следующий день после штурма и как вы искали наших граждан?

— Честно признаюсь, тяжелее всего было после спецоперации. Как вы знаете, многих пострадавших увезли в различные городские больницы. Естественно, никто не составлял никаких списков и никто не знал, кто где находится. Около входа каждой больницы стояла охрана, и нашим сотрудникам было очень трудно проникнуть внутрь для получения достоверной информации. Приходилось садиться в машину с флагом Казахстана и лично (все-таки отношение к послу другое) искать какую-нибудь информацию о наших гражданах. Во время этих поисков было выяснено, что в одной из больниц Москвы находятся детские трупы. Но, видимо, у главврача этого учреждения была строгая инструкция никому пока ничего не показывать и не информировать. Он объяснил нам, что, да, были трупы, но их уже увезли в морг. Я понимал, что, скорее всего, человек говорит неправду и это дается ему очень нелегко. Мы уже собирались уйти, но тут к нам подошел милиционер, который обратился лично ко мне: „Господин посол, я работаю в милиции уже более 25 лет и ничего подобного еще не видел. Мне совесть не позволяет вас обманывать, и, скорее всего, девочка, которую вы ищете, судя по приметам, находится здесь. Пойдемте, я вас проведу“. Этот капитан, видимо, договорившись с вышестоящим начальством, провел нас через подвал, где нам показали тело… Вот таким образом мы нашли третьего гражданина нашей республики.

— Когда вы поняли, что договор между послами не делать попыток освобождать своих граждан по отдельности не работает, что вы предприняли?

— Я обратился в Астану с просьбой о том, чтобы в Москву прибыл руководитель культурного центра „Вайнах“ в Казахстане господин Мурадов. После того как азербайджанцы, нарушив наши договоренности, освободили своих людей, то же самое попытались сделать украинцы. Мурадов принял решение связаться лично с Бараевым. Номер сотового мы получили от сотрудников ФСБ. На вопрос Мовсара Бараева, почему все фамилии заложников русские, Мурадов ответил: „Это вы делите друг друга на русских и чеченцев, а у нас все: и русский, и казах, и чеченец — казахстанцы!“. Словом, мы договорились об освобождении граждан Казахстана на 8 часов утра. Но мы не знали, что ночью будет штурм.

28.8 Каждый заложник — под подозрением?

„Новая газета“, 31.10.2002

Записала Лилия МУХАМЕДЬЯРОВА

Все эти дни депутат Московской городской Думы Владимир Васильев разыскивал бывших заложников по больницам. И после этих посещений делился с коллегами неприятными новостями.

— Фразу „Ну что, мы снова заложники?“ я услышал в 13-й больнице на второй день после освобождения, — рассказывает Владимир Васильев. — Здесь лежали три девочки-ученицы из моего округа. В воскресенье утром, в 10—11 часов, по телевидению прозвучала информация: бывшие заложники могут покинуть больницы. Отец одной из девочек учитель Виктор Кучерявенко звонит мне: „Блокаду с больниц сняли, можем забрать девчонок, поскольку у них там ни воды, ни одежды. Ходят в целлофановых пакетах“. У нас даже мысли не было — после официального сообщения по телевидению — что мы их не заберем. Мы переступаем порог 13-й больницы… Но, оказывается, девочки не имеют права уйти, потому что еще не опрошены следователем прокуратуры. В это время за воротами клиники собираются родственники — десятки, сотни, пришедшие за детьми, мужьями, женами, друзьями. Все ждут. Я звоню в 7-ю больницу, где лежит еще одна жительница моего округа — престарелая учительница, тоже бывшая заложница. Она говорит: „Нас допросили, но выпишут завтра“. То есть все наоборот. И очень по-нашему.

В больницу подтягиваются дополнительные силы следователей. В форме, в „гражданке“, с холодными лицами. И не действуют на них ни депутатские мандаты, ни человеческое обращение. Между нами и ними, между ними самими, из разных округов и ведомств, — стена. Я все-таки добиваюсь, чтобы девочек опросили и отпустили по возможности скорее. Троих десятиклассниц опрашивают четверо следователей, двое из них — стажеры. Допрос по самой жесткой форме длится больше трех часов. С перерывом: „органы“ обедают.

Начались истерики. В соседней палате разрыдалась женщина, бросилась на кровать. Она из Бишкека. Ей говорят: „Молчи, не то отсюда вообще не уедешь“. В это время прошла информация, что люди начинают умирать от газа. Скончалась девочка из Казахстана. Вернулось напряжение, только отпустившее заложников и их родственников.

Заносят в палату только что выписанную пациентку. Пока она прошла допросы, проверки и добралась наконец до охранника на выходе, ей стало плохо.

Я заметил: следователи работали очень профессионально. Согласно УПК. Но так работают с преступниками! А с мирными людьми, пережившими самые тяжелые часы в их жизни?..

Мы уехали из больницы около восьми вечера. Девочки Татьяна Кучерявенко, Мария Шумнова и Наташа Казенова — с нами, в машине. Радуются, хохочут. Через секунду плачут. Опят смеются и опять плачут…

Я понимаю, что следователям легче было опросить всех скопом, чем потом бегать по домам. Но при чем здесь их удобства? Все-таки перед ними были не террористы… А работники прокуратуры мне отвечают: „Откуда вы знаете?“

28.9. Стенограммы заседаний общественной комиссии СПС по вопросам оказания медпомощи заложникам

„Новая газета“, 21.11.2002

I. О повестке заседания Федерального политического совета
Немцов)
Утвердить повестку заседания Федерального политического совета (приложение № 1 к настоящему протоколу).
Голосовали: „за“ единогласно

II. О результатах работы общественной комиссии „СОЮЗА ПРАВЫХ СИЛ“ по расследованию трагических событий в Москве 23—26 октября 2002 г.
(Немцов, Воробьев, Фомин, Шубин, Хакамада, Катаев, Крашенинников, Томчин, Федотов, Курин, Станкевич, Хомяков, Гозман, Травкин, Надеждин, Мизулина)

1. Принять к сведению сообщение Э. А. Воробьева о результатах работы общественной комиссии „СОЮЗА ПРАВЫХ СИЛ“ по расследованию трагических событий в Москве
23—26 октября 2002 г. (далее — Комиссия).

2. Констатировать, что основной причиной увеличения числа жертв среди спасенных в ходе штурма заложников стала халатность должностных лиц, которые отвечали за общую координацию действий по спасению людей после штурма, а также за организацию первой помощи пострадавшим и их транспортировку в стационары.

3. Отметить эффективную работу Комиссии и ее оперативность.

4. Выразить благодарность и особую признательность за сотрудничество экспертам, представителям общественности, а также отдельным гражданам, принявшим участие в работе Комиссии и оказавшим ей содействие.

5. Опубликовать результаты работы Комиссии в средствах массовой информации, в том в числе в партийной газете, а также разместить материалы Комиссии на партийном WEB-сайте.
Голосовали: „за“ единогласно

Председатель Федерального политического совета Политической партии „СОЮЗ ПРАВЫХ СИЛ“ Б. Немцов

Ответственный секретарь Федерального политического совета Политической партии „СОЮЗ ПРАВЫХ СИЛ“ В. Некрутенко


СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЙ ОБЩЕСТВЕННОЙ КОМИССИИ „СОЮЗА ПРАВЫХ СИЛ“ ПО ВОПРОСАМ ОКАЗАНИЯ МЕДИЦИНСКОЙ ПОМОЩИ ПОСТРАДАВШИМ ЗАЛОЖНИКАМ

Присутствовали:
Председатель комиссии: Воробьев Э. А.
Члены комиссии: Аничкин М. С., Баранников А. Е., Дикун Е. В., Мурашов А. Н., Стебенкова Л. В., Томчин Г. А., Хакамада И. М., Шубин А. В.
Председатель Федерального политического совета: Немцов Б. Е.
Сотрудник аппарата фракции „Союза правых сил“: Трапезникова А. С.


СПИСОК ЭКСПЕРТОВ, УЧАСТВОВАВШИХ В ЗАСЕДАНИЯХ ОБЩЕСТВЕННОЙ КОМИССИИ СПС 29, 31 ОКТЯБРЯ И 1 НОЯБРЯ 2002 ГОДА

1. Эксперт № 1, сотрудник Всероссийского центра медицины катастроф „Защита“
2. Эксперт № 2, специалист в области судебной медицины
3. Эксперт № 3, доктор медицинских наук, ведущий специалист по катастрофам НИИ института Склифосовского
4. Воробьев Андрей Иванович — академик, директор гематологического научного Центра Российской Академии медицинских наук
5. Эксперт № 4, эксперт Московской городской Думы
6. Мыльникова Ирина Сергеевна, главный редактор журнала „Главный врач“
7. Эксперт № 5, сотрудник службы спасения г. Москвы
8. Эксперт № 6, эксперт-паталогоанатом
9. Блохин Борис Моисеевич, профессор, доктор медицинских наук, Российский Государственный медицинский университет
10. Эксперт № 7, сотрудник службы спасения
11. Кравченко Степан Алексеевич, корреспондент радио „Эхо Москвы“


„Он обречен, если лежит лицом вверх“

Немцов Б. Е. Мы вчера в „СПС“ решили создать общественную комиссию по ответу на два вопроса. Первый вопрос к вам не имеет никакого отношения, но я вам просто сообщу, чтобы вы в курсе были. Первый вопрос: как так случилось, что бандиты в таком количестве оказались незамеченными в центре Москвы? Оружие, взрывчатка…

Второй вопрос касается темы под названием: все ли сделано для того, чтобы действительно оказать адекватную помощь пострадавшим?

1) помощь непосредственно на месте
2) ситуация в клиниках

Немцов Б. Е. Вопрос у нас один: была ли оказана своевременная и квалифицированная медицинская помощь?

Воробьев А.И (академик, директор гематологического научного Центра Российской академии медицинских наук).

Нельзя сейчас говорить о помощи „квалифицированная“, мы здесь говорим — „своевременная“.

Достаточно увидеть, как выносят пострадавших, чтобы понимать уровень медицинского образования лиц, проходящих перед камерой. Там ноль, и говорить тут нечего. Это не парамедики.

Достаточно видеть, как несут этих людей. Достаточно спросить судебного медика: сколько проколотых языков? Боюсь, что тут их нет. Язык запрокидывался. Когда его несут кверху лицом. Никто, никаких вытягиваний, ничего. Он обречен, если он лежит лицом кверху, он закрывает корнем языка вход в гортань и задыхается. Первое, что должны были сделать.

Тут никакой предвзятости нет. Я бы очень не хотел говорить как раз на ту тему, которую вы поставили для обсуждения. Своевременно оказана помощь, квалифицированно оказана помощь? Да нет тут помощи, что тут разговаривать-то? Ее же не видно. То искусственное дыхание, которое зафиксировано, оказано, тут не искусственное дыхание, а массаж сердца, не врачом, это случайный человек, который не владеет методом.

Вопрос такой: врач был в штабе? Кто-нибудь эту аварию медицинскую продумал? Уверен, что нет. Не может быть врача, который обеспечит носилками через час и который имеет 80 машин скорой помощи в Москве. Это не врач. Значит, этого не было. Я ведь знаю, как готовятся аварии, как их продумывают. Извините, Чернобыль за плечами.

Воробьев А. И.
Чернобыль я привел вот почему: мы не погорели, потому что радиационная авария была смоделирована. Мы ее просчитали заранее. И этот центр помощи при радиационных авариях мы создавали за пятнадцать лет до аварии.

Кто упрекнет врачей, организаторов, что они недобросовестны — это нет, не будет и не нужно. Что плохого было? Я вижу, что эти люди, которые тащат людей за руки, за ноги, они медицине не обучены. Это плохо. Парамедиков в стране нет, нет такой службы. В течение пары часов после аварии погибает 80% больных, если им не оказать помощь.

Давайте так, какие из медицинских специальных учреждений были задействованы в этой аварии? — Никакие! Никакие из самых крупных учреждений города, которые оказывают помощь самым тяжелым больным, ни один институт, принадлежащей Академии медицинских наук! Ни одного больного туда не привезли. Я, конечно, позвонил и министру, и первому заму, и Шевцовой, и Сельцовскому — не надо.

Мыльникова И. С.

Если бы серьезно в штабе был человек, который отвечал за медицинскую помощь, он мог бы предусмотреть возможные факторы поражения. Тем более, может быть, кому-нибудь одному можно было сказать, что возможны газы. Ну, дать утечку. Для того чтобы среди всех факторов предусмотреть и этот фактор поражения.

По моим данным, сегодня совещание главных врачей у Сельцовского. Они между собой обменивались мнением. Так вот, начальник госпиталя ветеранов войны сказал, что когда „Альфа“ ждала штурм, то примерно за час он лично слышал, что ждут подвоза баллонов с газом. То есть, как бы утечка информации была очень серьезная. И такой фактор поражения должен был быть предусмотрен. Как только мы предусматриваем фактор поражения, сразу меняется план. Мы сразу понимаем, что мы имеем 800 больных в коме. Сразу. То есть сразу должен стоять вопрос.

Причем 800 больных с комой, у которых интервал времени для выживания — 10 минут.

Значит, если заданы такие условия, нужно было садиться за стол, рисовать эту схему, рисовать подъездные пути, распределять роли, распределять этапность. Вот смотрите, какая здесь ошибка? Они выносят. Вот они складывают. Они по людям не знают, все люди в коме. Отличить человека в коме от человека, уже умершего, можно только специальным осмотром. Какой это специальный осмотр? Два пальца на сонную артерию. Вы обратили внимание, что не было ни одного человека, который обошел бы все эти тела и вот так наклонялся?

Эксперт № 3 (доктор медицинских наук, ведущий специалист по катастрофам НИИ института Склифософского)

Это называется „сортировка“, извините меня.

Мыльникова И. С.
Совершенно справедливо. То есть здесь на площадке, где складывают тела, должна была быть первая как бы приемная. Здесь должна была быть „сортировка“: отличить труп от не трупа.

Баранников А. Е. А можно вопрос? В больницах умерло два человека — и все?
Эксперт № 3. Остальные — при транспортировке.
Немцов Б. Е. А почему врачи не работали с больными? Почему их рядом с больными не было?
Эксперт № 1 (сотрудник Всероссийского центра медицины катастроф „Защита“)
А что вы хотите, в халатах их видеть?
Немцов Б. Е. Они не работают рядом с больными.
Эксперт № 1
Их не показали.
Немцов Б. Е. Не надо извращать то, что мы видим на экране.
Эксперт № 1
Я ничего не извращаю.
Немцов Б. Е. Извращаете. На экране лежат больные, около которых нет врачей. Вы говорите, что они есть. А я говорю, что нет.
Немцов Б. Е. Я просто прошу, не надо интерпретировать кадры.
Эксперт № 1
Далее. Что касается подготовки спасателей, я согласен, качественной подготовки на уровне 600 часов, как готовят парамедиков и полицейских в Соединенных Штатах, в МЧС нет. Но первую медицинскую помощь я их видел за 9 лет, на всех землетрясениях, на Сахалине лично был, там вместе с Нечаевым организовывали это дело. У меня свое представление об этом. Они умеют оказывать первую медицинскую помощь. Умеют, спасатели умеют.
Я уверен в том, я не знаю, но я уверен в том, что наши специалисты, которые в спецназе, в „Альфе“, они не могут быть зачислены в отряд, если не умеют оказывать первую медицинскую помощь. Я в этом уверен. Иначе его не возьмут в спецназ. И они это умели делать.
Другое дело, что мы сейчас воспринимаем так картину, что это идет, по военной терминологии, „вынос с поля боя“. Это и есть помощь первая, не медицинская. А понятие первой помощи — вынести с поля, дать доступ кислорода. И это нужно было сделать в первую очередь. Вы представьте зал: 700 человек, сколько, я не знаю. Кто-то с краю сидит, кто-то в середине. Найти среди них боевиков, расстрелять их и успеть вынести всех. Вы заметили, за сколько вынесли всех людей, 700 человек? И сколько было людей? Я посмотрел, ориентировочно — 35–40 минут.
Это ужасный труд — вынести.

Теперь дальше. Когда идет вот такая чрезвычайная ситуация, а эта чрезвычайная ситуация, ее условия, еще ни разу, нигде и никогда не были, чтобы люди реально в ней участвовали.
О чем идет речь? — Да, мы заранее планировали. Я вам покажу все планы, схемы, как и что. Резервировали койки, 1500 коек. Травму. В том числе я прекрасно понимал, и ко мне были обращения, я понимал, почему, что это может быть какой-то газ.
Этот газ еще ни разу нигде не применялся.
А врачи, я вам говорю, были; бригады скорой медицинской помощи попозже, а врачи, они сидели в Госпитале ветеранов войны. Это бригады Центра медицины катастроф и бригады Центра экстрамедицинской помощи Костомарова города Москвы, которые проводили сортировку.

Немцов Б. Е. Где они сидели? Где они были?

Эксперт № 1
Люди ощущали, что может быть взрыв. Постоянно. Что неизвестно, сколько комнат разведано, кто в каком состоянии, где и что, кто переодевается. И в этих условиях вынести и быстро отвезти… А мы говорим: провести еще сортировку, уколоть, определить… Где вы найдете такого врача, чтобы в эту долю секунды времени определить?

Эксперт № 1
Легче было в Чернобыле. Мы знали, что это радиация. Тут же мы не знали заранее, что это. И сориентироваться, сделать и успеть… Я отнюдь не хочу сказать, вы произнесли слово „блестяще“, — нет здесь ничего блестящего. Это тяжелая ситуация. Она вынужденная. Определена этими условиями. В этих условиях нельзя сделать хорошо. Понимаете? Нельзя. Вот в чем суть-то вопроса.

Эксперт № 1
Спасатели, когда врачи подошли через 10 минут, уже вынесли мертвых отдельно. Их было около 100 человек. Мертвых.

Немцов Б. Е. Вопрос можно?
Скажите, вот из здания вынесли 100 мертвых. Я правильно вас понял?

Эксперт № 1
Люди, которые там работали, сказали мне, что ориентировочно. Они считали: около 100 человек. Груда тел. Вот когда спрашивают: почему так тащат? — Да умершего так тащат.

Немцов Б. Е. Значит, 100 мертвых.

Эксперт № 2 (специалист в области судебной медицины)
Я не клиницист, я эксперт, если позволите, кратко пять пунктов при таком уважаемом кворуме врачей:
1) совершенно очевидна вторичность задачи по спасению людей во всей ситуации; первичной задачей было уничтожение террористов, что будет с людьми — это вторично;
2) я согласен с мнением о том, что хоть кто-то, хоть сразу после штурма должен получить информацию, какой применен яд;
3) крайне негативную роль в количестве погибших сыграли их обезвоженность и истощенность.
Что подлежит, на мой взгляд, обсуждению? Два момента. И оба моменты — организационные:
4) то, что мы увидели, и то, что мы знаем, нельзя однозначно назвать рациональным распределением по лечебным учреждениям Москвы;
5) нет ощущения, что четко было просчитано соответствие сил и средств по спасению людей от этой ситуации.

Эксперт № 3
Во-первых, всякая катастрофа имеет четыре этапа.
1) Это момент, когда произошла сама катастрофы, будь ли это механическая, термическая, токсическая, радиационная, комбинированная, она имеет очаг воспаления, самый что ни на есть удар, взрыв, как мы говорим. Здесь просчитано, сколько потерь на первом этапе.
2) Потом начинается второй этап. Это для нас „белое пятно“, это — этап до начала конкретной медицинской помощи, где люди предоставлены сами себе. Это самый страшный период. Вот он здесь как раз и был. Один из этапов.
3) Дальше идет третий этап — догоспитальный этап, который как раз будет включать бережную транспортировку, какая бы ситуация ни была, будут ли с 10-х этажей спускать, с гор спускать. Поэтому я уверен, что 30–40 процентов людей просто на периоде эвакуации уже получают дополнительные условия для смерти. Третий этап предусматривает правильную эвакуацию и транспортировку.
4) И четвертый этап — это уже госпитальный этап, он более-менее у нас оказался организованным, действительно, всего четыре труппа. Они умерли до оказания медицинской помощи

Эксперт № 3
Выводы будут однозначные. Надо собрать все сведения для того, чтобы знать истину и в будущем не повторять этих ошибок. А сейчас мне тоже очень стыдно. Мне лично стыдно как врачу, то, что я сейчас вижу, я этого не видел действительно. Я не возразил бы, если бы это было в степях, в сельской местности, в тайге. Вся Москва готова была помогать, и мы вот в таком провале сейчас сидим и говорим.
Стебенкова Л. В Вот вы говорите, что было подготовлено 1500 коек в Москве, что нельзя было спрогнозировать ситуацию с газом… Но когда уже поняли, что их будет 800 человек, кто-то в штабе хотя бы задумался, куда и как их везти, и как их распределять?
Вопрос состоит в том, что меня удивляет то, что никого не было, кто бы занимался отправкой людей по больницам. Зачем вести 300 человек в одну больницу?

Немцов Б. Е.
1) Мы сейчас абсолютно не делаем никаких скоропалительных выводов, мы сейчас просто входим в курс дела, и все.
2) Если будет парламентская комиссия, то мы представим документы для этой парламентской комиссии.
Во-первых, мы увидели уникальные кадры, которых нигде не было, во-вторых, мы узнали, какие силы и средства были, 80 машин скорой помощи, определенное количество работников МЧС и прочее. Мы узнали, что умерших было не 67, а 100.

Немцов Б. Е. Поэтому у нас облегчается задача, то есть нам теперь не надо больницами заниматься. Если умерли не в больницах…
Немцов Б. Е.:

1) Вывод такой: из 120 человек четыре умерло в больнице, 116 умерло в трех местах. В трех местах: внутри зала, при выносе из зала, при транспортировке. Таким образом, мы фактически не должны анализировать больницы, и слава Богу.
2) Второй вывод, что малоквалифицированные люди в плане оказания первой медицинской помощи.
3) К великому стыду и сожалению, мы не увидели врачей при оказании первой помощи, и это очевидный вывод. Я видел кадры движения людей в двух автобусах. Я внимательно смотрел за тем, что происходит в этих автобусах. Там люди спят в разных позах, а врачей там нет.
Вот три очевидных вывода из сегодняшней дискуссии.

Эксперт № 4 (эксперт Московской городской думы)
Я где-то солидарен с нашим оппонентом. На самом деле речь не о том, что первую помощь не оказывали, а неорганизованно ее оказывали. Помощь начинается с транспортировки, с выноса тел.

Мыльникова И. С.
Я занималась вчера тем, что я обзвонила огромное количество врачей, главных врачей и брала у них интервью. Врач одной из больниц рассказывал, что примерно в 7.25 к ним приехал автобус „ПАЗ“, привез 17 или 19 больных, все синего цвета, все с единичными вздохами. Два в агонии. Причем мужчины в агонии, он говорил, лежали на живой 13-летней девочке. Их сопровождали два милиционера и корреспондент с камерой, который снимал.

Стебенкова Л. В.. Мы разговаривали с милиционером, который там был. Мы спрашивали у него о том, что там происходило. Он говорит: ну что, их начали все складывать. Я вижу, в „скорую“ влезает один человек, а всех девать некуда. Я всем говорю: ребята, тащите их в автобус. Мы его спрашиваем: „И куда вы их отправили?“ Он говорит: „В 13-ю больницу. Я других не знаю“.

Немцов Б. Е.: Задача наша состоит в том, чтобы когда, не дай бог, такое случится еще раз, чтобы мы с вами вели себя более адекватно, чтобы меньше людей погибало и так далее. Я считаю, что итогом этой работы будет установление истины.

„Мне не сказали, что колоть, чем колоть, куда нести“

Эксперт № 5 (сотрудник службы спасения г. Москвы)
Я не могу давать оценку происходящему, поскольку, я полагаю, это должны делать люди, которые видели всю картину в целом. Могу только сказать с точки зрения человека, который находился внутри, когда пошли спасатели. К сожалению, никто не предупредил нас о том, что мы там внутри увидим. Мы просто знали, что там много пострадавших. О том, что там применялся газ и нас брать с собой или не брать какие-то средства защиты индивидуальной, нам, естественно, никто и ничего не сказал.
Мы вынуждены были оценивать состояние пострадавших самостоятельно. Тем спасателям, которые были внутри, стало ясно, что нужно как можно быстрее выносить людей на свежий воздух и применять антидоты, которые выведут из этого состояния. Для чего, собственно, были приготовлены эти препараты для той волны, которая пошла за нами, спасателей. У нас разница была в 5—10 минут, потому что сразу с места поступило распоряжение, какие медикаменты с собой иметь. Имеется в виду у нас, внутреннее, свое распоряжение.
И чего я не наблюдал, а хотелось бы наблюдать, это то, что внутри никто не руководил, куда нести, где сортировка должна проводиться, в какие машины пострадавших необходимо доставлять. Да и машин, по сути, не было значительное количество времени. Было неясно, что делать с людьми, которых вынесли на улицу, то ли с ними оставаться дальше, чтобы они, не дай бог, не перевернулись так, как неправильно, то ли идти обратно. Естественно, убеждались, что они находятся в соответствующем положении, и шли обратно, потому что грузить было первоначально некуда.
Потом не наблюдал я, к сожалению, чтобы кто-то руководил вереницей машин „скорой помощи“. Никакой организованности на самом деле при погрузке, а тем более разгрузке людей, которых везли, особенно в автобусах, конечно, я не наблюдал.

Воробьев Э. А. А когда эвакуация началась, по времени? То есть ваши люди когда пошли к заложникам?

Эксперт № 5
Я сейчас уже не помню. По-моему, это 57— я минута, 6.57

Эксперт № 5
В течение получаса уже хотя бы могли конкретизировать задачу. Я вам сразу по себе скажу, как человек, который таскал. Если бы мне сказали, что возьми с собой хотя бы волокуши или носилки, мы бы быстрее и эффективнее работали. А мы пошли с голыми руками туда. У кого машины стояли рядышком, кто мог поближе подъехать, молодцы, имели носилки. У нас они были, но никто же нам не сказал, что нужно носилки с собой взять. Никто же нам не сказал, что нужен препарат, да еще конкретный какой, потому что нам пришлось определять этот аппарат самим. То есть никто нам так и не сказал, что применять. Мы взяли на себя ответственность и угадали.

Эксперт № 5
Вы тоже все это понимаете, что вообще вся эта операция по освобождению заложников состояла из двух стадий, из двух фаз. Первая — необходимо было обезвредить террористов и техустройства. Это ФСБ. Вторая — операция непосредственно по эвакуации пострадавших из зон ЧС и оказание им первой помощи. Поэтому, кто там должен этим руководить, я не знаю. Это пусть официальное следствие разбирает.

Воробьев Э. А. Вы сказали, что значительное количество времени люди находились, вынесенные вами из здания, в фойе или на входе. Я уже спрашивал об этом. Значительное количество времени. А сколько они там находились, примерно?

Эксперт № 5
Не знаю. Просто у вас есть записи. Вы посмотрите, я же боюсь ошибиться. Но если я сейчас на вскидку припоминаю, то мы в 8 часов еще видели, по-моему, пострадавших. Получается, что не менее часа. Но нельзя же опять же говорить, что это те самые пострадавшие, которых вынесли в первые минуты. Возможно, это те, которые были там не более 5 минут. Это тоже неизвестно.

Эксперт № 5
Я человек маленький, со стороны смотрю и не могу понять одного, если мы знаем, что там, в здании, находится порядка 800 человек, приблизительно. Мы понимаем, что при самом плохом исходе потенциально максимальное количество людей, пострадавших, предположительно будет 800. Теперь утраиваем или предполагаем себе цифру, когда при самом неблагоприятном исходе, когда туда зайдут те, кто за ними пришли, произойдет что? То есть они тоже будут пострадавшими.
Неужели нельзя было с самого начала предположить, что вот количество больниц, максимальное количество пострадавших, допустим, 3 тысячи человек. Как мы их будем распределять? Куда везти, сколько подготовить койкомест и т. д.? Вот они уже есть, потенциально пострадавшие.

Мурашов А. Н. Из-за нераспорядительности, плохой организации люди-то и умерли. Кого привезли в больницы, там почти никто и не умер. Если бы своевременно была оказана помощь, то людей в большей части можно было бы спасти. Люди умерли не от того, что газ был какой-то ужасный, отравительный, а в общем-то из-за элементарной русской неразберихи.

Воробьев Э. А. Оказание доврачебной помощи при таких отравлениях имеет первостепеннейшее значение.

Эксперт № 5
Я готов подписаться под этим предположением, основываясь на том, что людей можно было спасти значительно больше.
Понимаете, находясь на месте, нужно было, чтобы мне сказали, что колоть, чтобы мне дали, чем колоть, чтобы мне сказали, как нести, куда нести и чтобы вовремя организовали транспорт. Вот то, что мне надо было, чтобы спасти большее количество людей.

Была блокирована машина „скорой помощи“

Блохин Б. М. (профессор, доктор медицинских наук, Российский Государственный медицинский университет)
Я веду курс неотложных состояний во Втором медицинском институте. Я хотел бы остановиться на газе. Это сильный анельгитический газ, он сильнее морфина в 300—400 раз. То есть эффект наступает через две минуты и продолжается до восьми минут. В данном конкретном случае, что было сложно для оценки состояния или для того, чтобы сделать какую-то унифицированную схему для всех пострадавших? С учетом того, что это известное вещество, нужно было на первом этапе, то есть операцию ФСБ и следующую операцию нужно было разделить на два этапа. И естественно, необходимо было подготовить эту медицинскую часть катастрофы в соответствии с прописными истинами. Как мне стало известно, первая волна бригад „скорой помощи“ была совершенно не осведомлена, она работала по клиническим признакам. Я уж не беру сейчас транспортировку. Дело в том, что эти люди могли именно так и поступить — они просто выносили пострадавших из зоны. Это не специализированные люди. То, что не работали военные медики, — это большой минус. То, что не работало МЧС, — это большой минус. Даже Московская служба спасения была на голову выше, чем медицинская часть.
Медицинская часть. Здесь как раз автобусы. Люди просто так умирали. Вот это как раз очень важная вещь. В Первую градскую больницу привезли на автобусе девять пострадавших, они просто лежали на полу.
И с учетом того, что это было известно, можно было хотя бы медиков оснастить так, как это можно было. Что происходит при любом наркозе? У больного через какое-то время начинается отключение сознания, и он начинает дышать произвольно. Но этого дыхания недостаточно. То есть наступает гипоксия головного мозга, то есть нарушаются центры, отвечающие за дыхание. Это все здесь и произошло. И если вовремя не активировать дыхание, то есть создать вспомогательное дыхание — ручная вентиляция, во всяком случае, нужно было ставить всем воздуховод (есть специальные маски, которые применяются в анестезиологии, то есть маска и воздуховод вместе, чтобы не западал язык), то всех этих пострадавших можно было спасти.
Поэтому этот первый этап — медицинский — провалился. Я уж не говорю про налаксон. То есть тот антидот, который у нас есть. Наралфин он раньше назывался, сейчас он называется налаксон, который применила только вторая волна „скорой помощи“.

Трапезникова А. У нас такая хронология. В 5.30 дали газ, а здесь мы видим, что начали выносить, правда, на воздух, где-то только в 7 часов.

Блохин Б. М.
Вот и получается полтора часа. Где-то в пределах 40 минут до штурма начали давать газ, а после штурма через 15—50 минут. Кого вынесли в первую очередь, тому повезло. Кого вынесли в последнюю очередь, из первых рядов, у них и концентрация была выше, они и сидели дальше.

Трапезникова А. Там было замкнутое пространство, и получается, что они дышали и дышали. Поэтому получилось пролонгированное действие.

Блохин Б. М.
Абсолютно верно. То есть экспозиция к этому газу была больше у тех, которые сидели у зала. То есть у них и концентрация была больше. И позже их вынесли. И получился временной промежуток с отрицательным балансом.

Блохин Б. М.
Я видел три пресс-конференции с медицинской частью, с комитетом здравоохранения. Сначала говорили, что он не нужен был, потому что не знали что. Потом сказали, что он был нужен. И третья пресс-конференция — сказали, что он был уже на вооружении во всех больницах, они развезли. Но это нужно делать в первые минуты, а не тогда, когда имеются уже проявления состояния.
И я могу сказать с полной уверенностью (я разговаривал с токсикологами в
13-й детской больнице, и сам имею свое мнение), что больные или пострадавшие погибли не от газа, а от неправильного ведения пострадавших на догоспитальном этапе — транспортировке. Я не могу сказать, что это транспортировка. Эти люди и не обязаны были по-другому себя вести. Это непрофессионалы. Неправильная была организация. Та организация, которая должна была все это предусмотреть. Это элементарные вещи.

Блохин Б. М.
На каждого пострадавшего должна была быть машина. Для Москвы это не так сложно. Я достаточно хорошо знаю, я 20 лет проработал в реанимации, мне привозили скороходочные машины, то есть во всех должны были быть реанимационные укладки, абсолютно во всех. А что такое даже не реанимационная укладка? Это воздуховод, который предотвращает западение языка. И кислород. Все, больше ничего не нужно было. Даже в меньшей степени необходимость налаксона. У всех, кто сейчас находится в больнице, у них имеется поражение головного мозга, а не токсическое. А головной мозг — это уже вторичное. То есть гипоксия развивается в вене отека головного мозга. И уже вторично развиваются дыхательные нарушения, дыхательная недостаточность. Все это вторично. А первично то, что не было предотвращения обструкции верхних дыхательных путей. И если не допускали врачей „скорой помощи“, то здесь должны были быть военные медики и должно было быть МЧС.

Блохин Б. М.
Еще есть в медицине катастроф или медицине чрезвычайных ситуаций правило: нельзя концентрировать большое количество больных, пострадавших в одном месте. 340 пострадавших было в 13-й больнице. Дело в том, что даже эта достаточно грамотная в плане персонала больница не может справиться с таким потоком пострадавших. Это абсурдно! 340 человек! Надо было 700 человек персонала!

Блохин Б. М.
Институт Склифосовского — это грамотное учреждение, оно могло бы работать. Но медицина катастроф, которая находится в Институте Склифосовского, не была задействована, насколько я понял. То есть всю федеральную службу отключили, заменили на московскую, которая не справилась. Но это уже не мой вопрос. Это вопрос организационный. Я думаю, что не только из-за плохой организации. Я считаю, что организации не было. То есть люди погибли абсолютно ни за что.

Блохин Б. М.
Тяжело. Когда это все видишь, понимаешь и знаешь, и сталкиваешься повсеместно, и когда на твоих глазах погибали абсолютно невинные люди! Когда делают такую операцию, то есть 200 человек вошло, они шли на смерть, а потом все это, из-за кого это было сделано, из-за людей, а потом их кинули на землю и ничего не сделали, и в автобусах повезли, и в больницах не все понимали, что делать, это, конечно, вопиюще!

Что-нибудь новое я вам сказал?
Еще в плане организации. Как стояли машины? Нужно было так сделать, чтобы „скорая помощь“ шла по кругу. Была блокировка этих машин. Это тоже очень досадно.

Люди погибали по дороге

Стенограмма беседы с корреспондентом радио „Эхо Москвы“ Кравченко С. А., участником событий 26 октября 2002 года

Трапезникова А. С. Расскажите, пожалуйста, как вы оказались свидетелем и участником приема первых пострадавших заложников из ДК ГПЗ в 13-й больнице.

Кравченко С. А.

Поскольку я работал на этих событиях и в качестве журналиста их освещал, то я должен был выходить на утреннюю смену 26 числа. Мне позвонил выпускающий редактор и попросил меня пройти по противоположной стороне ул. Дубровки, т. е. за кордоном. Я оказался недалеко от 13-й больницы. В этот момент я увидел три автобуса, которые подъезжали к больнице со стороны Театрального центра.

Трапезникова А. С. В котором часу это было?
Кравченко С. А.
Это было в восьмом часу, в конце.
Трапезникова А. С. То есть восьми еще не было?
Кравченко С. А.
Нет, по моим расчетам, это было в 7.40 –7.50. И я пошел быстрым шагом за этими автобусами, прибыл туда сам, соответственно, это было минут через пять, после того, как туда заехали эти автобусы.
Трапезникова А. С. Что вы увидели, как в больнице стали принимать эти автобусы?
Кравченко С. А.
Да, там было три автобуса, и из них достаточно быстро и достаточно оперативно стали вытаскивать этих людей, которые там лежали и сидели. В каждом автобусе было человек от 40 до 60. Соответственно, живые люди были вперемежку с мертвыми, они лежали на полу…

Трапезникова А. С. То есть в автобусах люди сидели и лежали?

Кравченко С. А.
Сидели люди и лежали. Что дальше было? Не хватало носилок и специальных средств для переноски пострадавших, поэтому практически всех переносили на руках. Я тоже присоединился к этому процессу. И примерно минут за 15 всех живых оттуда вытащили.

Трапезникова А. С. Вы, конечно, не медик, не специалист, но вы не обратили внимание на тех людей, которые лежали? Лежали ли они в каких-то определенных позах, с повернутой головой, к примеру? Были ли там пострадавшие, которым по каким-то признакам можно было определить, что им была оказана медицинская помощь? Может, интубированные, с трубками для дыхания во рту?
Кравченко С. А.
Те люди, которые лежали, это были в большинстве своем мертвые люди…
Трапезникова А. С. Прямо было понятно, что они мертвые?
Кравченко С. А.
Ну, это не было очень понятно, т. к. там было много живых, которых тоже очень сложно было отличить от мертвых…
Трапезникова А. С. Как же их отличали?
Кравченко С. А.
Просто сразу, как автобусы прибыли, туда залезли представители спасательных служб, которые там были на месте и сразу стали определять, кто живой, а кто мертвый…. Они лежали на спине, не у всех была голова повернута набок, и они были вперемежку — мертвые и живые…
Трапезникова А. С. А были сопровождающие в автобусах?
Кравченко С. А.
Когда я прибыл, я их там не видел. Я прибыл практически одновременно с автобусами, и у меня сложилось впечатление, что там не было ни спасателей, ни врачей, никого…
Трапезникова А. С. Как непосредственно прибывали автобусы с заложниками?
Кравченко С. А.
Они прибывали, двери открывались, и персонал больницы кого-то начинал реанимировать на месте, кого-то вытаскивать….Вот такая ситуация…
Трапезникова А. С. Вы видели только три автобуса, больше не подъехало? Сколько все это продолжалось?
Кравченко С. А.
Я видел только три автобуса, потому-что я потом ушел…Это продолжалось, т. е. переноска живых продолжалась минут 15, т. е. очень быстро.
Трапезникова А. С. В больнице работали все оперативно?
Кравченко С. А.
Да, сами врачи, собственно, никаких претензий к ним быть не может. И спасатели там были.
Трапезникова А. С. А „скорые помощи“ не подъезжали?
Кравченко С. А.
Не видел, только автобусы.
Трапезникова А. С. Получается, что это были одни из первых автобусов, которые транспортировали пострадавших заложников?
Кравченко С. А.
Да, так получается.
Трапезникова А. С. А непонятно было, сколько оказалось всего трупов в автобусах?
Кравченко С. А.
Я не считал, но когда мы перетащили всех живых, в автобусах оставалось, в каждом, по приблизительной оценке, неживых человек по 15. В общей сложности, около 50-ти человек, может, чуть меньше.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННОЙ КОМИССИИ „СОЮЗА ПРАВЫХ СИЛ“ ПО ВОПРОСАМ ОКАЗАНИЯ МЕДИЦИНСКОЙ ПОМОЩИ ПОСТРАДАВШИМ ЗАЛОЖНИКАМ

Общественная комиссия СПС по итогам проведенных 29, 31 октября, 1, 2, 4 ноября 2002 г. заседаний с участием экспертов в области медицины катастроф и непосредственных участников событий из числа спасателей установила следующее.
Основной причиной увеличения числа жертв среди спасенных в ходе штурма заложников стала халатность должностных лиц, которые отвечали за организацию первой помощи пострадавшим, их транспортировку в стационары, а также за общую координацию действий по спасению людей после штурма.
Из материалов заседаний общественной комиссии, аудио— и видеоматериалов, оказавшихся в распоряжении комиссии, публикаций в СМИ комиссия делает вывод о многочисленных недостатках в оказании первой помощи и эвакуации пострадавших из ДК ГПЗ, в том числе:
1. Непозволительно долгое ожидание врачебной помощи и транспортировки до медицинских учреждений.
2. После обезвреживания террористов была скрыта информация о применении фентанила, возможных последствиях его применения, необходимых мерах по предотвращению опасности для жизни и здоровья людей.
3. Вынос значительной части пострадавших, а также спонтанное размещение пострадавших в положении на спине (вместо положения на боку или на животе), что приводит к смерти от механической асфиксии в результате западания языка и аспирации.
4. Отсутствие руководителя-координатора из медработников на выходе из здания.
5. Отсутствие сортировки пострадавших и неправильная оценка их состояния.
6. Отсутствие площадки для временного размещения пострадавших с возможностями их реанимации на месте усилиями нескольких бригад.
7. Не оказывалась в полной мере доврачебная медицинская помощь, не использовались воздуховодные трубки.
8. Не было организовано своевременное беспрепятственное и бесперебойное движение машин скорой помощи и автобусов.
9. Массовая транспортировка пострадавших проводилась в автобусах без должного количества сопровождавших врачей, фельдшеров, спасателей, владеющих методами реанимации.
10. Штабом не было организовано достаточное взаимодействие между действиями спецназа, спасателей и координация отправления машин скорой помощи.
11. Не были привлечены организации военной медицины, обладающие специальными методами, навыками и знаниями.
12. Не было организовано равномерное размещение пострадавших в лечебных учреждениях.

Предложения Общественной комиссии:

1. Необходимо отработать и скоординировать действия различных служб спасения для оказания медицинской помощи в условиях катастроф, влекущих за собой массовые поражения людей.
2. Необходимо провести соответствующие учения специальных служб и служб спасателей методам парамедицины.
3. Необходимо учесть, что в подобных случаях медицинская помощь должна быть оказана как можно ближе к месту катастрофы с привлечением военных медиков.
4. Необходимо привлечь к ответственности должностных лиц, допустивших очевидную халатность в координации действий по спасению людей после штурма, в организации первой помощи пострадавшим и их транспортировки в лечебные учреждения.

Принято единогласно.

Председатель Комиссии Э. А. Воробьев
Члены комиссии: Аничкин М. С., Баранников А. Е., Дикун Е. В., Мурашев А. Н., Стебенкова Л. В., Томчин Г. А., Хакамада И. М., Шубин А. В.

28.10. „От победы до Беслана“

Свидетельство командира штурмовой группы „Вымпел“, бравшего „Норд-Ост“

„Московские новости“ № 40 от 22.10.2004г.

Андрей Солдатов

Спустя два года после захвата театрального центра на Дубровке остались вопросы, на которые власть так и не дала ответа.26 октября 2002 года я с еще тремя журналистами сидел в квартире дома слева от центрального входа ДК. Мы с ужасом наблюдали, как перед центральным входом выкладывают тела погибших заложников. Сначала в один ряд, потом в два. Это не было похоже на победу.

Но власть, несмотря на количество жертв, признала операцию по освобождению заложников успешной. Более того, в ФСБ предполагали, что безальтернативный штурм театрального центра и уничтожение всех боевиков заставят террористов отказаться от такого способа борьбы, как захват заложников. Ведь уже давно общим местом стало утверждение, что выход Басаева живым из Буденновска вдохновил Радуева на рейд в Кизляр и Первомайское.

Спустя два года после „Норд-Оста“ мы получили Беслан. Схема не сработала.

Глазами спецназа

Полковник ФСБ, герой России Сергей Шаврин уволился в декабре прошлого года с должности заместителя начальника оперативно-боевого отдела Управления „В“ Центра специального назначения (знаменитого „Вымпела“). Во время штурма театрального центра на Дубровке он командовал одной из штурмовых групп.

- Какова была ваша задача во время штурма?

- Я руководил подразделением, которое освобождало заложников на балконе. Мы входили со стороны центрального входа, прошли вдоль гаражей (так шли кроме нашего еще два отдела — они освобождали зал). Наша группа вошла через разбитое окно около лестничного проема. И из туалета — вверх на балкон.

- Сколько групп участвовало в штурме?

- В штурме участвовали шесть групп — по три от Управления „А“ и Управления „В“. Это почти весь личный состав ЦСН, за исключение тех, кто. В Управлении „В“ четыре отдела, в Управлении „А“ — пять. По одному отделу от „А“ и „В“ постоянно находятся в Чеченской республике. Поэтому во время „Норд-Оста“ один отдел остался в резерве — на дежурстве. Кроме того, еще есть оперативно-боевые подразделения Службы спецопераций, которые обеспечивают выполнение других операций. Ведь это может быть и отвлекающий удар.

- Группы и отделы это одно и то же?

- Отдел — это штатная единица, а группа — это на момент проведения операции. В каждой штурмовой группе примерно по тридцать человек. Но были и меньшие по численности подгруппы, куда выделялись сотрудники со спецоружием. Это группы снайперов, и группы со светошумовыми гранатами.

- Для групп „А“ и „В“ были поставлены одинаковые задачи?

- Да, задача у всех была одна — как можно быстрее выйти на те места, которые были определены, чтобы не дать террористам отойти от внезапности. И ликвидировать всех боевиков. Задачи были идентичны, тренировались мы все вместе. Там действовали только наши два подразделения — „А“ и „В“.

- Был приказ не брать живыми террористов?

- Приказ на проведение штурма был подписан до начала штурма. Его визировал генеральный прокурор и все руководство от МВД и ФСБ. Но зная, что здание заминировано, что взрывчатки хватило бы, чтобы сравнять все с землей, а система минирования такова, что были дублирующие системы, один террорист из оставшихся в живых мог привести все это в действие. Поэтому пытаться кого-то захватить — это могло привести к трагическим событиям. Кто-нибудь успел бы привести в действие взрывное устройство, и мы бы вообще никого не спасли.

- А у вас до штурма была информация о дублирующих системах минирования?

- Да. Ведь выпускались заложники, с ними проводилась работа. Кстати, вот трагедия: когда один из высокопоставленных сотрудников ФСБ заявил, что мы знаем, сколько их там, потому что среди заложников находится сотрудник ФСБ, который в первые же минуты позвонил оперативному дежурному и сообщил, что концертный зал на Дубровке захвачен террористами. Но вот это заявление сотрудника

- Он сделал его до штурма?

- Да, он сделал его до штурма, в первый или второй день. Это было показано по телевизору, он подставил этого человека, и этот человек, когда мы вошли в зрительный зал, был уничтожен.

- По вашему мнению, виноваты ли медики?

- Нет. Ребята-врачи работали самоотверженно. Но они не боги. У них только две руки, а не десять. Пойми, на уровне штаба прогнозировалось: будут потери, убитые и раненые, будет стрельба, будет подрыв, будет много человеческих жертв. А тут что произошло: штурм прошел, взрыва нет, и восемьсот с лишним человек надо выводить из этого состояния. К этому оказались не готовы.

- Получается, что ждали подрыв?

- Да, такие опасения были, и они имели серьезные обоснования. Слишком все-таки большое количество террористов. Кто-нибудь мог успеть привести в действие взрывное устройство.

- Почему же тогда ни один из террористов не взорвался? Ведь у них было время, действие газа не было мгновенным.

- Когда мы входили в зал, увидели „шахидку“, она сидела на стуле. Глаза у нее были открыты, в руках контакты, оставалось их только замкнуть. Почему она этого не сделала — непонятно, может быть, ждала — команды, приказа. Время у нее было. Кстати, некоторые боевики успели натянуть респираторы. Один такой стоял прямо на сцене и стрелял из пулемета в зрительный зал, пока его не уничтожили.

- Хорошо, если бы был подрыв, сколько осталось бы в живых?

- Меньше 10 процентов. Но все осознавали, что мог быть такой вариант: террористы пустят спецназ в зал, а потом кто-то снаружи с помощью радиосигнала подорвет зал. Тогда был бы конец.

- После штурма

- Были ли реформы в самом Центре после „Норд-Оста“?

- Нет, все практически осталось как прежде.

- А на уровне оперативного штаба — были ли приняты какие-нибудь документы, которые позволили бы в будущем штабу работать более эффективно?

- Сами мы, спецподразделения, делаем выводы после каждой операции. А вот на уровне государства после „Норд-Оста“ таких документов, к сожалению, не появилось. Либо появились, но до нашего уровня — конкретных исполнителей антитеррористических операций, они не дошли. Ведь тогда-то спецназ сработал нормально. Сказались личные качества руководителей, кроме того, здесь все-таки центр, все ближе. Эти меры были приняты только после Беслана. Когда-то, еще в Союзе, существовали разработки: как действовать в случае крупной диверсии или чрезвычайно ситуации, как задействовать помощь военных структур, если в этом есть необходимость. Было четко определено, кто руководит операцией, кто кому подчиняется, кто выделяет какие части для ликвидации тех или иных последствий. Сейчас, после Беслана, мы возвращаемся к „хорошо забытому старому“, когда проводились специальные сборы, а руководители высокого ранга проходили подготовку в Академии Генерального штаба. Сейчас мы снова к этому вернулись, и президент принял соответствующий указ.

- Победителей не судят

- Сразу после штурма произошли абсурдные вещи. Кремль праздновал победу, потому что „Россию не поставили на колени“. Террористы праздновали победу, потому что боевики забрали с собой на тот свет огромное количество жертв. Побежденными оказались родственники заложников, до сих пор так и не узнавшие, по чьей вине погибли их близкие и не получившие достойных компенсаций, и общество, которое лишили возможности хоть как-то влиять на ситуацию. На это никто не обратил внимания.

- Победителей оказалось так много, что новый захват заложников был практически неизбежен. Террористам хотелось повторить успех „Норд-оста“, а Кремль после победы не попытался заняться планированием работы оперативных штабов на случай захватов. Профессионализм спецназа позволил забыть об ошибках в координации действий различных ведомств. В Беслане спецназ снова проявил профессионализм. Более того, здесь сотрудники действовали уже просто как герои. Но жертв стало еще больше.

28.11. „Моего мужа убили“

Родственники погибших заложников не надеются узнать правду о смерти своих близких

„Московские новости“ № 42 за 2002г.

Олег Казаков

Радостная эйфория после операции по освобождению заложников в театральном центре „Норд-Ост“ быстро сменилась недоуменным страхом. Поначалу говорили о 30 погибших, потом замминистра внутренних дел России Владимир Васильев официально подтвердил факт смерти 67 человек, к субботнему вечеру эта цифра выросла до 90, а к воскресному утру — до 118. Обезумевшие от хаоса и бесплодного ожидания у ворот больниц родственники отправились искать своих близких по моргам.

В штабе по освобождению заложников нормальных списков живых и то нет. Куда уж там до мертвых — тем более что установить личности большинства погибших с ходу не удалось. Опознанием занимается прокуратура, по контактным телефонам которой дозвониться почти невозможно. Те же, кому удалось прорваться сквозь короткие гудки, узнают, что тела погибших бессистемно разбросаны как минимум по пяти патологоанатомическим отделениям в разных концах Москвы. „Звоните в морги,— советует сотрудница прокуратуры.— Возможно, по телефону удастся узнать кого-то по приметам. Хотя лучше съездить туда лично“. Само собой никакого транспорта из штаба до мест опознания не предполагается.

„Что вы мне фамилиями тычете. У нас здесь одни неопознанные“,— встречает плачущих родственников санитар морга при Боткинской больнице. Прессу здесь, как и во всех прочих медицинских учреждениях столицы, в эти дни не жалуют. Впрочем, санитар и дежурный следователь быстро смягчаются: „Пойдем, нам понятой нужен“. В обшарпанной комнате стоят бледные супруги средних лет — уже несколько часов они разыскивают по всей Москве тело своей матери: „Внуки на день рождения решили сводить ее на спектакль. Остальных родственников нашли в больнице, а ее нигде нет“.

Следователь берет наши паспорта и начинает заполнять протокол. „Вы как с покойниками? Нормально?“ — не дождавшись ответа, санитар распахивает холодильник, предлагая нам на обозрение обнаженный труп полной темноволосой женщины. Лицо покойной не выражает ни боли, ни страдания, словно человек тихо умер во сне, лишь ее кожа сплошь усыпана красными пятнами. После нескольких минут судорожного ожидания узнавания не происходит. Супруги близки к обмороку — поскорее вывожу их на улицу. „Слава Богу, здесь мамы нет. Очень бы хотелось, чтобы наши метания по моргам оказались напрасными и она нашлась где-нибудь в другом месте“,— говорят они на прощание. По неофициальным данным, пропавшими без вести после теракта на Дубровке считаются более 50 человек. Скорее всего, большую часть из них найти так и не удастся.

В судебно-медицинском морге N9 на Федеративном проспекте дежурят автоматчики. Здесь много безымянных тел, и на опознание выстроилась большая очередь. Люди нервно курят, звонят по мобильным телефонам и запивают валокордин минеральной водой. Альбом с посмертными фотографиями родственники разглядывают в свете автомобильных фар. Некоторым из них тут же становится плохо — в толпе дежурит врач. Еще недавно эти люди дружно пытались штурмовать больничные ворота, но горе разобщило их. Каждый остался один на один со своей трагедией. И большинство мужчин и женщин явно не в состоянии адекватно воспринимать рассказы следователей о том, какие документы им следует оформлять в ближайшем будущем. Пока они не ищут виноватых и не думают о компенсациях. И тем более им нет дела до „блестящих результатов“ операции. Каков бы ни был высок процент спасенных заложников, своих любимых и единственных этим людям не вернуть.

„А может, это еще не точно, может, врачи ошиблись,— отказывается верить в случившееся Варя Морева.— Ведь бывает же, впадают некоторые в летаргический сон. А наша медицина сами знаете какая. Я вообще не понимаю, как мы теперь будем без папы. У нас весь дом держался на нем“. Многие недоумевают по поводу официальной информации о причинах смерти их родственников от „безобидного газа“. „Мой брат был крепким молодым человеком,— говорит высокая девушка в сером пальто.— Накануне штурма он звонил нам, даже пытался шутить и не жаловался на здоровье. Мои знакомые, которые ездили по разным моргам, уверяют, что видели гораздо больше одного тела с огнестрельными ранениями. Наверное, правду от нас, как обычно, скрывают“.

Валентина Храмцова, жена погибшего при штурме трубача оркестра „Норд-Оста“ Федора Храмцова, стоит, вся дрожа, на улице перед моргом. Она только что опознала своего мужа. Забрать его можно будет не раньше, чем через два дня,— нужно подготовить документы. А полную выписку с диагнозом обещали отдать в лучшем случае через неделю. „Пусть они напишут, что смерть наступила в результате террористического акта. А то они все рапортуют, какие они молодцы. Я знаю, они напишут — отравление газом. А они ведь убили его. Моего мужа убили…“

Рядом с Валентиной — сын Саша с женой, музыканты — друзья Федора из оркестра, которые не участвовали в том представлении, и родственники других музыкантов, которые нашлись в больницах. „Будем держаться вместе!“ — написала Валя на стене центра реабилитации на улице Мельникова, оставив свой телефон для всех, у кого есть информация о музыкантах оркестра. Они провели там все эти три ужасных дня. В воскресенье, так и не дождавшись никакой информации, отправились искать Федора по моргам… Оркестр „Норд-Оста“ уже потерял троих музыкантов: трубача Федора Храмцова, ударника Тимура Козиева и гобоиста Александра Волкова. Еще трое — Сергей Савельев, Виктор Мартынов и Антон Кобзоев — числятся пропавшими без вести.

… Когда мы с родственниками без вести пропавших разыскали еще один морг в темных проулках близ улицы Люблинской, был глубокий вечер. После долгого ожидания под проливным дождем дверь нам открыл заспанный сторож: „Зря вы сюда приехали. У нас все нормально, имена покойных известны, и ваших близких здесь нет. Вы отправляйтесь лучше на Бауманскую. Там целых два морга и вроде бы еще много лежит неопознанных“. Как стало известно из неофициальных источников, в понедельник число погибших заложников достигло 160 человек, а еще полсотни человек находились в тяжелом состоянии в реанимации.

28.12. В трех исках отказано. 58 жертв – в очереди за унижением

Почему судьи, которых мы содержим на свои налоги, нам же и хамят?

„Новая газета“, 27.01.2003

Анна Политковская

Судебный протокол – вещь строгая и с претензией на объективность. Вроде бы. Однако, когда в протокол попадают лишь избранные места судебного заседания — под диктовку судьи: „Это пиши, а это не пиши“, как и происходило дело на последней порции „норд-остовых судов“, — то тогда и приходится делать непротокольные заметки. С целью восстановить картину нашей жизни.

— Карпов, сядьте! Я сказала!

— Я тоже хочу высту…

— Сядьте! Вы прогуляли стадию исследования документов…

— Но мне не прислали повестку!

— Вы прогуляли! Сядьте! Или я вас удалю!

— Я хочу подать…

— Ничего я у вас не приму!

Приличные мужчины, как известно, не сводят счеты с женщинами. И поэтому Он смиряется.

Но Она не унимается:

— Карпов, больше не тяните руку!

— Я прошу наконец разъяснить мне мои права!

— Никто вам ничего разъяснять не будет!

Действующие лица мизансцены:

Он — Сергей Карпов, отец погибшего при уничтожении террористов в здании на Дубровке Александра Карпова и теперь истец, один из обратившегося (их — 61 человек) в Тверской межмуниципальный суд столицы с просьбой о взыскании с московского правительства компенсации морального вреда в связи с обстоятельствами постигшего их горя. Сергей — немолодой уже человек, а отчитывают его, как пятиклашку.

Она — дама в мантии.

Давно неметеный зал полон народу. Журналисты, которым запрещено пользоваться диктофонами (почему, собственно? Какие госсекреты тут?). Жертвы с растерзанными душами — с ними и заговорить-то страшно, потому что почти сразу плачут. Их родные и друзья, пришедшие поддержать, если вдруг начнутся обмороки и сердечные приступы. Дама в мантии взвинчивает атмосферу до сотого градуса хамства.

— Храмцова Вэ И, Храмцова И Эф, Храмцов! Есть реплики? Нет? — Она так и зовет всех истцов, без затей: „Вэ И“, „И Эф“, „Тэ И“… Может, полуграмотная — по плечу только большие буквы в чтении?

— Есть реплики, — отзывается высокий и худой молодой мужчина.

— Храмцов! Говорите! — Тоном „вот вам рубль милостыни, и заткнитесь“.

Александр Храмцов, похоронивший отца, трубача из норд-остового оркестра, начинает, и почти сразу в его голосе слезы:

— Мой папа объездил с оркестрами и выступлениями весь мир. Представлял всюду нашу страну и город. Потеря невосполнимая. Неужели вы этого не чувствуете? Это же вы проворонили террористов! Они спокойно тут разгуливали. Да, за штурм вы не отвечали. Но почему в 13-ю больницу привезли 400 человек, а там персонала — всего 50, и они не могли успеть подойти ко всем? Они умирали, не дождавшись помощи…

Дама в мантии лениво перекладывает бумажки с места на место, чтобы хоть чем-то убить время, ей скучно и грустно, изредка смотрит в окно.

А Александр продолжает. Естественно, обернувшись к трем ответчикам за боковым столом, — это представители „города“, юристы правительства и финансового департамента. А куда еще ему смотреть? Не на судью же, которая отводит взгляд.

— Почему не допустили хотя бы студентов-медиков? Хотя бы в автобусы? Они бы присматривали за „нашими“, пока везли их по больницам…

— Храмцов! — прерывает Дама нервно, перехватив взгляд истца. — Вы куда смотрите? На меня надо смотреть!

— Хорошо… — Александр поворачивает голову обратно в направлении судейского кресла. — А они ехали и задыхались… Ехали и задыхались…

Саша плачет.

…Собственно, а кто такая судья Горбачева, практикующая в Тверском межмуниципальном суде Москвы?

Вроде бы ответ прост: она — представитель одной из ветвей нашей власти, которую мы содержим на те налоги, которые платим в казну. То есть живет судья исключительно на наши деньги. Это мы оплачиваем ее профессиональные услуги, а не она — наши. Так почему же никакого уважения к плательщику? И не для того же, в самом деле, мы содержим судью Горбачеву, чтобы вместо благодарности и уважения к нам она нас же и оскорбляла… Как ей вздумается. И когда ей вздумается. Исключительно в зависимости от настроения.

Судебная культура в стране отсутствует, как платье у голого короля. Вкупе с истинной судебной властью. Ни у кого тут иллюзий нет, не маленькие: хорошо, тебя ангажировали те, кто считает, что это они тебя содержат, а вовсе не мы, граждане, и ты под страхом лишения привилегий и сословных льгот ничего не можешь сделать для несчастных пострадавших, как только отказать им во всех без исключения их требованиях… Хорошо, пусть так… Допустим…

Но зачем же хамить? Измываться? Оскорблять? Добивать почти добитых?

…Когда решение об отклонении исков, скороговоркой прочитанное госпожой Горбачевой, было позади и все покинули зал, в нем остались только ответчики: Юрий Викторович Булгаков, начальник юротдела департамента финансов города Москвы, Андрей Евгеньевич Расторгуев и Марат Шарипович Гафуров — советники правового управления столичного правительства.

— Что, празднуете? — сорвалось с языка.

— Нет, — вдруг грустно заговорили все трое сразу. — Мы же люди. Мы все понимаем… Это позор, что наше государство так себя ведет по отношению к ним.

— Так почему же?.. Вы?..

Промолчали. Московский вечер принял нас в свои темные руки. Одних проводив в теплые дома, наполненные смехом родных и любовью близких. Других — в гулкие квартиры, навсегда опустевшие 23 октября.

28.13. Жертву “Норд-Оста” похоронили заочно

Коммерсантъ, 29 июля 2003 г.

Сергей Тополь

Вчера на Химкинском кладбище была захоронена урна, в которой должен был находиться прах Геннадия Влаха, убитого в захваченном террористами театральном центре на Дубровке. О том, что на самом деле было предано земле, рассказывает корреспондент „Ъ»Сергей Тополь.

Историю Геннадия Влаха „Ъ" рассказал в номере от 11 июня этого года. Напомним, что крановщик Влах, решив, что в заложниках Мовсара Бараева оказался его сын, каким-то образом пробрался в театральный центр на Дубровке. Там Влах был застрелен, а его тело по ошибке кремировали вместе с трупами террористов. Через шесть месяцев после захвата Моспрокуратуре удалось восстановить честное имя погибшего, однако его вдове и сыну почему-то не выдали прах для захоронения. На организацию самих похорон ушло полтора месяца.

В минувшее воскресенье Геннадия Влаха заочно отпели в храме Сергия Радонежского, что в Бибиреве. Отпев, отец Сергий освятил горсть земли:

“Это на могилку высыпьте”. С тем родственники Влаха и разошлись, чтобы встретиться уже на следующий день на 39-м участке Химкинского кладбища, где похоронена его мать.

В понедельник, когда У могилы собрались родственники Геннадия, там уже были установлены его фотография в траурной рамке и табличка с его именем и последним номером — 1464. Теща Геннадия Галина Петровна показывала семейные фотографии: вот он родился, вот в первый класс пошел, свадебные, с сыном, с друзьями…

Когда выяснилось, что родственники Влаха хоронят даже не урну, а коричневую керамическую вазу, купленную за 350 руб., корреспондент „Ъ" поинтересовался, что в ней.

— Прах нам не отдали. И даже не сказали, где он,— тихо сказала вдова Галина.— Не пустую же хоронить. Вот мы с мамой и решили его футболку туда положить. Он ведь в футбол любил играть. А еще пачку чая положили и две конфетки — суфле и шоколадную. А сигареты решили не класть. Чай он любил пить с конфетами, а курить хотел бросить.

Тут подошел могильщик с лопатой. Он залез в цветник и стал копать. Когда лопата ударилась о что-то твердое, землекоп оживился: “Там что, склеп?” Но дворовый приятель Влаха успокоил рабочего: “Здесь дорожка когда-то была. Вот камень и остался случайно”.

Могилка для урны была вырыта на глубину штыка лопаты. Урну обмотали скотчем и положили на дно. Затем все по очереди посыпали на нее освященной землей, и могильщик, закидав ее глиной и специально купленным черноземом, отошел в сторону.

— Вы когда-нибудь так хоронили? — спросил у землекопа корреспондент „Ъ".

- Я 15-й год в профессии, а такого не помню. И старики не помнят. Хотя нет, было дело года Три назад. Мужику тело отца В морге по какой-то причине не выдали, а у его дальних родственников уже обратные билеты на руках. Ну он, чтобы родня на билетах деньги не потеряла, купил гроб, набил его кирпичами и все это похоронил. А на следующий день настоящие похороны устроил. Когда начальство узнало, шума было, не дай бог.

Тем временем прощание закончилось. Обломанные гвоздики поместили в банку с водой и поставили на могилку, как бы в изголовье. А вокруг понатыкали искусственные цветы. “Настоящие цветы мы ему осенью посадим”,— сказала теща.

В этот момент с другого конца кладбища послышался гимн и три ружейных залпа. “Это военного хоронят, на 78-м участке,— сказал могильщик.— Его на Кавказе убили”.

28.14. «Да не хочу я с вами разговаривать…»

Заявил руководитель следственной группы Владимир Кальчук в суде

«Новая газета», 18.04.2005

Анна Политковская

15 апреля в Замоскворецком районном суде Москвы, в зале № 203, несколько десятков человек ждали чуда — явления следователя Кальчука. Владимир Ильич Кальчук — царь и бог нордостовцев — бывших заложников и членов семей погибших в «Норд-Осте». Уже 30 месяцев (именно столько прошло после «театрального» теракта в Москве) Кальчук — руководитель следственной бригады Московской городской прокуратуры. В его руках — правда о трагедии, и от него жертвы ждали и ждут хоть какого-то известия об обстоятельствах гибели своих родных.

Но Кальчук закрыт и малодоступен — о нем ходят сотни рассказов, как и кого из нордостовцев он оскорбил, а правдой так и не поделился. Наконец судья Замоскворецкого суда Ирина Васина, рассматривая жалобу заложницы Светланы Губаревой (потеряла на Дубровке 13-летнюю дочку Сашу Летяго и мужа-американца Сэнди Букера) на бездействие следствия, официально вызвала следователя Кальчука для допроса в ходе судебного заседания.

Естественно, имея в виду, что Кальчук просто не посмел бы тут отмалчиваться и люди узнают часть правды. Подобное произошло впервые за 30 месяцев после «Норд-Оста» — все предыдущие судьи отказывали всем предыдущим нордостовцам с жалобами на необъективное расследование. (Та же Губарева до сих пор не знает, как умерли ее близкие, как и кто оказывал им помощь.)

Конечно, и 15 апреля чудо могло пройти мимо. Но господин Кальчук явился. И посмел все, что смел раньше. По полной программе. Вот как это было. Действующие лица: Светлана Губарева — потерпевшая. Каринна Москаленко и Ольга Михайлова — ее адвокаты. Представитель прокуратуры Москвы — Елена Левшина. Судья — Ирина Васина.

Начинала Каринна Москаленко, руководитель Центра международной защиты:

— Прежде всего хотела бы узнать ваше мнение общего характера. Считаете ли вы расследование полным, объективным…

СУДЬЯ: Вопрос снимаю. Вы просили допросить следователя только, ответил или нет он на ходатайство Губаревой от 16 сентября 2003 года. Вот и спрашивайте в рамках этого.

МОСКАЛЕНКО: О других видах бездействия нельзя спрашивать?

СУДЬЯ: Нет. Только в рамках этого ходатайства.

МОСКАЛЕНКО: Получали ли вы или другие члены следственной группы ходатайство Губаревой?

КАЛЬЧУК: Я не помню. Там столько было бумаг. Даму потерпевшую я помню. (Читает протянутый Москаленко текст ходатайства.) Да, видел вроде…

МОСКАЛЕНКО: Губарева утверждает, что вы проявили бездействие, — в ходатайстве были конкретные вопросы, на которые не последовало ответов.

КАЛЬЧУК: Это ее проблемы. Я посчитал, что в моих постановлениях есть все. (Речь о постановлениях следственной группы об отказе в возбуждении уголовного дела против сотрудников спецслужб, применивших газ, и по факту неоказания медицинской помощи заложникам. — А.П.)

МОСКАЛЕНКО: Но из постановлений так и неизвестно, как и где умерли двое близких Губаревой людей…

КАЛЬЧУК: Один. Букер ей был никто. Насколько я знаю.

СВЕТЛАНА (уже плачет): Он был мне муж.

КАЛЬЧУК (усмехаясь): Насколько я знаю, нет. У потерпевших вечно эти вопросы… Привлечь всех, кого только можно.

МОСКАЛЕНКО: Я просто повторю те вопросы, которые задавала в том ходатайстве Губарева, они для нее очень важны. «Когда и где наступила смерть Летяго Александры? В больнице? В зале?».

КАЛЬЧУК (раздражен, переходит на блатные интонации): Ну че мы будем опять толочь… У меня много таких. Ну где наступила смерть Летяго? Да не помню я.

МОСКАЛЕНКО: Но Губарева утверждает, что вы просто не установили место смерти ее дочери… Согласитесь, этот вопрос, как и другие, не может лично для нее остаться неотвеченным. Другой вопрос: установила ли следственная группа вещество, которое было применено спецслужбами во время штурма?

КАЛЬЧУК: Я основывался на официальных экспертизах. Там не было написано ни о каком газе. Это все СМИ.

МОСКАЛЕНКО: Но тогда почему на 13-й странице вашего постановления говорится, что применение налаксона (сильнодействующий медицинский препарат, применяемый для блокировки наркотиков при лечении наркоманий опийного типа. — А.П.) не сыграло существенную роль в состоянии жертв?

КАЛЬЧУК: Чёй-то вы «почему» да «почему»! Потому что это вещество потерпевшие постоянно употребляли. (Необходимое пояснение к этому принципиальному заявлению следователя: он утверждает, что раз практически у всех 129 погибших заложников в крови было обнаружено «неидентифицированное химическое вещество», значит, они употребляли наркотики. — А.П.)

МОСКАЛЕНКО: А следствие делало свои запросы, чтобы идентифицировать вещество?

КАЛЬЧУК: Че вы меня тут будете учить? Что вам еще надо? Я больше ничего вам говорить не буду!

МОСКАЛЕНКО: Но вы же перед судом.

КАЛЬЧУК (уже покрикивая): Не буду отвечать. Экспертиза говорит: не было вещества — значит, не было.

МОСКАЛЕНКО: Объясните для протокола, быть может, это тайна следствия?

КАЛЬЧУК (сдержанно, когда для протокола): Да, это тайна следствия. А оно продлено до 19 июля.

МОСКАЛЕНКО: Могут ли появиться к 19 июля основания, что вы измените свое постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении сотрудников спецслужб, применивших газ?

КАЛЬЧУК: Нет. Не могут.

МОСКАЛЕНКО: Но в этом постановлении, я опять напомню, вопросы о месте и времени смерти Саши Летяго места не нашли.

КАЛЬЧУК: Че там? Я вопрос чёй-то не понял? Я такой тупой, что не пойму.

МОСКАЛЕНКО: Хорошо, я помогу вам. Как так произошло, что Саша Летяго погибла? Где она оказалась после штурма? Это не раскрывает ваше постановление.

КАЛЬЧУК: Я больше вам ни на чего отвечать не буду. Встану — и буду молчать.

МОСКАЛЕНКО: Седьмой вопрос ходатайства к вам Губаревой был: почему к Сэнди Букеру была вызвана бригада врачей в 8.30, то есть только через два с половиной часа…

КАЛЬЧУК (перебивая): Не буду отвечать.

МОСКАЛЕНКО: Но вы обстоятельства смерти потерпевших изучали?

КАЛЬЧУК: Я больше с вами на эту тему говорить не хочу.

МОСКАЛЕНКО: Но вы же в суде. Вы не отвечаете суду…

КАЛЬЧУК (откровенно хамит): Да, не отвечаю.

МОСКАЛЕНКО, обращаясь к судье: Прошу обеспечить ответ на вопрос, который особенно важен для Губаревой. Сэнди Букер умер же…

Прокурор Левшина откровенно улыбается.

МОСКАЛЕНКО взрывается: Как прокурор может смеяться над этим? Это кощунство.

ПРОКУРОР (тут же): Прошу сделать замечание адвокату за некорректное поведение. (Первое такое требование представителя «гособвинения», функция которого — защищать в процессе прежде всего интересы жертвы. Ни до, ни после, сколько бы Кальчук ни хамил, прокурор безмолвствовала. — А.П.)

СУДЬЯ: А как я могу «обеспечить»?

КАЛЬЧУК (ухмыляется и подсказывает судье): Это — заставить меня говорить.

СУДЬЯ — АДВОКАТУ: Я не понимаю смысла терзания следователя здесь. За что вы его терзаете?

МОСКАЛЕНКО: Людям нужны конкретные ответы на вопросы, почему погибли их близкие.

КАЛЬЧУК (хотя ему судья слова и не давала): Говорить больше не буду — ничего от меня не получите. И не приду сюда больше. Не хочу.

Судья дает право задать вопрос Губаревой.

ГУБАРЕВА: Вы не подвергаете сомнению результаты экспертизы по газу?

КАЛЬЧУК: Вы меня втягиваете в дискуссию. Чтобы СМИ все записали — вон они там сидят. Меня вызвали, чтобы поиздеваться надо мной.

ГУБАРЕВА: Вы напрасно считаете, что мне доставляет удовольствие вновь и вновь возвращаться к обстоятельствам смерти моих близких…

КАЛЬЧУК: Я больше не приду. И отвечать не буду. И не надо мне передавать ваши вопросы.

МОСКАЛЕНКО: Но ваше постановление не отвечает на вопросы, главные для потерпевших! Мы тут именно по этому поводу.

КАЛЬЧУК: Ну и что?

Владимир Ильич удаляется.

Отечественная судебная практика безжалостна к жертвам. Как и следствие, хотя оно и задумано в пользу жертв. Это и продемонстрировала в суде связка Кальчук—Левшина—Васина. Кальчук ни на секунду не опасался судебных санкций. Он был уверен: их быть не может. Сейчас мы опять на том витке спирали нашего развития, где силовики — это и есть государство, новый Советский Союз. Они действуют без всякой оглядки на все остальные институты, и те стремительно деградируют. Столь вызывающее поведение госслужащего в суде возможно, только если общая картина адекватная — Кальчуку ТАК позволено. Сегодня. Весь вопрос: что МЫ позволим ИМ завтра?