Карагандинка Светлана Губарева. Американец Сэнди Букер. Чеченец Мовсар Бараев. Московский театральный центр. «Норд-Ост». Захват. Шок. Страх. Штурм. Смерть. Ровно год назад люди, судьбы, понятия, трагические случайности сплелись в цепь. Ровно год спустя Светлана Губарева рассказывает обо всем этом.
Светлана Николаевна принесла полную сумку документов и видеокассет. Мы говорили больше четырех часов.
О жизни «до». О том, как впереди была такой близкой новая реальность. Виза невесты была уже практически готова. Оформив все документы, Светлана, ее дочка Саша и американский жених Сэнди Букер гуляли по Москве. Вот фотографии любимых. Саша и Сэнди в дельфинарии. В траншее музея отечественной войны на Поклонной горе. Сэнди в национальном казахском головном уборе, а вот, сидя за столом, что-то печатает в компьютерном переводчике для своей русской семьи. На лицах радость, улыбки. 23 октября 2002-го, счастливые, они купили билеты на мюзикл в театральный центр на Дубровке…
О жизни «после». Троекуровское кладбище в Москве, где похоронена Саша. Документы и фильмы о захвате ДК на Дубровке. Переписка с иностранными журналистами, постоянные встречи с теми, кто провел 56 страшных часов в зрительном зале, и теми, кто потерял там близких.
«Я пытаюсь разобраться в том, что тогда произошло»…

Приглашение
Карагандинка Светлана Губарева познакомилась с инженером-электриком из Оклахомы через Интернет. В феврале 2002 года обнаружила на российском сайте знакомств его анкету и решила отправить свое сообщение. Сэнди откликнулся сразу. Завязалась переписка. Обменялись фотографиями, созвонились и уже в июне встретились в российской столице.
 — Второй раз поехали в Москву в октябре, – рассказывает Светлана. – Хотя мы рассчитывали, что она состоится позже. Предполагали, что если все будет нормально, то поедем в США где-то перед Новым годом. Но приглашение на интервью в американское посольство в Москве пришло совершенно неожиданно. И 12 октября я получила письмо о том, что 23-го мы уже должны быть на интервью. Сэнди на этот раз не должен был приезжать. Просто он очень скучал, а тут нашелся прекрасный повод: из Штатов требовались документы о его материальном положении, подтверждающие, что он может нас содержать. И он решил привести нужные бумаги сам. Хотя мог без проблем послать их в Москву по почте.
Рано утром 23 октября мы стояли у дверей, ждали когда посольство откроется. И потом зашли туда первыми. Все прошло очень легко. Консул сильно удивилась, когда узнала, что Сэнди ждет меня тут же в зале – нечасто женихи сами приезжали из-за океана, чтобы поддержать своих невест. Расспросила, как познакомились, сколько раз встречались, сказала, что все в порядке и в течение двух дней мы получим назад свои документы… Когда мы сидели там, в «Норд-Осте», это и стало нашей главной бедой: паспорта остались в консульстве и у нас на руках не оказалось ничего, подтверждающего, что мы иностранцы…

Случайность
 — На мюзикл пошли случайно. Идея была моя, я давно слышала об этом спектакле, его везде и навязчиво рекламировали. Объявляли, что во втором действии на сцену садится бомбардировщик в натуральную величину. Интересно же было посмотреть. Ну, а кроме того, мы ведь не знали, когда в следующий раз попадем в Москву. …И вот мы идем по Тверской, а там возле станции метро стоят два билетных киоска. Я мимо одного прошла, посмотрела, но ничего не купила. Второй – остановилась, засомневалась: «Взять билеты? Нет, пойдем дальше». А киоскер вдруг закричала: «Я вам такие хорошие билеты дам! » Стала на все лады убеждать. У нее было осталось два билета в пятнадцатый ряд, и два в семнадцатый. Я отказалась: «Нам нужны три билета вместе». Но она настаивала: там, мол, поменяетесь с кем-нибудь. Так, в общем, уговорила.
Мы потом и правда сели вместе в конец семнадцатого ряда. Места 24, 25, 26. Зрителей было довольно много, зал заполнился на две трети. Честно говоря, спектакль мне не понравился. Хотелось уйти, но я подумала, что надо дождаться бомбардировщика. Ведь самое интересное обычно показывают во втором действии. Вот и остались…

Захват
23 октября. 21:00
Светлана Николаевна показывает мне фильм английского режиссера Дэна Рида «Террор в Москве», в котором из рассказов заложников практически по минутам восстанавливается цепь страшных событий во дворце культуры Подшипникового завода.
Все документальные картины о трагедии на Дубровке начинаются с одних и тех же кадров технической съемки. Театральная видеокамера, фиксирующая ход спектакля, запечатлела и момент захвата. Свет в зале потушен и только сцена ярко освещена. Одетые в защитного цвета летную форму высокие подтянутые актеры, театрально улыбаясь, танцуют. Неожиданно с левой стороны появляется человек в черной маске и мешковатом камуфляже, с автоматом в руках. Что-то крича, он грубо толкает артистов к зрителям и стреляет в потолок.
 — Первая мысль возникла, что это чеченский синдром так проявился в искусстве, – говорит Светлана Николаевна. – Находка режиссера. Осознавать, что происходит, я стала гораздо позже. Очень долго не могла свыкнуться с мыслью, что все на самом деле. Было сильное желание просто встать и сказать: «А, надоело мне все это, я пошла домой!» И только какой-то силой воли удерживала себя в кресле.
Судя по всему, эти люди приехали в театр заранее. Думаю, многие из них приходили до того несколько раз на спектакле, чтоб ознакомиться с помещением. Хотя я слышала, как многие заложники говорили, что чеченки поднялись из зала, когда начался захват. Но лично я не видела ни одну чеченку, которая бы встала со зрительского места. Я помню, как они заходили. Может быть, они первое отделение и сидели вместе с нами, а потом вышли. Не знаю.

Первая жертва
23 октября. 23:00
 — Но по-настоящему я осознала, насколько все опасно, когда расстреляли Ольгу Романову…

Это произошло часа через два после захвата. В фильме, созданном английскими журналистами, есть фрагменты съемки, которая велась снаружи театрального центра. На экране хрупкая девушка в темной куртке и беретке решительно направляется к стеклянным дверям, центральному входу во дворец культуры. Дергает за ручки. Одна дверь не поддается. Твердо идет дальше. Открывает другую и исчезает внутри.

- Совершенно непонятно, как она могла обойти три кольца оцепления! – возмущенно восклицает Светлана. – Позже мне рассказывали, что один мужчина с улицы хотел прорваться к своей семье, так его даже в КПЗ посадили! Почему же Романову никто не остановил?! Когда ее затолкали в зал, мы с Бараевым сидели в одном ряду. Только мы в конце (места 24, 25 и 26), а он в начале. Поэтому мне было хорошо видно и слышно, что происходит. Вела она себя, конечно, не адекватно. Ее посадили рядом с Бараевым. Он спросил: «Ты кто такая? » А она отвечала очень вызывающе, кричала залу: «Что вы их боитесь?! » Люди на нее зашикали: «Быстро садись, а то убьют». А она еще больше распалялась. Сказать, что девушка была пьяная, не могу, потому что когда ее повели расстреливать, ее не качало. Она шла ровно. Да это видно и на той записи, которую снаружи делала ФСБ.
Ольге Романовой было лет 25–26. Потом я встречалась с ее одноклассницей Наташей. По словам подруги, Ольга не имела отношения к спецслужбам. Она жила в соседнем с театром доме, и как мне рассказывала Наташа, просто была таким вот очень беспокойным эмоциональным человеком.

Внутри
В заложниках оказались около 800 человек. Работники театра: артисты, буфетчицы, осветители, сторожа. И зрители: родители со своими детьми, учительница с классом, молодые люди на свидании, иностранные туристы. Документальные кадры навсегда сохранили напряжение в замкнутом пространстве красного зала, залитого искусственным желтым светом. На сиденьях в центре партера и на балконе лежат большие обтянутые светло-зеленым материалом цилиндры-бомбы. У сцены ходят мужчины с автоматами. По краям рядов стоят или сидят закутанные в черные одежды девушки, опоясанные светлыми взрывпакетами. Их платки, скрывая лица, оставляют открытыми только большие черные глаза. В руках шахидки сжимают пистолеты и гранаты.
 — Все девчонки-чеченки такие молодые были! …Иногда мне казалось, что балкон пустой. Потом я узнала, что многие откручивали спинки сидений и ложились на них на полу между рядами спать, и я этих людей не видела. Некоторые выламывали перегородки между креслами, подлокотники. Мы же были «законопослушными» и ничего не разбирали. И так получилось, что мы в течение этих дней кочевали по залу: пересаживались, например, подальше от бомбы, которая стояла под балконом, или к иностранцам. Так сменили четыре места.
Кормили нас тем, что нашли в буфете, в основном шоколадками и другими сладостями. Чеченки сидели на местах, кормежкой занимались их мужчины. Нет, голодать особо не приходилось, потому что давали достаточно питья, разных соков. Было молоко, да и шоколад хорошо утолял голод. К тому же мы сидели с краю, поэтому не испытывали никаких проблем ни с едой, ни с питьем. Тем, чьи места оказались в середине, может, приходилось сложнее. Продукты носили из буфета, раздавали по рядам. И я сама видела тех людей, у которых «оседало» то, что полагалось на ряд. «Мне тоже надо», – говорили они и дальше не передавали…
Чеченцы долго выбирали помещение под туалет. Женщины, которые сидели на балконе, ходили в нормальный туалет, он у них там рядом находился, а мужчинам какое-то помещение приспособили. У нас в партере с этим дело обстояло сложнее. Для того, чтобы пройти до нормального туалета, требовалось пересечь холл со стеклянной стеной. А за стеклом на улице под машинами лежали снайперы, которые могли выстрелить по любой движущейся цели. Для нас приспособили оркестровую яму. Мальчики направо, девочки налево. Многих это унижало. Женщины в дорогих нарядных платьях, конечно, возмущались: «Меня заставляют лезть в эту яму?!» А я это приняла как должное. Надо, значит надо. Приятного, безусловно, мало: яма быстро заполнялась, сантиметра три-четыре этой чавкающей жижи. Запах оттуда очень быстро распространялся по залу, но мы сидели с краю ряда, где постоянно сквозило: тянуло из разбитых окон холла.

Ожидание
 — Почему Саша не ушла, когда стали выпускать детей?
 — Во-первых, освобождали детей только до двенадцати лет, а Саше было уже тринадцать. Во-вторых, когда это происходило, мы сидели в семнадцатом ряду, и не понимали, что там творится внизу… Звук хорошо поглощался. Я поняла, что выводят детей, только когда они уже подошли к выходу, и было уже поздно…
Иностранцев выпускали небольшими партиями. Насколько я поняла, это делали после того, как на контакт с чеченцами представители иностранных государств выходили напрямую, минуя штаб. Меня, например, поразило до глубины души заявление российского министра внутренних дел Грызлова, что они против того, чтобы освобождали иностранцев. Как будто среди иностранцев не было детей и женщин!
Нам сложно было доказать, что мы тоже иностранцы. Потому что у нас с собой не оказалось документов. Для чеченцев не имело никакого значения, что Сэнди почти не понимал по-русски. Там столько людей говорили на иностранных языках. Тем более что у террористов было очень четко: сначала показывай документ, потом поговорим.
 — Как вы себя вели?
 — Дремали, сидя. У меня была только одна мысль: скорее надо выбираться. Наше положение отличалось от положения российских заложников. Террористы нам все время говорили: вы, мол, не волнуйтесь, мы не воюем с иностранцами, мы вас скоро выпустим. То есть они, конечно, пугали зал, что всех в любую минуту могут расстрелять. Им же надо было держать в подчинении около 800 человек. Но у нас такого страха, как у россиян, перед чеченцами не было.
 — Саша о чем-то просила?
 — Нет.
 — Она на что-то жаловалась?
 — Нет.
 — Вы, действительно, что-то написали на ее руке?
 — Это она сама себе написала номер телефона моей московской приятельницы. И еще написала на бумажке, положила себе в карман. Я в общем-то рассчитывала, что удастся их с Сэнди вывести из зала. Поэтому мы больше говорили о том, что после выхода нужно будет сделать, куда позвонить. Сэнди как-то старался Сашу развлекать. А я пыталась разузнать побольше о том, что происходит, поговорить с чеченцами. Стоять в проходах было нельзя, но переходить с места на место можно. Когда появлялась какая-то надежда Сашу из зала выпихнуть, я разговаривала и с Бараевым, и с Ясиром.

Еще один расстрел
25 октября. 23:25
 — Его завели в зал. Довольно плотный, с нормально развитой мускулатурой, лысый мужчина. Где-то там в холе ему, видно, наподдавали, потому что у него была разбита голова, вся в крови. В руках – полиэтиленовый пакет. Кто-то из чеченцев высыпал на сцену содержимое пакета, что-то такое яркое – желтое, красное. Я без очков не рассмотрела, что именно. Что-то похожее на детские игрушки. Его подвели к Мовсару, это было в проходе, не очень далеко от нас. Бараев спросил: «Кто ты и зачем сюда пришел?» Мужчина сказал, что ищет своего сына Рому. Бараев не поверил: «Ты врешь?» Но тут подошел Ясир и сказал: «Нет, нет! Я знаю этого мальчика. Тут есть один Рома. Сколько ему лет?» – «Шестнадцать», – ответил мужчина. – «Нет, тот мальчик маленький. Наверное, другой Рома». И потом стали кричать в зал: «Кто его сын? Где тут Рома?» Люди молчали. Тогда мужчину вывели к сцене, поставили так, чтобы все могли видеть. Но зал все равно молчал. Тогда спросили: «Значит, нет никакого сына? » – «Значит, нет». Чеченцы объявили, что этот человек подослан спецслужбами и увели расстреливать. Я слышала несколько автоматных очередей.

Отчаяние
 — Мовсар Бараев довольно общительный человек. И внешность у него такая не отталкивающая. Он разговаривал со многими заложниками. Значительная часть чеченцев была настроена доброжелательно. Но попадались среди них и несколько жестких. Помню мальчишку молодого, я думаю, ему и двадцати не было. Такое создавалось ощущение, что он дорвался до власти. Ему очень хотелось поруководить. Когда начиналась какая-то стрельба, заложники без всякой команды падали на пол. А чеченцы заставляли всех подниматься и садиться назад в кресла. И в один такой момент этот мальчишка начал бегать по залу и грубо покрикивать: «Сесть! Всем сесть! » Размахивал прикладом автомата: мол, сейчас вы у меня все получите. Бараев в это время сидел на сцене. Смотрел на него, и вдруг произнес: «Ты видел фильм «Рабыня Изаура?» Тот остановился: «А что? » – «Ты похож на надсмотрщика из этого фильма». Мальчишка смутился, тон поубавил.
Первый раз мы разговаривали с Бараевым сразу после захвата. Он сел за нами, через ряд. Ну, естественно, все, кто был рядом, тут же к нему повернулись и начали задавать вопросы: «Почему вы здесь? Что с нами будет?»… И, кстати, не правда, что чеченцы требовали, чтобы родственники заложников вышли на Красную площадь и устроили демонстрацию. На самом деле люди стали говорить, что они тоже против войны. А Бараев ответил: «Ну вы же ничего для этого не делаете, вы же не выходите на Красную площадь, не требуете остановить войну!» После этих слов прошло несколько часов, когда в партере встала женщина: «Вы видите, что правительство ничего не делает?! Наша жизнь в наших собственных руках! Давайте, будем звонить родственникам, чтоб они выходили на митинг на Красную площадь останавливать войну!» Бараев только плечами передернул: «Если хотите, звоните». И велел своим раздать сотовые телефоны.
С чеченками мы тоже беседовали. За всех я не могу говорить, но большинство привело туда отчаяние. Они говорили: «Нам все равно, где умирать». И я это понимала. Чеченка, которая стояла со мной рядом, была примерно моего возраста. Ее 12-летнего сына федералы забрали из школы. И он пропал. Ее дом в первую чеченскую войну разрушили. Муж построил новый, его снова разрушили. Убили мужа, убили брата. У нее пятилетняя дочь в Чечне, она ее оставила сестре и пришла в «Норд-Ост». Я понимаю, почему она туда пришла. Я не хочу сказать, что она правильно поступила. Потому что любой террор обречен. Но это было отчаяние.

Срыв
25 октября. Полночь
 — Это случилось где-то около 12-ти часов ночи. Я не спала, смотрела на сцену. И в этот момент увидела, что в углу со стула вскочил чеченец. И вдруг начал стрелять. Я обернулась в том направлении, куда он целился. А там по спинкам сидений бежал парень, лет, наверное, 20–30, в тонком сером свитере, в руках у него маленькая стеклянная бутылка из-под пепси-колы. Бежал по направлению к фугасу. Видимо, сдали нервы. Весь зал ахнул. Парня этого пулями не зацепило. Его стащили, не били. Когда его подвели к Бараеву, тот, сам ошалев от такого поступка, спросил: «Зачем ты это сделал?» Парень ответил как-то потерянно: «Не знаю. Я хотел всех нас спасти». Его, подталкивая, выпихнули из зала. Бараев сказал, что его будут судить по законам Шариата. Его не расстреляли. Что дальше было с ним, я не знаю. Пули задели людей, мимо которых он пробегал. Тамару Старкову и еще одного мужчину. Там был один врач, он сказал, что у женщины проникающее ранение брюшной полости, а у мужчины ранение в голову. Я слышала, как сидящие рядом люди по сотовому телефону звали на помощь, уговаривали прислать врачей, забрать раненых. Все были потрясены – почему так долго никто не хочет прийти? Тогда один чеченец взял трубку и сказал: «Если вы думаете, что это наши тут подыхают, вы ошибаетесь. Это ваши подыхают. Вы своих-то хоть подберите!»

Надежда
 — Было совершенно ясно, что чеченцами руководили извне. Какие-то решения Бараев принимал сам. Но на счет того, что касалось, например, освобождения, указания однозначно приходили откуда-то сверху. Где-то через полчаса после того, как ранили Тамару, пошла речь о нашем освобождении. Как я поняла, для этого кто-то там из Штатов связался с кем-то. Когда в зале все немного успокоилось, Бараев спросил: «Ну, кто тут американец? Звони в посольство, договаривайся, завтра утром будем вас отпускать». Бараев дал Сэнди трубку, мы позвонили в посольство, начали говорить, но, видимо, батарейки сели. Я сказала Мовсару: «Не работает телефон». А он мне: «Вон там про раненых договариваются, иди, возьми у них трубку». Я тогда была поражена тем, что истек уже, наверно, почти час с того момента, как стали звонить наружу, сообщать, что у нас раненые, что нужна медицинская помощь. Но когда я подошла, оказалось, что до сих пор заложники убеждают властей прислать помощь. Это для меня было настоящим шоком. И по радио, и по телевидению кричат, что готовы нас спасать! А что получается на деле? Врачи пришли только около 3-х часов ночи.
Я дождалась, пока они закончат уговоры. Мне дали трубку. Я снова позвонила в посольство. Меня спросили: «Во сколько надо приехать?» Я переспросила у Бараева. Он говорит: «А когда им будет угодно». Я поняла, что это не серьезный разговор. Снова подошла к Бараеву, сказала: «Давайте, вы сами условитесь о времени». Дала ему трубку. Они условились на восемь часов утра. На 26 октября.
А примерно в пять начался штурм. Для того, чтобы остаться живыми, нам не хватило трех часов…

Штурм
26 октября. 5:30
 — После того, как мы договаривались с посольством о встрече, знаете, такое состояние было, как будто проваливаешься. Конечно, появилась эйфория, ведь свобода совсем рядышком! До утра совсем немножечко! Надо поскорее заснуть, чтобы проснулся – и уже все! Когда я последний раз смотрела на часы, было двадцать минут четвертого. Саша с Сэнди дремали рядом, взявшись за руки. Ну, думаю, надо тоже заснуть поскорей. Вот и заснула…
Атака длилась не более 25 минут. Газ пустили через вентиляцию, по воздухоподающим установкам из подвала. Через несколько минут в здание театрального центра направились группы ФСБ и МВД в противогазах.
Позже туда же зашел сотрудник с видеокамерой, который заснял расстрелянных бандитов. Эти кадры фильма смотреть жутко. Мужчины лежат в огромных лужах крови. Совсем юные чеченки, запрокинув головы, сползли с кресел.
Тут же выносят спящих заложников. Некоторых на носилках, но таких единицы. В основном спецназовцы просто тащат людей, словно мешки с картошкой. Трое или четверо человек, сильно шатаясь, выходят самостоятельно, их серые лица перекошены.
«Вот Сашу выносят», – Светлана Николаевна включает «паузу» и подходит к экрану.
Здоровый мужчина в камуфляжной форме несет на руках тоненькую девочку. Голова ее свисает, распущенные длинные волосы болтаются из стороны в сторону. Спецназовец спускается с театрального крыльца и, словно куклу, опускает миниатюрную фигурку на землю.

Реанимация
 — В себя я пришла только в седьмой городской больнице, 26-го ближе к вечеру, – продолжает Светлана. – В реанимации. Слева – система, капельница, справа – подключенный монитор, следящий за работой сердца. Я так поняла, что у меня останавливалось сердца. Когда меня вывели из состояния комы и было какое-то кратковременное просветление, у меня спросили, кто я. Но я этого ничего не помню. Поэтому когда окончательно пришла в себя, то очень удивилась, что врачи знают мое имя. Нас в палате было двое «норд-остовцев» и еще какая-то бабулька. Я своей соседке Альфие безумно завидовала: ее мужа привезли в ту же больницу, и она сразу об этом знала. Весь персонал ходил меня успокаивал: никто, мол, у тебя не погиб, жива твоя девочка. Очень хотелось пить. Санитарка принесла нам с Альфией воды. Мы сделали несколько глотков, и сразу началась страшная рвота. Нам не успевали лотки менять. Бесконечная рвота с кровавыми сгустками, казалось, она никогда не остановится. Очень сильно болела грудная клетка с левой стороны. Я вообще-то человек терпеливый, но боль была настолько сильной, что я начала подвывать, и мне сделали обезболивающее. Я впервые физически почувствовала, что для того, чтоб подумать, нужно, чтобы в мозгах что-то пошевелилось. То есть я хотела подумать о чем-то, но у меня не получалось. Я забывала самые элементарные слова. Мне приносили кроссворды, чтобы хоть как-то восстановилась память. Что еще меня напугало, так это сужение поля зрения. Такое ощущение было, что смотришь в трубу. Только прямо перед собой, боковое зрение отсутствовало. И первая мысль пришла, что это навсегда теперь так останется. И, конечно, самыми тяжелыми были мысли о том, где Саша и Сэнди.
Я сидела на кровати, смотрела в окно, у одного мужчины был радиоприемник. Вдруг назвали мою фамилию, я прислушалась. Объявляли, что, к сожалению, среди казахстанцев есть потери. Что вчера в больнице скончалась 13-летняя Александра Летяго…

Саша
 — Я должна сказать, что казахстанское посольство в Москве сработало отлично, оперативно. В больницу представитель посольства пробрался раньше, чем ее оцепила милиция. Ко мне приходили представители казахстанского и американского посольств. Но никто из россиян не счел возможным зайти выразить соболезнования. Просто вычеркнули из жизни и все.
Светлана Николаевна достала две исписанные школьные тетради. В них – то, что мать переписала из официального заключение о смерти своей дочери Саши Летяго. Женщина убеждена, что во врачебном документе практически все – неправда.
 — Написали: умерла, потому что долго сидела в неудобной позе… Недавно, в начале октября, Путин давал иностранным журналистам интервью. И на вопрос о газе, примененном в «Норд-Осте», президент страны говорил, что это совершенно безвредный газ, что у людей просто обострились хронические болезни, так как заложники долго находились в одном положении, от этого и умерли. Но из хронических болезней у Саши был только гастрит! Я не знаю ни одного случая, когда бы человек умирал от обострения хронического гастрита! Еще в заключении о смерти написали о воспалении головного мозга. Так обтекаемо очень сказали, что могли быть болезни, которые не доставляли беспокойства при нормальных условиях.
Но никакого воспаление головного мозга у Саши, конечно, не было! В зале моя дочь не жаловалась абсолютно ни на что. Ни на головную боль, ни на боль в желудке. Накануне мы с Сашей проходили медицинское обследование, и врачи, работающие по договору с американским посольством, признали нас здоровыми!
… Первыми Сашу опознавали мои московские знакомые. И там милиционеры и медработники настолько были шокированы тем, как ее привезли, что сразу рассказал, что произошло на самом деле. Саша оказалась на дне автобуса, заваленная телами взрослых людей. Ее просто задавили! Саша была единственным ребенком, которого привезли во взрослую больницу.

Сэнди
 — А Сэнди вообще никакой помощи не оказали… 28 октября, когда меня привезли в гостиницу при казахстанском посольстве, я позвонила к американцам, и мне сказали, что, кажется, Сэнди нашли в морге. 29 числа я поехала на опознание. У него в кармане должно было лежать портмоне с крупной суммой денег. Сидя в зале, мы писали номера телефонов на нотных листах, которые Сэнди принес из оркестровой ямы. Сэнди положил свой листок в портмоне, которое потом потерялось. И поскольку у него не оказалось документов, он долго числился среди неопознанных трупов… Его мать, уже преклонного возраста женщина, не приезжали за сыном в Москву. Похоронная служба отправила гроб с телом в Штаты…
Ему просто не оказали помощи. Потому что не было никакой операции по спасению заложников! Была операция по уничтожению террористов. А на заложников было, в общем-то, наплевать…

Прочитав большие, пространные заключения о смерти своих близких, Светлана Губарева обратилась в Московскую прокуратуру. Там до сих пор расследуется уголовное дело о гибели Александры Летяго и Сэнди Букера. Карагандинка настаивает, чтобы российские власти провели дополнительную проверку и ответили ей на конкретные вопросы. Где и когда наступила смерть ее дочери и жениха? Оказывалась ли им медицинская помощь и почему она не достигла результатов? Каким автобусом перевозили Сашу и почему ребенка доставили не в детскую больницу?

Равнодушие
 — Где вы теперь планируете жить? В Москве?
 — Что вы! Я ненавижу этот город! Что будет дальше, я не знаю, ничего пока не знаю. Все очень сложно. Большую часть этого года я провела в Москве, пытаясь узнать, что же произошло, собирала документы. Пыталась лечиться. Мне дважды отказывали в госпитализации, пока не помогал кто-то со стороны, российские власти не хотели оказывать медицинскую помощь, хотя лечение было обещано. Я пришла в больницу, а там мне ни да, ни нет не говорят. Позвоните, мол, по такому-то телефону. Я позвонила, а чиновник, не буду называть его фамилию, заявил: «Уезжайте скорее в свой Казахстан. А то завтра с вами что-нибудь случиться, и у меня будут проблемы с вашей транспортировкой». Это дословно! Я его слова на всю жизнь запомнила.
А вот, скажем, в ноябре месяце 2002 года председатель союза промышленников и предпринимателей России г-н Вольский сделал официальное заявление, что они выделяют деньги для пострадавших в «Норд-Осте». Что у них есть списки, что они посчитали, сколько надо денег, что эти деньги у них есть. По 50 тысяч за каждого погибшего, бывшему заложнику 25 тысяч. Все оказалось ложью. Я позвонила, спросила про эти деньги, мне выразили соболезнования и сначала все подтвердили: «Да-да, приходите». А потом: «Ой, извините, у нас денег не хватает, будем давать только детям, оставшимся без родителей». У меня есть знакомая, у которой муж погиб, осталось двое детей. Младшему еще года нет. Она звонила туда, ей тоже сказали: «Нет, нет, у нас денег нет, и вам мы тоже не выплатим». В конце концов они начали выплачивать в феврале только москвичам, но на всех денег не хватило. Матери Даши Фроловой, например, ничего не дали.

Пять могил на Троекуровском
Даша Фролова, Сашина ровесница, похоронена рядом с карагандинской девочкой. Светлана Николаевна сняла на видеокамеру путь к могилам девочек. Большое, ухоженное кладбище. Всюду старые деревья. Вот дорога до часовни, а там сворачиваешь налево, и тропинка ведет к Даше и Саше. Возле памятников стоят живые розы. Лежат мягкие игрушки.
 — Когда мы приезжаем на Троекуровское кладбище, то обязательно обходим все могилы. Я знаю четыре, где похоронены заложники из «Норд-Оста». Пятую мы найти не можем. Но она точно существует. В Интернете я наткнулась на статью Вадима Газаева «Повесть об убитой девочке». В ней рассказывалось о судьбе Алены Поляковой, которая не вписывалась в официальную версию о том, что во время штурма среди заложников не было погибших от огнестрельных ранений. А эту девочку нашли в морге военного госпиталя с пулевым отверстием в теле. Ее родственникам просто не давали справку о смерти, а без этого документа похоронить невозможно. И они вынуждены были, я думаю, купить эту справку где-то на стороне. Скорее всего, Алена Полякова похоронена не под своим именем. Мне хотелось найти ее мать, Ольгу Полякову. Но российские власти делают все для того, чтоб заложники не могли объединиться.
А с Ириной Фадеевой мы встретились на съемках фильма английского телевидения. У Иры погиб сын Ярослав. Она мне рассказывала, что, когда нашла его в морге, то над бровью обнаружила ямочку, замазанную воском и закрашенную под цвет кожи. И сзади где-то на своде черепа еще одну такую ямочку. Но воск от кожи все равно на ощупь отличается. Естественно, она решила, что это огнестрельное ранение. Рассказала об этом в интервью журналистке. А когда вышла статья «Норд-Ост, одиннадцатый ряд, место тридцатое», то Ирине стали угрожать из прокуратуры. Мы ходили в прокуратуру знакомиться с заключением о смерти мальчика, у Ярослава было написано как у всех: умер, потому что долго сидел в неудобной позе.

Годовщина
Прошел год. За это время Светлана Николаевна успела пережить долгий судебный процесс. В иске к правительству России ей, как и почти всем остальным жертвам, отказали.
- Почему вы подали иск?
 — Российской конституцией и Европейской конвенцией нам гарантировано право на жизнь. Государство, Россия, это право у моих близких отняло, своих гарантий не выполнило. Следовательно, должно за это ответить. К моему большому сожалению, единственный способ ответственности государства – материальные компенсации.
- На что вы рассчитываете?
 — А на что можно рассчитывать в государстве, в котором должностное лицо, ответственное, в том числе и за недопущение терактов, получило за «Норд-Ост» высшую государственную награду «Герой России»?!
Сейчас многие заложники еще остаются в тех страшных трех октябрьских днях. Потерявшие родных люди обмениваются сведениями, в поисках справедливости ходят по судам, обивают пороги прокуратуры. Объединились в общественную организацию «Норд-Ост». Вместе не так обидно получать безразличные ответы от чиновников. Не так страшно нести свою боль в равнодушные казенные кабинеты. Когда власти всюду заявляют о победе и спасении заложников, искать причины гибели любимых людей, приставая с неуместными вопросами. Надоедливые попрошайки со своими бесчисленными претензиями, жалобами, ходатайствами портят положительную статистику, не вписываются в новую жизнь, в концепцию той «победы».
Столкнувшись с пренебрежением в России, жертвы «Норд-Оста» написали в Европейский суд по правам человека. О том, что спецслужбы не предотвратили проникновения в центр Москвы большой группы боевиков. Руководители операции по освобождению заложников не предприняли всех мер для спасения людей, власти не пытались договориться о компромиссе. Слишком большие потери были понесены после применения тяжелого наркотического газа. Отравленных людей доставляли в больницах в ужасающих условиях. Чуть ли не с первого дня зная об операции с газом, власти не подготовили ни медицинские машины, ни достаточное количество мест в больницах. Допустили мародерство над потерявшими сознание жертвами и погибшими. Все эти обвинения жертвы теракта отправили в европейскую инстанцию.

- У нас такая небольшая в сравнении с общим числом пострадавших, но устойчивая группа, человек 15–20 тех, кто был в «Норд-Осте», – говорит Светлана. – Тех, кто в то время находился вокруг «Норд-Оста». Родственники погибших. Каждый месяц 26 сентября мы обязательно собираемся. Последний раз говорили о том, что будет на годовщину. Поскольку наши близкие похоронены в разных местах, мы хотим 25 октября объехать все кладбища, сходить к каждому из них. Потом вместе посидеть, поговорить о своем, о больном. Ну а 26-го, конечно, обязательно – к театру. Я знаю, что там сейчас ведутся работы по установлению памятника погибшим. Посмотрим, что там будет за памятник. Мы несколько раз посылали Лужкову и правительству Москвы письма с просьбой, чтобы на памятнике сделали доску с поименным списком погибших. У меня есть ответ, в котором говорится, что московское правительство считает это не целесообразным, поскольку место возле театра не является местом захоронения.

Бессмысленность
 — Эдуард Тополь сделал вашу историю центральной сюжетной линией в своей книге «Двое в Норд-Осте». Вы читали этот роман?
 — Как человек Тополь сделал для меня много добра, принял активное участие в моей судьбе. Навещал в больнице, приносил на всю нашу толпу фрукты, свои книги. Без его помощи мне бы не оказали обещанного лечения. Я знала, что книгу о «Норд-Осте» и о моей судьбе писать все равно будут, и мне хотелось, чтобы она была максимально правдивой. Но книгу я не читала, потому что у меня есть собственное представление о случившемся: я была в том в зале. У меня нет желания ее читать. Окунаться в это заново тяжело, больно, невозможно.
 — В книге Тополь рассказал про русскую невесту Бараева. Вы на самом деле общались с этой девушкой?
 — Да. Но я ее знала только по Интернету. Я наткнулась на ее письмо на сайте, посвященном «Норд-Осту». И письмо этой девушки было пронизано такой болью острой. Ее боль перекликалась с моей болью. Гибель моих близких была бессмысленна. Эта смерть в угоду чьим-то амбициям политическим. Я ей написал, она мне ответила. Из ее писем я узнала, что Мовсару не было 23-х лет. Если отнять те 10 лет, которые идет война, то получается, когда началась война, ему было всего 12. Ну что такое ребенок в 12 лет? Разве он один виноват, что он стал таким? Мне кажется, что Россия просто обязана разделить с ним вину за случившееся.
…Теракт был еще совсем недавно, все свежо в памяти. И я должна, наверное, честно признаться, что чеченцы вызывают у меня чувство не жалости, а, я не могу точно подобрать слово, наверное, бессмысленности их гибели. Я смотрела на этих ребят: молодые, красивые парни и девушки. Вели они себя довольно корректно по отношению к нам, не на что было на них обижаться. Не грубили, не хамили, не унижали. И я думаю, что в принципе у них могла жизнь сложиться совсем по-другому. Ведь каждый человек чей-то ребенок, чей-то брат или сестра. Какой бы он ни был плохой или хороший, но для кого-то его жизнь очень важна и очень нужна.

P. S.
Фильм, который мы смотрели вместе со Светланой Губаревой, карагандинцы смогут увидеть 25 октября в 20:00. Картину английского режиссера Дэна Рида «Террор в Москве» покажет канал «АРТ».

«Новый вестник»

комментировать

добавление комментария
Пожалуйста, оставляйте комментарии только по теме.
имя:
e-mail
ссылка
тема:
комментарий:
Код:*
	я хочу получать сообщения по е-почте, если комментарии будут поступать еще

Powered by AkoComment Tweaked Special Edition v.1.4.6
AkoComment © Copyright 2004 by Arthur Konze — www.mamboportal.com
All right reserved