Сегодня, 30 августа, день рождения Анны Политковской.

28 мая прошлого года в Центральном доме журналиста прошла дискуссия на тему «Что мы знаем об Анне Политковской», организованная Международной лигой молодых журналистов при поддержке Союза журналистов России. Выяснилось, что мы знаем очень мало, и у нас нет и вряд ли будет желание изучать ее творчество. Но на встрече удалось обсудить, могут ли журналисты менять страну. Послушать об Анне пришли 12 человек, а рассказать о ней – те, кто ее знали: сотрудники «Новой газеты» — обозреватель Вячеслав Измайлов и заместитель главного редактора Виталий Ярошевский, а также Виталий Челышев, заместитель главного редактора журнала «Журналист».

Предполагался скайп-мост со студентами факультета журналистики Миланского государственного университета, но из-за нестабильного интернета соединение постоянно прерывалось. Однако Андреа Рискасси, профессор этого вуза и представитель Annaviva, сумел сказать гостям в Москве: «Я боюсь, что люди очень быстро все забывают. Это ужасно. Никто не должен умирать, но есть некоторые профессионалы, которых необходимо знать и помнить».

«Мама всегда считала своим долгом работать над такими темами, которые были на тот момент острыми и требовали пристального внимания общественности, следовательно, и журналистов – делится с «Новой газетой» дочь Анны Политковской Вера. – Про чеченскую проблему она говорила только одно, объясняя нам, близким, почему она занимается таким опасным делом: «Никто не занимается этим, и если я не буду делать этого – то кто?»

Профессия в кризисе, утверждали эксперты и сравнивали сегодняшнее состояние дел с той свободой, которой были овеяны 90-е годы. Так, журналисты не смогли остановить чеченские войны, но их конец приблизили максимально: тогда была профессиональная солидарность, и удавалось расшевелить общественное мнение. Одна из причин сегодняшнего равнодушия – это зависть со стороны коллег, вторая – это иная позиция, считает Вячеслав Измайлов: «Аня раздражала российские спецслужбы и этим самым раздражала и тех журналистов, которые в своей деятельности как-то на них опирались». Сейчас мало кто готов отказаться от комфорта и финансового благополучия во имя риска для жизни и сомнительных лавров. «К человеку, который однажды кому-то помог, однажды написал правду, начинается поток людей. Если у человека есть совесть, он всех выслушивает. Такой была Политковская», сказал Виталий Ярошевский. Молодые гости признавались, что не хотят быть такой, как она, что плохо знакомы с ее творчеством. При этом они обвиняли журналистку в том, что она видела лишь одну сторону правды и опиралась на слухи. Эксперты доказывали, что она всегда была на стороне слабых и брала на себя ответственность за возможную ошибку, чтобы не допустить какой-то трагедии.

Нужно пытаться сделать страну другой, объясняли гости молодым коллегам. Когда мы пишем правду, мы делаем сердца людей немного чувствительнее: «На самом деле, как только общество чувствует, что от этого что-то меняется, оно начинает иначе относиться и к себе, и к журналистам», – комментирует Виталий Челышев. «Пишите правду, но жизнь дороже. Я по идее должен говорить вам: пишите правду и ничего не бойтесь, потому что вам за нее ничего не будет, кроме благодарности» — продолжает Виталий Ярошевский. Пока мало кто реагирует на статьи журналистов, ничего не меняется. Похоже, это замкнутый круг и надо возвращать доверие к профессии.

В окончательно опустевшем зале заместитель главного редактора журнала «Журналист» объяснял будущим профессионалам с все еще горящими глазами, что человек, пришедший на журфак, выбрал себе миссию: помогать людям. И сейчас особенно актуально бороться хотя бы за те права, которые у нас остались.

Миланский университет готов поддерживать связь между журналистскими сообществами разных стран. «Молодые журналисты должны верить в себя. С новыми технологиями мы можем менять ситуацию. Главное – говорить правду и держаться вместе»,— вдохновлял Андреа Рискасси. Ведь общество рискует привыкнуть к тому, что журналистов убивают.

Эссе, которые прислали некоторые участники дискуссии и члены Международной лиги молодых журналистов, будут опубликованы на сайте ассоциации Annaviva.

Дискуссия «Что мы знаем об Анне Политковской?» 28 мая в Домжуре.
Организована Международной лигой молодых журналистов.

Андреа Рискасси,
представитель AnnaVivia и профессор миланского университета:
В Италии не многие знают, что произошло в вашей стране. В Милане мы стараемся сделать так, чтобы Политковскую не забыли. Чтобы это сделать, мы попросили посадить деревья. Я написал книгу AnnaViva, что значит «Анна жива». Потому что я уверен, что пока люди говорят о таких, как Анна, как Паоло Борселлино, о тех, кто был убит мафией, их не забудут. Ее приглашали на множество манифестаций для журналистов. Здесь много людей, которые ее знали, потому что здесь была опубликована книга о Чечне сразу после ее публикации во Франции. Я боюсь, что люди очень быстро все забывают – через 3 месяца, 6 месяцев. Это ужасно. Никто не должен умирать, но есть некоторые люди, которых необходимо знать и помнить. Каждый день, и не только 7 октября.

Виталий Ярошевский,
заместитель главного редактора «Новой газеты»:
У меня давнее впечатление, что за границей люди больше интересуются нашими проблемами, чем мы сами. В 1989 году я работал корреспондентом ТАСС в Праге, и так было богу угодно: я стал свидетелем бархатной революции, видел это все, писал об этом. Это вообще очень вдохновляющая, волнующая история. Это события, которые меняют мир. А начали эту революцию пражские студенты, они раскачали эту вполне стабильную и благополучную лодку. Потом почти сразу же после этих пражских событий я приехал, окрыленный, в Москву. Тут тоже все бурлило-кипело, демонстрации многотысячные в Москве против диктатуры КПСС и так далее. Меня пригласили на журфак МГУ как раз рассказать о том, что я видел в Праге, об этой бархатной революции. И я попал в совершенно другой мир, абсолютно. Я попал в мир тотально равнодушных молодых людей, которые, надо полагать, сделали свой выбор, выбрали профессию. Вот тогда я впервые с огромной горечью подумал о том, что если у нашей профессии и есть будущее, то оно очень туманно, очень сомнительно. Потом эти мои грустные ощущения подтверждались не единожды, когда стали умирать, погибать мои товарищи. Мы со Славой (Вячеслав Измайлов. – П.М.) и с нашими коллегами из «Новой газеты» не чувствовали такой деятельной поддержки со стороны журналистского сообщества. Иными словами, со стороны тех, с кем я встречался в 89-ом году в аудитории факультета журналистики и которые к моменту гибели, допустим, Анны Политковской, стали уже совершенно сформировавшимися и людьми, и журналистами. Поэтому удивляться здесь нечему.
Ваша малочисленность – лишнее серьезное свидетельство того, что профессия, безусловно, в кризисе. Может, это смелое заявление. Потому что русская и советская журналистика всегда славилась и отличалась личным участием каждого журналиста в событии, в жизни страны. Это всегда было важно для того, кто выбрал эту профессию.

Алексей Квасков,
студент факультета журналистики МГИ им. Дашковой:
Меня заинтересовала тема, потому что я интересуюсь расследовательской журналистикой. Наше государство закрыто, и то, что скрыто, всегда привлекает внимание. На данный момент для меня это больше как хобби. Я бы не сказал, что буду этим заниматься в дальнейшем, потому что это очень опасно.

Павел Кошкин,
студент факультета журналистики МГУ им. Ломоносова:
Почему такое пренебрежение к журналистам, которые погибают?

Вячеслав Измайлов,
обозреватель «Новой газеты»:
Мне кажется, немалую роль тут играет зависть, потому что Анна могла, другие не могли. Она так делала, а другие не могли так делать, и известные журналисты не могли так делать. В 2001 году Анну задержали в чеченском селении Хатуни, там находилось российское десантное подразделение. По информации чеченцев, там были ямы, в которых держали людей. И вот Аню задержали там в этом полку. Это было в феврале 2001 года. В это время туда приехал командующий десантными войсками генерал Шпак, и приехал известный российский журналист Леонтьев. Причем он с Аней учился на одном факультете и в одно время. И Аня ему сказала: помоги в этом деле. А Леонтьев ей ответил: «Я на другой стороне». Аню тогда еле-еле удалось вытащить оттуда.
Так что одна из причин – это зависть, вторая, наверное, причина – это иная позиция. Это главные. Аня раздражала российские спецслужбы и этим самым раздражала и тех журналистов, которые в своей деятельности как-то на них опирались.
Были внесудебные расправы. Президент на последней встрече с правозащитниками заменил это слово на «репрессии». Можно и «репрессии», но правильнее «расправы». И это же не один раз было, много раз сажали людей.

Виталий Челышев,
секретарь Союза журналистов России, заместитель главного редактора журнала «Журналист» и шеф-секретарь МЛМЖ:
У некоторых военных, которые тогда задержали Анну, возникли личные проблемы. И они тогда обращались, конечно, не к Леонтьеву. Они обращались к той же Анне Политковской. На самом деле любая правозащитная деятельность у нас считается другой частью общества, если можно фашистов и нацистов называть так. На Аню выливали ушат помоев. После ее гибели на одном фашистском сайте появилось требование прах Политковской передать в Соединенные штаты, чтобы ее здесь не было. И излагалась ее весьма тенденциозная биография.
Опорочить человека, занятого правозащитой, считается почетным, патриотичным.

Анна Леонова,
председатель Международной лиги молодых журналистов и студентка факультета журналистики МГУ им. Ломоносова:
Есть вопрос, который вызвал разногласия участников нашей сегодняшней дискуссии. О том, насколько можно ставить знак равенства между журналистикой и правозащитой. Здесь присутствует Анастасия Чибисова. В своей эссе она написала, что не отрицает заслуг Анны, но ей сложно доверять журналисту, к работам которого «было столько нареканий, и что самое интересное – не только со стороны правительства». Поэтому Анастасия не хочет быть таким журналистом, как Анна Политковская. Анастасия, как вы прокомментируете ваше заявление?

Анастасия Чибисова,
абитуриентка факультета журналистики:
Я поняла, что я ничего не могу о ней сказать, когда меня спрашивают. И это стыдно, учитывая, что я хочу поступать на факультет журналистики. Я стала искать материалы, чтобы написать эссе. Сначала прочитала очень хорошие отзывы, и написала первый вариант. А потом мы стали обсуждать это в группе на журфаке с кем-то еще, я встретилась с другими людьми, которые посоветовали мне поглубже изучить источник, ведь тут все не так однозначно, не так просто. Я стала искать в интернете другие источники, и там даже сами жители Чечни писали, что да, она была хорошим журналистом, но она писала в основном со слухов и со сплетен, то есть не всегда проверяла информацию. Поскольку я нашла много таких высказываний, я засомневалась. Я сюда пришла пересмотреть свою позицию, если придется.

Виталий Челышев:
Есть замечательный парень, журналист Дима Флорин. Сейчас он, по-моему, работает в «Кавказском узле», работал в «Московском корреспонденте». Он брал последнее интервью по телефону у Натальи Эстемировой. Связь была не такая плохая, как с Италией, но все-таки не очень хорошая. Наталья хотела назвать фамилии тех людей, которые, по ее данным, по слухам, как вы только что сказали, могут подвергнуться там репрессиям. Дима ей сказал: «Давайте завтра утром я вам перезвоню», и она не назвала тогда этих фамилий, а на следующее утро уже случилось то, что случилось: ее увезли и убили. На мой взгляд, есть вещи, за которые журналист должен брать ответственность на себя. Он готов взять ответственность за возможную ошибку, чтобы не допустить какой-то трагедии. И готов за нее отвечать, скажем так. Я не так знал Анну, как коллеги по газете, да и потом она работала, как торпеда: туда летала, обратно. Она работала как самостоятельная фигура. Во многих изданиях существуют такие фигуры, которые так работают. И это не обвинение.

Не знаю, будет ли в этом году вручение премии Сахарова, обычно мы встречались с ней там. Она по жизни была очень мягким человеком. И это часто отличает журналистов жестко пишущих, которые умеют мягко разговаривать. Я не видел, чтобы ее задели и она подняла тон. Наверное, были такие ситуации, без меня. Поэтому я считаю, что это не обвинение. На самом деле она наступила на такое количество мазолей, что когда Путин сказал, что ее смерть принесла больше несчастий, чем ее работа, то он выразил наверняка не только свое мнение, но и мнение тех людей, на чьи больные мазоли она наступила. Ее никуда не хотели пускать. Возможно, и Беслан закончился бы иначе, но вы знаете, что ее откачали в реанимации в Ростове-на-Дону. Она умирала, ее отравили. Ее обкладывали льдом, Дима Муратов рассказывал. Ее не пускали, потому что боялись, что она может рассказать правду, но это не самое главное: она может, возможно, решить проблему без их участия. И здесь смесь журналистики и правозащиты я не считаю страшной. Эстемирова, кто она? Журналистка, печатавшаяся под псевдонимом в «Новой»? или правозащитница официально?

Виталий Ярошевский:
Думаю, что Виталий ответил на ваш вопрос. Людей, которые пользуются слухами, не убивают. Их не преследуют. Им не отбивают арматурой почки в подворотне, поверьте мне. Убивают тех, кто узнал о чем-то, что очень опасно для очень опасных людей. Вот Аня знала много. Убили ее не за то, что она собирала в Чечне слухи. Убили ее, возможно, за то, что она узнала о внесудебных убийствах, о похищениях, о пытках. А это не слухи, это профессиональная работа.
Я за ней наблюдал со стороны. Я, во-первых, с ней начинал работать еще в «Общей газете», но люди не табуретки, они меняются, зачастую в худшую сторону. Потом я с ней работал в «Новой газете». Мы все, за исключением Славы, может быть, нормальные, вменяемые журналисты. Политковская от нас отличалась. Она отличалась, я бы сказал, высококачественной невминяемостью. Объясню, что я имею в виду. Она бралась за темы, к которым я не то что не подступился, я бы бежал от этого. Потому что страшно, не за себя страшно, а страшно выслушивать все эти истории. Неприятно. Это меня грузит. Я привык жить нормально, я привык жить спокойно. А кто шел к Политковской? К слову сказать о ее правозащитной деятельности. Да никакая эта деятельность не правозащитная, а просто защитная! Она защищала людей. К ней шли матери, потерявшие детей, к ней шли отцы, потерявшие семьи, к ней шли дети, потерявшие все. Это очень трудно. Это невыносимо трудно.

Анна Леонова:
Как ни стыдно мне в этом признаваться, я прочитала публикации Анны Политковской первый раз при подготовке к этой встрече, чтобы составить мнение о ее творчестве. Это те темы, к которым обычные журналисты не подступаются. С одной стороны, эти материалы рождали во мне пессимизм после прочтения, то есть я читаю и все не так, как мы себе, возможно, представляем. С другой стороны, я испытала безмерное уважение к ней, потому что, действительно, это — нормальная журналистика. Потому что, например, когда я читаю публикации зарубежных журналистов, у них перо острое. Это настоящая публицистика. Работа журналиста заключается в том, чтобы указывать власти на то, что не так. И за это Анну Политковскую все время обвиняли. А это нормальная журналистка, то есть за рубежом это воспринимается как нечто нормальное, писать в таком стиле. Мое личное мнение – сегодняшняя российская журналистика достаточно беззубая, и никто не позволяет себе никаких комментариев не только потому, что боится, а потому что человеку лень связываться с такими неудобными для него темами.

Виталий Ярошевский:
Безусловно. Слава (Вячеслав Измайлов. – П.М.) о себе не будет говорить. Я скажу: Слава уже прописался в раю. Потому что человек, спасший людей от верной гибели – это человек, который с богом разговаривает напрямую, извините за этот пафос. Вот что такое настоящая журналистика, вот что такое настоящая защита, не правозащита, а защита людей. Вот ради этого стоит рисковать. Ради этого стоит работать. В свое время, разговаривая с одним журналистом, я задал ему совершенно идиотский вопрос: какой материал он считает для себя самым главным из того, что он опубликовал? А он ответил очень хорошо. Он сказал, что это была маленькая заметка, после которой из тюрьмы выпустили невинно осужденного человека. Может быть, так?
Возвращаясь к вашему вопросу. Не только зависть, это безусловно. Дело в том, что режим нынешний вылепил общество по своему образцу и подобию. Дважды в стране шла гражданская война, но учитывая ту страшную первую – трижды. Две чеченские войны – это не война России с Чечней. Это война граждан России с гражданами России же. Вы помните хоть одно массовое выступление наших соотечественников против этих войн? Хотя бы одну массовую демонстрацию, которая собрала бы более пяти тысяч человек? Мне казалось, это видимо было наивное ощущение, что только матери солдат, которых забрили в Чечню, матери детей, которым светила эта Чечня, если бы они вышли на улицу, это все рухнуло бы. Весь этот режим упал бы. Но ничего подобного не произошло. Поэтому к чужим – Аня была чужая – к чужим здесь такое отношение. Это ведь не отношение к коллегам. Это отношение общества к тем, кто не встраивается в очень жесткую схему. А она есть, и мы в ней существуем.

Трое человек из зала (из 12) подняли руки на вопрос «Верите ли вы, что Анну убил режим?»

Девушка:
Анна несла важную информацию людям, тогда почему не произошло никакого резонанса? Это был ценный человек для российского общества.

Павел Кошкин:
Я не согласен, что ее убил режим. Скорее всего, это сделали террористы и боевики, против которых она писала. Есть еще Ольга Алленова, журналистка Коммерсанта, она тоже много писала про Чечню. Почему ее не убили? И до сих пор она пишет. Скорее всего, тут дело не в режиме.

Виталий Ярошевский:
Измайлов тоже писал о Чечне, его тоже пока не убили. Что значит «почему не убили Алленову?» Да Политковская не одна писала о Чечне. Я не исключаю, что Политковская что-то узнала. Я не могу сказать, я могу догадываться. Она подошла вплотную к какой-то очень серьезной тайне. Может, Слава знает об этом. Но если знает, то, наверное, не скажет.

Вячеслав Измайлов:
Я не считаю, что она подошла к одной серьезной тайне. В Чечне были внесудебные расправы, надо всеми расправлялись и сотрудники ФСБ, и сотрудники МВД, и сами чеченцы расправлялись. И Аня об этом писала, об этом говорила. Потому что должны же люди об этом говорить, как-то людей защищать. Пусть даже они в чем-то где-то виноваты. Она писала об исчезновении парня в 2002 году. Один изнасиловал и убил девочку. Аня об этом писала. Она не должна была об этом говорить, никто не должен был об этом говорить! Если бы она об этом не сказала, никто об этом, может быть, так широко и не узнал. Многое из того, что Аня говорила, делали не только конкретные люди, делалось властью, с одобрения власти. Власть, конечно, была недовольна ею, она была врагом этой власти. Она писала и о местных небожителях, и о Рамзане Кадырове. Она, в частности, и интервью с ним брала, это было в 2004 году, после смерти Ахмада Кадырова. Она все писала, что он говорил ей.

Девушка:
Почему у Анны была такая тяга к проблемной тематике? Она же женщина.

Виталий Ярошевский:
Любой ответ будет банальным. Это просто выбор. Во-первых, я думаю, что это зажигает кровь. Во-вторых, это темы, которые на слуху, они резонансные. Анна политковская была совершенно нормальным человеком, она хотела быть славным. Была честолюбивым человеком. Она хотела, чтобы ее имя звучало. Поэтому она бралась за такие темы, за которые мало кто брался, безусловно.
Еще раз хочу сказать – нам нравится жить комфортно. Но есть люди, для которых это не главное. Им тоже хочется жить комфортно, но приоритеты другие. Ее рост начался с чеченских войн. В «Общей газете» мы ее не пускали туда в командировку. Мы что-то чувствовали, хотя военного корреспондента – Надю Чуйкову – там убили. Это было первое демонстрационное убийство. Тогда, кстати сказать, собралось много журналистов.
Люди сейчас не реагируют, потому что они такими стали.

Бэлла Шахмирза,
студентка факультета журналистики МГУ им. Ломоносова, координатор лектория о народах России «Лицом к лицу»:
Мне кажется, что у Анны Степановны была очень женская журналистика. Она писала о настоящих историях, а не о какой-то большой политике. Она писала о конкретных людях и на конкретных примерах показывала человеческое лицо той же самой Чечни и зверств, которые происходили. Она не бралась за какие-то темы о боевых действиях или о ратных подвигах нашей армии. Она очень по-женски все это осознавала, и мне кажется поэтому у нее была такая проблемная журналистика.

Алексей Квасков:
Скажу вам откровенно, у меня довольно неоднозначное к ней отношение. Мне кажется, что она личность противоречивая. Она была, безусловно, смелым журналистом, но ее беда как человека заключается в том, что она видела лишь одну сторону правды. Я читал ее статьи, и на мой взгляд большее количество публикаций касаются Чечни, и они как раз русофобского характера. Потому что Анна Политковская выделяет проблему только лишь одного чеченского народа, кавказских народов. Она пишет о зверствах, причиненных русскими солдатами чеченским женщинам. То, что они остались дома, без мужей и так далее. Но ведь настоящий журналист должен быть беспристрастным в этом отношении, выбрать так сказать серединную позицию, так как, на мой взгляд, в войне все-таки нет правых. Она пишет, больше заступаясь за чеченский народ.

Анна Леонова:
Она сама общалась с этими людьми.

Алексей Квасков:
Но это не реальные факты, понимаете? Кто-то ей что-то сказал, и она написала. Где доказательства? Журналист должен следовать доказательствам, а не просто словам.

Виталий Ярошевский:
Академик Сахаров примерно на такую же реплику отреагировал однозначно: «Я всегда на стороне слабых». И совершенно ему было плевать на объективность. Политковская была на стороне слабых. В Чечню с мечом пришли мы, русские люди. Нас туда звали?

Алексей Квасков:
Вот поэтому русские люди и не интересуются ею. Вот и все.

Виталий Ярошевский:
Правильно. Вот ответ на многие вопросы. Она действительно абсолютно неоднозначным человеком была, да и журналистом. Ну и слава богу. Она не икона никакая, это естественно. Мне, например, какие-то вещи, которые вышли из-под ее пера, активно не нравились. Не нравились, потому что они были написаны не так, как я это себе представлял. Ну и что? Это естественно. Но позиция у нее была очень четкая и однозначная. И, кстати сказать, и русских она защищала с таким же неистовством, как и чеченцев. Если бы она не защищала русских, она бы не пошла на Дубровку к боевикам. Там в зале сидели русские люди. А она пошла к боевикам, потому что те сказали: мы будем разговаривать с Политковской. А знаете, зачем они это сказали? Они хотели дейстительно договориться об освобождении части заложников. Вот и все. Точно так же, за этим же она летела в Беслан. И защищать уже не чеченцев. А осетин, допустим. Или украинцев. Имеет ли значение в данном случае национальность, скажите мне? Если там погибло 334 человека, из них половина дети.

Виталий Челышев:
 — Я люблю ее творчество, она мне нравилась как человек. Вопрос не в этом. Был вопрос, почему занималась? Человек, который однажды кому-то помог, однажды написал правду, даже однажды (а если дважды – то тем более), к нему начинается поток людей. Если у человека есть совесть, он всех выслушивает. Я говорю сейчас как бы абстрактно, но я знаю, что у Анны Степановны была именно эта ситуация. Потому что к ней шли, как в советское время шли к журналистам. Потому что сейчас газеты пишут, что с читателями переписку не ведут, на письма не отвечают.
Она вела прием как кто? Как журналист, который потом об этом напишет.
Это разные вещи: шок от того, что взорвали Диму Холодова, был страшный. Наверное, любви к Листьеву было больше, это была медиафигура, но это было первое потрясение. А потом, когда начали убивать четырех редакторов в Тольятти. Кто о них помнит? Только тольяттинцы.
Забили парня, Домникова, считалось, что это бытовое убийство. Потом оказалось, что это заказ. Люди начинают привыкать к тому, что журналистов убивают. У нас в следующем номере выйдет: девочка из Екатеринбурга пишет, что у них один из преподавателей сказал, что все журналисты продажные, проститутки, которые задирают юбки перед каждым, лишь бы туда деньги сунули. И она начала спорить, аудитория ее не поддержала. Потом она решила, что может быть преподаватели боятся, начала опрашивать ребят: вы продажные? Упомянули только Анну и сказали, что «Я такой судьбы себе не хочу». Вот она правду писала, ее убили. Это один из лучших университетов. Девочка пошла потом к декану, декан поговорил с преподавателем, это ужасно.
Вопрос не в этом. Это тенденция, что журналистов убивают, море мокрое, сами понимаете. Общество перестало на это обращать внимание. Когда убили Анну, в Финляндии была демонстрация. В Лондоне организовал профсоюз демонстрацию, союз журналистов Великобритании и Ирландии. А в Финляндии сами вышли.

Девушка:
Хочу не согласиться с молодым человеком (А. Квасковым – П.М.). Я тоже читала мнения по поводу ее статей, ее деятельности. Одни ее поддерживают, другие нет. Она была не просто сторонним наблюдателем, она становилась частью семьи, о которой она писала. Ее эмоции оправданы. Рамзан Кадыров говорил, что она сказочница. Я считаю, что это не могут быть слухи, она очевидец, она это видела. Она говорила с этими людьми, она говорила правду.

Виталий Ярошевский:
В 96-ом году вам сколько было лет? Четыре? Мне было больше гораздо. В 94-ом году в декабре началась первая чеченская война. У нас, у журналистов были – теперь я понимаю – иллюзии, что мы способны войну остановить. Я вам должен сказать, что общество 90-х годов было совершенно другое. Журналистика была другой, она была свободной, она была альтернативной. Там были «Известия» и «Российская газета», «Общая газета» и допустим «Московская правда», писали по-разному, но все писали однозначно: остановите войну! Вы ее начали, я имею в виду руководство страны, вы должны ее остановить. Там сотнями гибнут люди. Какой еще аргумент нужен для объективности? Мы говорили лапидарные вещи: перестаньте убивать живых людей, перестаньте! Ни одни из ваших сверхцелей и сверхзадач не стоят человеческой жизни. Этой максиме две тысячи лет уже. Но нет. Война продолжалась. Но я должен вам сказать, что ее конец журналисты приблизили максимально. Потом поменялись времена, пришли другие начальники, развязали вторую войну и позатыкали нам рты. Абсолютно. Тотально позатыкали нам рты. Россия – страна телевидения. Вспомните эти сюжеты. Возможно, тогда вы их и не наблюдали. Вспомните эту объективность государственных средств массовой информации. А телевидение у нас все государственное.

Девушка:
Я получила свой ответ от ее статей. Чечня – это Россия, это не так далеко, как все думают. Это тоже война.

Виталий Ярошевский:
Аня, безусловно, заблуждалась, об этом можно сказать. Она считала, что до нас можно достучаться. Я в данном случае не исключаю себя из этого оборота, хотя я работаю в совершенно определенной газете, и у этой газеты есть совершенно определенная жесткая позиция. Она считала, что рассказывая о чужой беде, она может вдруг что-то такое разбудить в людях. Которые возьмут, действительно, и выйдут к Дому Правительства. Не три человека с плакатами «Остановите войну», а триста тысяч. Не получилось. А на похороны пришло много. На похороны у нас любят ходить.
На какую журналистику у нас есть спрос? Я вам сейчас приведу маленький пример. Беслан. Трагедия кромешная. Митинг на Васильевском спуске, организованный «Единой Россией» и ее клевретами. Нагнали туда 200 тысяч человек, тьму. Я был в этой толпе. Я слышал такие разговоры: «Мне пообещали 13-ую зарплату», «Мне пригрозили лишением премиальных». Люди объясняли друг другу, зачем они пришли. А рядом ходили из союза русских офицеров в черной униформе, распространяли листовки. В них было написано: дайте оружие русским, долой каких-то там кавказцев. Понимаете, это был митинг солидарности с осетинским народом. Мы кривые, мы неисправимые.
Одновременно в этот же день в Риме без всякой «Единой России», без Берлускони на улицу вышли миллион человек! Миллион! Более того, городские власти обратились напрямую к римлянам: не ходите на демонстрацию, это очень опасно. Они не знают, где этот Беслан. Но им сказали: «Там убито 334 человека». И римляне вышли на улицу с детьми. Им сказали: «В толпе террорист как рыба в воде. Вы рискуете не только своей жизнью, но и жизнью ваших детей». Плевать. Это называется гражданским обществом. Это гражданское общество, будь то в Риме, в Голландии или в Финляндии. Кстати сказать в Финляндии вышли к посольству России. Пришло 3000 человек вместо заявленных двухсот. Они там живут в свое удовольствие.
Понимаете, люди неоднозначны. И Политковская была неоднозначна. В этом была ее человеческая и профессиональная прелесть. Для нее не было таких вопросов, объективна я, не объективна. Вообще в принципе по гамбургскому счету надо быть объективным. Но когда ты видишь – извините меня за это давление – мертвого ребенка на дороге, а рядом мать с оторванной рукой, и ты наешь, что пролетел не фашист над ними, а наш вертолет, и проехал не оккупант на танке, а наш БТР, ты когда это видишь и знаешь… Она же не была заводным апельсином, это все было на разрыв, и она об этом писала.
Никаким холодным умом она не отличалась. Она была человек зажигающийся, высочайших эмоций. Сколько раз мы с ней сшибались так, что искры из глаз летели.

Анна Леонова:
Какая правда войны? Многие журналисты говорили, что не понимают, где правда.

Вячеслав Измайлов:
Хорошо, что вы задали этот вопрос. Вообще-то по первой профессии я не журналист, а военный. Я прошел Афганистан, был замкомандира батальона, прошел первую чеченскую войну в качестве офицера. Был более года офицером в управлении 205-ой бригады в Чечне.
Вы говорите, что она писала о чеченцах больше. Елки-палки, первая чеченская война… я не только там был, я вел учет этого всего. Так вот, до двух третих потерь наших в первую войну – это не от пуль чеченцев – как минимум до двух третьих – сами друг друга убивали, специально. Было и случайно, но многое было специально. Когда на Ханкале на дежурство заступают то десантники, то внутренние войска, то войска министерства обороны. Это кромешный ад. Если заступают десантники, они берут ребят из министерства обороны, с внутренних войск. И не просто берут, они в них стреляют, они их убивают! Ни одного, ни двух! Один раз убили четверых моих ребят. Такое было. Две трети убиты своими.
Вы знаете, я беседовал с молодыми ребятами, которые только что приехали в Чечню. Их держали запертыми в оружейной комнате в той части, в которой они были, а потом посадили в самолет и отправили в Чечню, чтобы они не разбежались. Вот такое я видел. Поэтому на чьей стороне правда и как бы я, например, поступил, будучи президентом – не знаю абсолютно. Наверное, убежал бы скорее из страны.
Но я видел такое. Я видел такую грязь. Грязь от своих. Теперь дело в том, что похитители людей они, в том-то и дело, интервью Ане не давали. Не только интервью, они не говорили о своих делах. Более того, они хотели выглядеть хорошо. Всегда. Даже когда похищали людей. Поэтому они были далеки от журналистов. А вот Аня видела то, что делает государство, когда оно убивает людей часто абсолютно ни в чем абсолютно не повинных. Она об этом говорила. О том, что больше лежит на поверхности. Но дело в том, что все запрещали во вторую войну. В Чечню можно было поехать, только если была аккредитация. Ты приедешь на Ханкалу, тебе дадут охрану и покажут. А если ты самостоятельно куда-то пойдешь, то тебя выловят, в лучшем случае отправят обратно, в худшем случае не знаю, что сделают. Аня этого не хотела. Она хотела это видеть. Поэтому разговор о слухах – может, и были где-то слухи.
Вот, например, когда мы с ней в 99-ом году были в Ингушетии, а в Чечню не пускали, мы стоим на блок-посту в Ингушетии, и женщины говорят. Она записывала с их слов, да, это, наверное, слухи. Не только были слухи. Было, действительно, реально то, что она видела. А чтобы видеть, нужно было ей пробираться знаете как? В багажнике автомобиля. И вывозил ее вице-премьер Чечни Ильясов с Хатуни, где она находилась. И наши имитировали расстрел в 2001 году – он ее увозил самолетом.
А было такое: с официальными правозащитниками и журналистами она поехала в Чечню. Она была проблемой для всех, кто ехал туда официально. То есть она пряталась, другие нет. Потому что она хотела посмотреть не то, что показывают, а то, что не показывают, то, что реально существует.

Павел Кошкин:
Спроса на тенденциозную журналистику, по крайней мере среди студентов журфаков, нет. Именно потому, что статьи Анны Политковской были все-таки тенденциозны, потому что было очень много эмоций, не было баланса, многие студенты склонны не доверять ей. Вот когда читаю статью тенденциозную, скажем, западного журналиста, я всегда задаюсь вопросом: человек хочет заработать? То есть он освещает одну точку зрения, и это ему выгодно так или иначе. Возможно, это не так. Я не много читал статей Анны Политковской.
Мне кажется, что ей не доверяют, потому что с одной стороны она была тенденциозна, с другой стороны потому что все-таки я мало знаю ее как человека. Поэтому в обществе апатия и нежелание изучать ее.

Виталий Челышев:
Боюсь, что общество очень сильно изменилось за последние десять лет, даже больше – лет за 12 последних. С чем это связано? Вы не застали в прессе разноголосицы, вы не видели этого разнообразия, когда одну газету хотелось растоптать, другую газету хотелось читать. В принципе каждая газета в какой-то момент была своеобразной тенденцией. Мы сегодня говорим об Анне, мы можем точно так же вспомнить – мы очень с ней дружили – Галю Старовойтову, которую сняли. Она занималась межнациональными отношениями у Бориса Николаевича. Ее сняли с этого поста именно потому, что она выступала против грядущей войны.
У нас разные отношения с Михаилом Никифоровичем Полтораниным – то такие, то такие, но в основном по старой памяти мы дружны. Но тогда он снял вопрос о войне, он был снят и он приехал оттуда со снятым вопросом: не должно было быть войны. Но пришли Хасбулатов с Рудским к Ельцину и сказали: Да что ты церемонишься? Завтра все будут висеть на фонарях. И они пошли на это.
Разная пресса восприняла это как преступление. Я тогда выпускал экологический ежедневник, и как раз под график попало. Я сделал так, что наша газета попала на стол к Борису Николаевичу. Она закрылась вскоре после этого. Нас загнали в угол. Но мы могли это сделать. Сегодня журналисты знают, что а) они не могут, б) их за это даже закрывать не будут, разве что в суд подадут, если можно снять полмиллиона рублей, это да. И передать в детский дом. Вы понимаете, что мы живем сейчас в изменившейся стране. Она не состарилась, она одеревенела. Ее хоть поливай, хоть нет – я не вижу ростков. Но молодежь, которая мне пишет – я на нее надеюсь. Потому что мне пишет та молодежь, которая живая.

Виталий Ярошевский:
Кто-нибудь знает, сколько погибло мирного чеченского населения на двух чеченских войнах? Никто не знает. Цифры следующие циркулируют: 120 тысяч, от 50 до 100 тысяч, а Хасбуллатов вообще привел кромешную цифру, 200 тысяч. Это мы на каком свете-то? Это как? Это наша страна, мы не знаем, сколько там погибло народу. Так может быть, об этом нужно говорить?
Я сейчас вам приведу несколько цифр. Аудитория первого канала – 100 млн человек. Аудитория второго канала – 80 млн, НТВ – 60. И тираж «Новой газеты»– 270 тысяч. Что нас душить-то?
Что было в 90-е годы? Думайте, читайте. Это очень важно для понимания того, где мы живем и с кем мы имеем дело. В лихие вот эти. Вам, наверное, уже все мозги проканапатили. Значит, публикация в Новой газете – Политковская темы выковыривала… минное поле. Пишет материал. Егору Яковлеву, главному редактору «Общей газеты», звонит Олег Добродеев, шеф информационной службы НТВ.— Что у вас интересного? Он говорит: — Политковская такое тут отчебучила! — Хорошо, мы сделаем сюжет. Вот вам паровоз. И 150 тысяч тиража «Общей газеты» в одночасье вырастали в 40 млн. Вот что такое телевидение было тогда, вот что такое корпоративная солидарность.
У нас убили Надю Чуйкову в Чечне, я уже говорил. Двое журналистов туда поехали, неделю искали, нашли. Как живы остались, я не знаю до сих пор. Привезли ее сюда, похоронили. А в день, когда ее нашли, мне звонят из «Известий». Я был тогда заместителем главного редактора «Общей газеты». Мне звонят и говорят: «Нам нужен материал на первую полосу». Я говорю: «Мужики, у меня ни сил нет, ни эмоций». «Это твои проблемы. Нам нужна заметка. Коротко».
Они сорвали график выхода газеты, задержали номер, для того чтобы поставить мою писанину на первую полосу главным материалом о том, что в Чечне найдена убитая журналистка «Общей газеты». Вы сейчас себе что-то подобное представляете?
Я очень хорошо знаю тех, кто сейчас с каким-то превеликим удовольствием обслуживает власть. И больше того – они были другими тогда. Видимо, человек меняется. Я тоже, видимо, меняюсь. Я в «Новой газете» работаю по очень простой причине: мне там не стыдно. Это удивительно, но это играет роль. Я человек взрослый, но рядом со мной работают очень способные, очень молодые ребята. Я одно время думал: а их-то что там держит? Карьера? Нулевая. Да и геморрой. Заместитель главного редактора в «Новой газете» — головная боль постоянная. Зарплаты? Скромные, да еще и не вовремя выплачивающиеся. Социальные пакеты? Да мы недавно научились это выговаривать вообще. Ничего нету. Оказалось, когда я поговорил в кулуарах: не стыдно, не интересно, имя можно сделать. Вот на это надежда. Не стыдно – это очень важно.

Виталий Челышев:
У них вообще Ноев Ковчег, который собирает всех. Обрушилась «Общая», куда они перешли? В «Новую». Я вообще не знаю, зарабатывают ли они там. Я знаю точно, что если я вдруг разругаюсь в «Журналисте» и мне нужно будет куда-то уйти, я пойду к Муратову и скажу: слушай, я пропишусь у тебя? Потому что я не знаю другого места такого, где можно не ощущать стыда.

Виталий Ярошевский:
Вадя Речкалов, который со мной в «Общаге» работал, не то что написать, он бы испугался думать о том, о чем он пишет сейчас, работая под предводительством Егора Яковлева. И, кстати, ездил в Чечню и писал совершенно определенные очень качественные материалы. Миша Леонтьев был другим.

Анна Леонова:
Мне написала чешская журналистка. Насколько я поняла, она работает с «Мемориалом». Рассказала о том, что впервые в Чехии был создан правительственный комитет, который занимается тем, что противостоит возвращению чеченских беженцев на родину. Это к вопросу о том, насколько вообще возможно сегодня все это регулировать на государственном уровне. Потому что Чехия по сути стала первой такой страной, объясняя это тем, что в Чечне не созданы условия для жизни. Кроме того, есть некоторые психологические мотивы. Люди, которые провели некоторое время в Европе, их никуда не будут устраивать на работу, только в РУВД, и если они откажутся, понятно, что с ними станет.
Она направила пресс-релиз, сейчас они собирают аналогичные комиссии, пытаются вызвать к этому интерес на правительственном уровне других европейских стран. Не знаю, насколько это попахивает международным скандалом.

Карлотта Марьяни (Carlotta Mariani),
студентка факультета журналистики миланского государственного университета:
Думаю, очень важно говорить об Анне и делать так, чтобы люди знали об ее работе. Чтобы в будущем ничего подобного не повторилось. И люди должны знать, что произошло в Чечне и в других частях мира. У нас тоже множество таких журналистов, например, Вальтер Тобаджи, Роберто Савьяно.
Анна Политковская говорила правду, и благодаря таким, как она, люди знаю реальность и они могут жить в нашем обществе. Я прочитала ее книгу о Чечне и была очень удивлена, потому что то, что я видела по телевизору, совершенно отличалось. Она была великим журналистом, великим писателем и великим человеком.

Вопрос в зал:
Вы хотите быть как Анна Политковская?

Виталий Ярошевский:
Нет, будьте все живы. Есть абсолютно негласная установка: ни один материал не стоит не то что жизни, здоровья журналиста не стоит. Ни один, поверьте. Самый острый. Мы потеряли шестерых. Это потери чудовищные. Мы потеряли лучших людей, вот в чем дело. Они выполняли свой долг, безусловно. Царствие им небесное. Но не обсуждается. Лучше бы они жили.

Девушка:
Юлия Латынина пытается делать то же самое, что Анна Политковская?

Виталий Ярошевский:
А ей угрожают уже. Было время, к ней вообще охрану приставили. Напрямую угрожали.

Полина Мякинченко,
студентка факультета журналистики МГУ им. Ломоносова:
Что же тогда делать молодым журналистам, если они с одной стороны хотят писать правду, а с другой стороны жизнь дороже?

Виталий Ярошевский:
Пишите правду. Но жизнь дороже. Вы пишите правду для того, чтобы страна стала все-таки другой. Она же была другой, понимаете? Я застал замечательные времена здесь. Они были совершенно безбашенные, полуголодные, но такого количества людей я на улице не видел после этого. Конец 80-ых, начало 90-ых. Путч этот чертов, когда люди остановили танки. Какие-то очкарики с кейсами. Я видел, как они строились у Белого дома. Как на войну в 41-ом году. Вот такой должна быть страна. Она должна быть свободной. Очень приветливой к тем, кто в ней живет. Повернутой к тем, кто хочет сюда приехать. Но если в этой стране раскрываемость убийств журналистов – а с 91-го года по настоящее время в России убито 215 журналистов — может, уже и больше. Если раскрываемость убийств журналистов будет составлять 2 процента, которые у нас есть сейчас, то конечно я буду говорить вам: пишите правду, но оставайтесь живыми.
А я по идее должен говорить вам: пишите правду и ничего не бойтесь, потому что вам за нее ничего не будет кроме благодарности. Если Политковская пишет о том, что людей убивают в Чечне, убивает власть местная, то федеральная власть как на это должна реагировать, скажите мне?

Виталий Челышев:
Христос говорил когда-то о людях с необрезанными сердцами. Общество наше столько было бито по-разному, что эти чувства потеряны. Меня когда-то удивила одна вещь. В 94-ом, наверное, году я был на переговорах в Минессоте по поводу совместной экологической программы. Они рассказывали о своих бедах, я рассказал о непонятной ситуации, по всей вероятности, связанной со взрывами атомных бомб, когда начали рождаться синие, фиолетовые дети, которые в течение 3-х месяцев умирали. Этих фактов было много, поэтому это не случайность. И когда я рассказал об этом, я поднял глаза и увидел, что ползала плачет. Для меня это был некий первый шок. Потому что такой реакции здесь не будет: здесь издание может среагировать на сенсацию, но слез я не видел.
И еще одна деталь насчет реакции. В прошлом году весной несколько британских газет собрали информацию о расходах парламентариев, когда бюджетные деньги тратились на себя. Один сделал в своем озерце островок и так далее. Это было из денег, которые предполагалось потратить на общественные нужды. Знаете, чем это закончилось? Серией страшных отставок в течение трех месяцев. Дальше подхватили, попытались в них суд подать, потом вывалились новые факты. У нас каждый день газеты пишут о коррупции. Во многих существует условная суверенная свобода слова. Лида Графова когда-то назвала это «Свободой слуха». Если не задели кого-то чрезвычайно важного, да даже если задели, то никакой реакции не существует. С Даймлером что проихсодит? Медведев вроде бы дал поручение по поводу взяточников, прокуратура вроде бы что-то ведет. Общество этим интересуется по большому счету? Оно знает, что случайно узнали о конкретных фигурах, но они настолько высоки, что их до сих пор не назвали. Общество знает, что берут все. Везде. И коррупция – это часть нашей жизни. Так вот, когда мы пишем правду, мы делаем сердца людей немного чувствительнее. Они должны поверить, что это можно. Что они могут говорить правду. И вот эти вот обращения через Ютьюб, многим по голове за них надавали, но это не важно – они стали формой выражения, когда весь мир получил мини-телевизор. То есть в обычном ящике я этого не увижу. Может быть, мельком Би-Би-Си что-нибудь скажет. А здесь выступает милиционер, учительница, женщина, у которой судья задавил ребенка. И прокуратура вынуждена этим заниматься. На самом деле, как только общество чувствует, что от этого что-то меняется, оно начинает иначе относиться и к себе, и к журналистам. Когда журналисты – это просто мухи, которые мешают, жужжат, то достали мухобойку – и все.

Андреа Рискасси:
Все, не только молодые журналисты, должны верить в себя. С новыми технологиями особенно журналисты могут менять ситуацию. Говорите правду, как Анна Политковская, говорите, что вы видите. И это очень важно, чтобы все молодые журналисты оставались вместе. Потому что они могут разделить вас. Лучше всего оставаться вместе. Не обязательно идти и быть убитым, в Италии или в России. Важно, чтобы никто не был убит в будущем. Главное – говорить правду.

Анна Леонова:
 — Хочу процитировать кусочки из эссе, которые написали участники. В частности, Антониа Сибаллос из Испании говорит, что впервые услышала об Анне на мероприятии, которое называлось «Оппозиция, социальные движения и пресса в России». Там она слушала спикера, Оксану Челышеву. До этого об Анне она ничего не слышала. И эти факты заставили ее не просто задуматься об этих проблемах, но и еще открыть вместе со своими коллегами газету, которая называлась «Кавказские новости». Это все происходило в Испании, напомню. И она стала подробно заниматься изучением проблем миграции, делом Анны Политковской, прочитала ее книгу о Чечне, которая ей очень понравилась. Как она говорит, для нее Политковская как человек была вне всяких официальных сообщений. Главное – искать новости, чтобы тебя как журналиста что-то выделяло из потока новостей, то есть людские истории, важные вещи. Наша коллега выражает надежду на то, что в России и в других странах этот случай не будет просто забыт.
Единственно, параллель, которую она проводит с войной в Южной Осетии, показалась мне странной. Она говорит, что никто не хочет доносить информацию о том, что происходило в этой войне. Но это, на мой взгляд, несопоставимые случаи, потому что принято считать, что это не совсем наша вина была в инициации войны. Конечно, мы не знаем всей правды, мне кажется, Чечню и Грузию сопоставлять не очень корректно.

Виталий Ярошевский:
Да, там контртеррористическая операция, а здесь геноцид в Южной Осетии. Вот и вся разница. Если вы хотите услышать советы, вот так не делайте. Все остальное – нормально будет. Ведь нам это вбивали в голову, как гвозди. А товарищ Чуркин кричал в генеральной ассамблее ООН: Сколько вам еще нужно жертв, чтобы вы стали считать количество? Его западные журналисты достали. В результате наша прокуратура обнаружила 154 человека, которые погибли во время боевых действий. Это мы все назвали геноцидом. Надо сказать, серьезное словечко. Поэтому подвергайте все это сомнению. Смотрите на это на расстоянии.

Виталий Челышев:
Вы должны понять, что не только во властных структурах существует партия войны, но и в обществе она существует. Существует фашистское террористическое подполье, которое убивает людей. Когда через дверь и некто Попов, правитель земли русской, опубликовал на своем сайте, зная, что поймали реальных убийц, публиковал, что это по его приговору застрелили правозащитника в Питере. И этот сайт до сих пор висит. За угрозу теракта по телефону можно получить статью, а за это – ничего. То, что произошло в Ставрополе, я не знаю, кто это сделал. Кто бы это не сделал – это свиньи. Это люди, которым не нравится, что в одном зале буду сидеть и аплодировать друг другу русские, азербайджанцы, турки, чеченцы, грузины, украинцы. Им не нравится это. Другие говорят, что это хозяйственные разборки. Сомневаюсь. Я думаю, что в этой ситуации Анна была бы уже в Ставрополе. Есть люди, которых это волнует. А если журналиста волнует хоть что-то, то это значит, что найдется хотя бы тысяча читателей, которых будут волновать те же проблемы. Если журналист искренен. Если он не искренен, я думаю. Что он ни напишет, я думаю что он не найдет читателя.

Анна Леонова:
В подтверждение ваших слов есть эссе другого участника из Нигерии, который рассказывал очень похожий случай. Известный журналист в Нигерии был убит по политическим причинам, это было на 20 лет раньше убийства Анны Политковской. Он завершает свое эссе тем, что говорит, что нужно следовать по словам этого нигерийского журналиста и по стопам Анны по одной причине: если один человек не видит ничего рискованного перед собой, информации, которую он должен сообщить, тогда ему нечем жить. Потому что журналист живет своими материалами, своими историями.

Виталий Ярошевский:
Боже упаси, не ходите не по чьим стопам. Должно вызывать тревогу, понимаете, любое убийство? Игоря Домникова убили за то, что он расследовал коррупционный скандал в Липецкой области. До сих пор заказчик на свободе. Мы публикуем о нем материалы, его фотографию. У меня вопрос: почему он до сих пор на свободе?
У этой заметки о заказчике убийства должен быть один читатель, который скажет: давайте допросим его для начала.

Виталий Челышев:
В положении о прокуратуре РФ сказано, что публикация в прессе является основанием для производства дела. На это никто не обращает внимание. В 96-ом году Ельциным было подписано дополнение к указу № 810 о госслужащих. Там было сказано, что на любое выступление в прессе чиновник обязан разобраться в течение трех дней и в течение 10-ти дней дать ответ. Этот указ был пролонгирован президентом Путиным в 2000 году, а в 2005 никто не сказал, что его отменяют, но он попал в список отмененных. Там через запятую штук 20 законодательных актов, в том числе и это. На самом деле у адвокатуры и у нас имеется возможность опираться на не отмененные до сих пор советские законы. Пресса сама не пользуется этим. Только «Новая» обращалась в прокуратуру по поводу отсутствия ответов ФСБ на какие-то вещи. И тут же начали давать какие-то ответы, удовлетворительные или нет. Дело в том, что обратная связь с обществом дискретная: то она есть, то ее нет. Поэтому мне кажется, что мы должны бороться еще и за те права, которые у нас существуют.

Девушка:
Коллега из Италии сказал: давайте объединяться, давайте делать прессу свободной. А что мы будем делать? Я иду в журналистику учиться, и у меня очень смутное представление о том, что будет, когда я закончу? В какое общество я попаду? Потому что то, что сейчас происходит, не есть хорошо.

Вера Кичанова,
студентка факультета журналистики МГУ, активист Сети московских студентов:
У меня в ходе дискуссии мнение об Анне не поменялось, потому что все, что было сказано, соответствовало представлению, которое у меня о ней сформировалось. При этом еще большими фактами у меня укрепилось мнение о том, что у нас то, что осталось от гражданского общества очень плачевно выглядит. Наши старшие коллеги сравнивали современное состояние дел с тем, что было в 90-е годы, когда была журналистская солидарность, с тем, что происходит за границей, в Италии, где выходят люди поддержать тех, кто страдает Про Екатеринбург был пример. К сожалению, даже у нас в Москве, казалось бы, люди должны выпуститься и строить это гражданское общество. Просто в этом учебном году на журфаке, на профстудии 7 октября, годовщина убийства Анны Политковской. Пара заканчивается заданием, нужно написать колонку. И она говорит: сегодня, вы все знаете, особенный день, 7 октября. Сегодня день рождения Владимира Путина. Напишите на эту тему что-нибудь. Я в ярости написала об этом в ЖЖ, в блоге «Новой» как раз. После этого мне позвонил другой преподаватель и спросил: зачем ты такое выводишь? Такое у нас гражданское общество.

Виталий Челышев:
Я думаю, что все разные. Наверное вы слышали такое название, как шестидесятники. Пока они были под общим спудом, под общим давлением, они боролись за одну, казалось бы, за всех свободы. Как могли, насколько могли. Как только спуд слетел, это стало 33 лагееря. Попадание на журфак – это выбор миссии. Грубо говоря, когда человек выбирает эту профессию, он говорит себе: я иду туда для того, чтобы помогать людям, чтобы рассказывать людям интересные истории, чтобы люди от моих статей или отдыхали, или задумывались, или объединялись вокруг чего-то. То есть зачем-то человек выбирает миссию. Поэтому мне журфаковцы, какие бы они ни были, интересны. Когда в журналистику приходят из других профессий, всем им в агентствах место. Они лучше журфаковцев работают в агентстве: «Итар-ТАСС», «ИНТЕРФАКС». Это люди, умеющие быстро наводить мосты, делать связи, иметь пухлый блокнот с контактами, по которым они могут добывать еще не открытую информацию. Это находка для любого агентства. У газеты, у журнала, у радио, у ТВ немножко другое.

Девушка:
Нам в университете говорят другое, что человек, пришедший в профессию со стороны, получится лучшим журналистом, чем тот, кто отучился на журфаке. Потому что человек якобы осознал, что ему интересна журналистика, и второе – он уже что-то повидал в жизни, он сможет интереснее написать, у него будет шире кругозор.

Виталий Челышев:
Есть такая точка зрения, с которой я категорически не согласен. Это только если допустить, что журфак выпускает необразованную публику. На самом деле я закончил журфак МГУ, и единственный навык, который у меня отсутствовал, но он мне был нужен, я его потом нашел в другом вузе – это теория драматургии. Журфак в состоянии дать хорошее образование. И профессиональный журналист должен быть готов и к разговору неожиданному. Он разговаривает со специалистом, и в нем должны подозревать специалиста. Да, есть примеры, когда из других профессий приходили. Но я знаю совершенно точно: тот парень, который написал о журфаке МГУ «Факультет ненужных вещей», закончил вуз, в котором я тоже поучился, 30 лет уже числюсь там студентом второго курса. Это ВГИК сценарный. В качестве кинокритика или сценариста он себя не нашел, бывает такое. Он решил пойти в журналистику. ВГИК дает неплохое общее образование, то есть культурологическое образование, может быть даже чуть побольше. Но это не журналистика. И он никогда не поймет, что происходит с людьми, которые проварились 5 лет на журфаке.

Вера Кичанова:
Вы говорите про качество образования, я не жалуюсь. У нас на факультете прекрасной литературе учат. А я говорю про вот этот эмоциональный заряд. Продолжая тот рассказ, 7 октября был митинг памяти на «Чистых прудах». И я нашла там одного преподавателя. Где были все остальные? Почему их это не касается?

Виталий Челышев:
Да, я понимаю. Преподаватели тоже по-разному относятся к Анне, как и другие люди. Я знаю такое и другое отношение. Но если бы мне пришлось писать срочную колонку, то я бы написал о трех странных совпадениях: о дне рождения Владимира Владимировича Путина, о том, что он сказал, что Анна Политковская, которая погибла в его день рождения, своей смертью принесла России больше вреда, чем своими статьями, и о том, что в этот же день горел манеж, благодаря чему, рассчитывали, может быть, что сгорит журфак. Вложили бы деньги и туда и туда. Было желание с Моховой журфак убрать много раз. Но не получилось. Вот о чем бы я написал в предложенной теме. И вряд ли преподаватель мог мне возразить.
У Владимира Владимировича было еще одно занятное заявление. У него особое отношение по отношению к нашей профессии. Я мог бы предполагать, что это надуманно, что это специально так выстроено все, что вот так он будет относиться к этим людям. Ну вот он был в Австралии в качестве, по-моему, уже премьера. И премьер Австралии его завел в зал заседаний и сказал: между прочим, здесь был другой премьер-министр России, Керенский. Путин сказал: да вы что? А я и не знал? А когда? Да понимаете, он был женат на австралийской журналистке, и вместе с ней сюда, в этот зал приехал. Тут Владимир Владимирович посуровел лицом и сказал: «Премьер, даже бывший, от журналистов должен держаться как можно дальше».

Анна Леонова:
На этой веселой ноте предлагаю закончить нашу сегодняшнюю дискуссию

«Новая газета»

комментировать

добавление комментария
Пожалуйста, оставляйте комментарии только по теме.
имя:
e-mail
ссылка
тема:
комментарий:
Код:*
	я хочу получать сообщения по е-почте, если комментарии будут поступать еще

Powered by AkoComment Tweaked Special Edition v.1.4.6
AkoComment © Copyright 2004 by Arthur Konze — www.mamboportal.com
All right reserved