главная arrow мемориал arrow Анна arrow Рядом с Аней

home | домой

RussianEnglish

связанное

Устиновская Екатерина
Уже 22 года...
24/10/24 13:38 дальше...
автор Аноним

Курбатова Кристина
Детки
Милые, хорошие наши детки!!! Так просто не должно быть, это ...
30/06/24 01:30 дальше...
автор Ольга

Гришин Алексей
Памяти Алексея Дмитриевича Гришина
Светлая память прекрасному человеку! Мы работали в ГМПС, тог...
14/11/23 18:27 дальше...
автор Бондарева Юлия

Рядом с Аней
Написал Галина Мурсалиева, Наталия Ростова   
28.08.2008

 

30 августа нашему обозревателю Анне Политковской исполнилось бы 50 лет. Она прожила на год меньше своего любимого поэта Марины Цветаевой, написавшей когда-то в письме Борису Пастернаку: «В Вас ударяют все молнии… а Вы должны жить…»

В Аню тоже ударяли все молнии, и, хотя жить она очень хотела  — вы это почувствуете, как только прочтете публикуемые здесь же воспоминания ее дочки Веры Политковской,  — никто не мог ее заставить предать закон, сформулированный той же Цветаевой: «Закон протянутой руки». Живя по этому закону, она все время оказывалась там, где была в ней нужда: у койки раненого капитана, у родителей девочки, которую только что похитили и изнасиловали, у заложников в Театральном центре…
Фото из семейного архива
Папа римский награждает отца Анны Политковской Степана Федоровича Мазепу за работу в комитете ООН
Фото из семейного архива
Сын Илья, подруги, дочь Вера и Анна
Фото из семейного архива
Анне Политковской 4 года. Нью-Йорк

Да что там перечислять  — известно все. Уже есть книга «За что»,   и если вы ее еще не читали  — прочтите. Прочтите, чтобы понять: все, что писала и делала Аня, укладывается практически и в стиль поведения, и в жизненное кредо Цветаевой, которой Анна была больна со школьных лет и о которой написала такую дипломную работу на журфаке МГУ, что просто потрясла легендарного декана Ясена Засурского. Помните: «Отказываюсь плыть вниз — по теченью спин»? Нельзя было так в годы сталинских репрессий:   сколько там было «приглашений к смерти» для Цветаевой — и сосчитать-то сегодня невозможно. Так и теперь сложно выжить… Но мы сегодня просто категорически не хотим говорить о тех, кто «золотое перо» России «устранил физически»… Будут для этого другие дни — будут суды и трагическая дата 7 октября. Сегодня же мы говорим не об убийстве, а о дне рождения Ани. И к этой дате только самые близкие ей люди говорят у нас о ней — говорят так, будто собрались за общим столом и вспоминают любимые истории, байки, смешные эпизоды. Они говорят о живой Ане, которая просто стала невидимой. Но она — рядом…


Мама Анны Политковской Раиса Александровна Мазепа:


«Человек держится тогда, когда есть за кого держаться»

Я подъезжаю к родительскому дому Ани, готовлю себя к встрече с пожилым человеком, которому должно быть тяжело ходить и говорить. А вижу тоненькую и стремительную женщину с удивительно молодой осанкой. Я даже не успеваю вертеть головой в сторону ее передвижений — вот она хочет показать мне очередной альбом, вот решила поставить чайник, вот еще почему-то подхватилась и «полетела»…

— Я думаю,  — говорит она мне,  — Аня сейчас рванула бы в Грузию. Слушаю все по «Эху…», иду на кухню — несу с собой приемничек. Все время слушаю… Не нравится, правда, что они уже и Проханова приглашают. Таких слушать невозможно.

— Раиса Александровна, а Аня свое 50-летие шумно бы праздновала?

— У нее как-то было так, что она специально никогда не приглашала никого. Говорила: кто хочет, тот придет поздравить.

— А приходили?

— Конечно. Школьные подруги с семьями, родня. Набиралось много… А в детстве дни рождения всегда праздновали, и тут уже все соблюдалось — гости приглашались. Аню в школе ребята обожали.

— Она не была конфликтной?

— С ребятами — нет. С учителями — да. Могла им бросить в лицо: «Вы несправедливы!» Учительнице английского делала замечание: «Вы неправильно произносите слово…» А ребята шли к ней как к заступнице: «Ань, смотри, мне занизили оценку!» Шла выяснять… Вот такая была с детства. В этой комнате такое количество набиралось школьников, даже и из параллельных классов! Они и сегодня все здороваются, подходят ко мне. Многие переехали, правда, но из тех, кто остался жить в нашем районе,   все, увидев меня, просто бросаются навстречу: «Ой, здрасьте, Раиса Александровна! Как вы? Держитесь?»

— Раиса Александровна, это ваш муж на фотографии?

— Да. Степан. И рядом, видите, тоже в рамочке — Анютка… Я каждый вечер им говорю: «Ну спокойной ночи, ребята»  — и только тогда иду спать. А утром встаю и говорю: «Ну, доброе утро, ребятки!» Мы со Степаном давали своим девочкам все, что могли: и на музыку водили, и на фигурное катание. Лена  старше Анютки на год и ростом повыше. Поэтому тренеры в Ане больше видели перспектив, активно ей предлагали всерьез заняться, пойти по этой стезе.

— Была бы знаменитая фигуристка?

— Но мы же не для этого их туда отдавали, а для общего развития. В музыкальной школе они тоже обе очень хорошо учились, и учителя говорили, что надо им идти по этому пути. И книг они много читали… У нас тут неподалеку библиотека имени Крупской — сейчас она скукожилась, там банк, ресторан, офисы. Я как увидела это в первый раз, подумала: «Господи, да как же так можно…» Когда я ходила туда с маленькими Леночкой и Анюткой, и потом, когда они сами стали туда бегать,  — все это большое здание было отдано библиотеке.

В школе однажды выступала библиотекарь: «Две,  — говорит,  — самые читающие школьницы  — это сестрички Мазепы». Сделала такой вывод по картотекам.

 — Фамилия у вас историческая, гетманская…

— Моя девичья фамилия — Нови¬кова. А Мазепа  — это мужа фамилия. Когда муж еще был жив, его племянник из Харькова привез книгу свою, она вышла на украинском языке. Он обнаружил, что Степан из этой самой гетманской ветви. Потомок. Ну муж посмеялся: «Почитаю,  — говорит,  — вспомню украинский язык». Он же в школе в Чернигове на украинском учился. А потом уже доучивался на русском после войны. Вместе со мной.

— Так вы в школе познакомились с мужем?

— В вечерней школе взрослыми уже людьми. Он был на флоте в Керчи, а я  — керчанка. Война нам не дала закончить школу, керчан угоняли в Германию. Началась бомбежка, а советские военнопленные, которые строили для немцев укрепления, спрятали несколько человек, в том числе и меня, на подводах под камышами. И вывезли в ближайшее украинское село. А месяца через два, хотя Крым оставался еще у немцев, у Днепра наши прорвались, как раз там, где были мы… Учиться в школе пришлось уже только после войны. И Степану как раз разрешили уходить по вечерам с корабля на учебу. Его взяли в армию 17-летним, он прослужил 8 лет, потому что некем было заменить этот призыв. Срок службы все время продлевали. И только когда уже пришел вызов из института, повезли его на катере с корабля — учиться в Москву. Приехал в МГИМО, а тут уже экзамены идут, и он в один день сдал сразу три. Прямо вот во флотской форме, потому что ведь и переодеваться-то не во что было… И вот он, будучи студентом третьего курса, решил, что нужно жениться. А я не хотела в Москву ехать… Он сказал: «Или — или». Вот так и стали москвичами, здесь и остались.

— В этой квартире?

— Нет, в этой квартире мы с 1962 года: мы ее купили, когда работали в Америке — это первые кооперативы мидовские. Можно было купить, только если ты в Америке сдаешь валюту. Вот мы старались, сдавали — экономили. А до этого мы снимали не квартиру, даже не комнату, а угол. Тогда всем доставалось, но нам, пережившим войну, мирные трудности не были страшны. Главное  — живы. Живем — чего ж еще. Вот, это дочка Лены. Вот они так сделали, что они тут все показываются …
(Это Раиса Александровна говорит о цифровой фоторамке — каждую минуту появляются новые фотографии — дети, внуки, правнуки.)

— Не дают вам соскучиться?

— Нет. Человек же держится только тогда, когда есть за кого держаться. А семья у нас такая, что держит. Даже племянник, сын моей сестры, говорит: «Держитесь, потому что вокруг вас все, даже мои дети, — вокруг вас». Дочь моя Лена в Лондоне живет, но звонит каждый день. В мой день рождения, 2 августа, они все друг с другом по телефону сговорились и были здесь полным составом с праздничной едой и напитками. И Лена с Юрой, и внуки все, и племянник с детьми. Его мама — моя сестра — живет в Керчи, каждый год к ней на каникулы мы отправляли наших детей, а она всегда старалась подгадать отпуск к их приезду. А Лена с Юрой — какой опорой они были Анютке после ее развода. Это и внукам передалось: Илья очень бережно и деятельно заботится о сестре Вере и ее малышке — Анечке. Он молодец — для него это святое дело. И на работе его уважают, а в сентябре он будет получать второй диплом. И Аня, и дедушка на этом очень настаивали, потому что первый диплом был не по профилю той работы, которую он выбрал. И вот уже во время сессии, как сдаст экзамен, звонит: «Пятерка!» — и мы все дружно радовались. А теперь мне звонит  — ни деда нет, ни Ани. Как всегда — пятерка. Говорю: «Илюш, как бы мама сейчас с дедом радовались!» Отвечает: «Бабушка, если ты еще будешь так реагировать, я не буду звонить тебе с экзаменов!» Обещаю, что не буду так…

— Раиса Александровна, вы могли себе прежде представить, что Аня станет героем, о котором заговорит весь мир?

— Знаете, друзья моего мужа, мидовские ветераны, говорили ему: «Степан, вот ты больше как-то всегда об Анюте печешься, ты что — больше любишь ее?» Нет. Он любил девочек наших обеих одинаково  — между ними разница год, мы их и одевали одинаково, как близняшек. И учились обе на отлично, и в один вуз на один факультет одна за другой поступили. Но Аню всегда было жальче. Вот так Степан и объяснил своим друзьям: «Мне ее больше жалко».

— Потому, что она себя совсем не берегла?

— Да, уж сколько мы ее отговаривали ездить в Чечню. Боялись за нее. Она в ответ: «А кто должен? Если не я, то кто?» Боялись за нее. Но и гордились: Степан все абсолютно ее публикации собирал, вырезки делал, надписывал — число, год…

— Это же сколько нужно было вырезать!

— Да, а он все вырезал… Я пока в этих папках не могу разобраться… Она же, если в Москве, так когда к ней ни приди  — всегда работает. «Ты во сколько сегодня легла?» — «В три ночи». Ну разве так можно? Ответ: « Надо, надо, надо». Вот надо. Все.

— Что вы чаще всего вспоминаете сегодня, Раиса Александровна? Какой момент в жизни?

— О нас всегда говорили: «Какая красивая семья! Две девочки- принцессы. А папа с мамой такие молодые и так красиво танцуют». На всех конкурсах и вечеринках мы со Степаном танцевали вальс, танго  — умели. И всегда получали первые места, какие-то призы  — это было самое счастливое время, вспоминаю часто. Девочки наши, когда подросли, всегда шутили: «Мы же думали, что все мужчины такие же идеальные, как наш папа». Он не пил, не курил. Всю душу вкладывал в воспитание детей, а потом внуков. У него не было ни одного седого волоса, когда хоронили. Он же и зуб первый незадолго до этого пошел лечить. А перед операцией моей умер от обширного инфаркта, хотя никогда до этого в жизни у него не болело сердце.

— Вы прожили вместе почти 50 лет?

— 54 года… Юра, зять мой, сказал: «Он умер, идя к любимой женщине…» Я же сначала плохо себя почувствовала. Пошла в поликлинику на УЗИ и вдруг вижу: Аня здесь. «Как ты сюда попала?» «На то,  — говорит,  — я и журналистка». Она домой позвонила, а ей отец сказал, что я здесь. И вот она сидит в кабинете у заведующей… Выясняется, что срочно меня надо в больницу. Мы домой, чтоб собраться. Степан дочке: «Ань, а может, не надо ее в больницу? Что, так серьезно?» Аня ему: «Да, серьезно, нельзя откладывать». Приехал он ко мне. Морс привез. Врач с ним поговорила. И вот в день операции он мне звонит и говорит: «Ты знаешь чего… Я к тебе приеду». Стала отговаривать…Позвонил второй раз, не надумала ли я, что привезти? Да что же может быть нужно перед операцией? Тем более в больнице, где все есть… Говорит: «Ну я выхожу…» Вот так сказал… Последнее, что сказал.
…А я ждала — уже и посещения заканчиваются, а его нет и нет. Заходит врач, говорит, звонили родственники и передали, чтобы я не ждала мужа, он в пробку попал. Не смог доехать. Я думаю: в какую же пробку, если он на метро собирался? Домой звоню, сюда, а трубку снимает Илюша. И вот только тогда я понимаю, что, если у нас Илюша,  значит, с дедом что-то случилось. Говорю: «Илюша, что случилось с дедушкой?» Он: « Бабуль, я точно не знаю. Он в больницу попал, тебе мама потом расскажет». Хотя он первым был там… Вместе с Юрой. Степан же на метро уже проехал, вышел и стал уточнять у женщины, где останавливается троллейбус или автобус, который идет к больнице. Она начала ему показывать, а он стал на глазах у нее оседать… А утром рано, еще градусники даже не разносили, как мне укол пришли делать. И сразу после этого вошли Лена с Аней. И когда я Лену увидела, которая в Лондоне живет, тут я уже все поняла: «Девчонки, дедушка умер?»

— Вас должны были оперировать в этот день?

—Да, тут и врач зашел, говорит, к операции готовы, никаких похорон нельзя… А через две недели, также с утра до градусников, пришли с уколом. Также открылась дверь, только вместо Ани с Леной был Юра. И мои первые им слова были: «Аню убили?»

Отец бы Анюткиной смерти не пережил… Если он меня не пережил…

Дочь Вера ПОЛИТКОВСКАЯ:


«Она мне говорила: знаешь, сколько у меня отпусков? Родишь — будем вместе растить ребенка»

— Два моих слова буквально преобразили маму: «Я беременна». Я ей позвонила сразу, как только сдала специальный анализ крови и убедилась в точности своего состояния. Мама была в этот момент, кажется, на работе, во всяком случае — в делах. Спросила: «Да? А ты уверена? Я перезвоню…» Так буднично, как будто ничего такого важного не произошло. Я даже и не подозревала, что с этого мгновения буду видеть перед собой совсем другую маму. Она приехала ко мне с сумкой, полной продуктов: «Правильное питание. Ты должна есть вот это! Ты бросила курить?»

Я в общем-то никогда не увлекалась такими напитками, как кола или спрайт, но что-то такое она однажды у меня увидела и закричала так, будто это был цианистый калий:
— Как ты можешь кормить ребенка ЭТИМ?

За каких-то два месяца мама успела вырастить на дачной грядке лук, укроп, морковь  — чистые продукты, никакой химии, ее внучка должна была питаться только так. Я никогда бы прежде не могла себе представить маму на грядках…

А 6 октября, за день до маминой смерти, была такая ложная тревога — угроза моему плоду. Она никак не подтвердилась, но в тот момент мама, отдавая мне отрывистые приказы: «Лежать! Не двигаться!» — вызывала платную «скорую помощь». По-моему, ей было страшнее, чем мне. Она немного успокоилась, когда мы уже на «скорой» ехали в больницу. Даже шутила: « Ну вот, хоть так я немного проеду по встречной…» Она же свою машину водила очень осторожно, никогда ничего не нарушая.
Было что-то около шести вечера, час пик, огромное скопление машин. «Скорая» всех разгоняла сиреной.

— По пробке с ветерком,  — сказала мама.

Еще она мне говорила:

— Знаешь, сколько у меня скопилось отпусков? Я же никогда их не брала. Родишь — и я сразу возьму все. Будем вместе растить ребенка.

Сестра Анны Политковской Елена КУДИМОВА:


«Всем казалось, что она никогда не?плачет, а она темноты боялась»

— Аня вышла провожать меня на порог квартиры. Еще секунда — и, махнув ей рукой, я войду в роковой лифт, не подозревая, что мы видимся в последний раз.

«Лен, а страшно новорожденного взять на руки?» — спрашивает она, прощаясь, о том, что больше всего волнует ее в последнее время, и мы опять вместе радуемся, что вчера вечером опытный врач развеял все сомнения по поводу Вериной беременности.

На этом месте я просыпаюсь в холодном поту, как и вчера, и позавчера, и много раз со дня ее смерти. На этом месте подсознание поставило какую-то зарубку, видимо, чтобы оградить сознание от дальнейшей прокрутки событий. Но сон одолевает, и я снова вижу, как Аня режет на кухне размоченные чернослив с курагой, как ее научили накануне в больнице — готовит «завтрак беременной» для еще спящей Веры.

За 40 минут на кухне, где Аня потчует меня чаем, мы, как всегда, успеваем обсудить целый список тем:

— вчерашние поиски больницы для Веры (подробно);

— непрофессионализм первого врача (коротко);

«хеппи-энд» дня с консультацией у ведущего специалиста по беременности в Москве (подробно);

— вчерашние вечерние новости по телевизору, которые я не видела, где Путин щеголял в Чечне в
майке с портретом Кадырова-младшего на груди (быстро);

— состояние здоровья и духа нашей мамы после операции (в мельчайших подробностях);

— Анин собственный поход в поликлинику.

Мы говорим быстро и тихо, нам никогда не хватает времени обсудить все, что с нами происходит, и Вера еще спит в соседней комнате. Наш папа с портрета на комоде добродушно внимает нашей женской болтовне. Две недели назад мы похоронили его в такой же погожий солнечный день, как и сегодняшнее утро 7 октября 2006 года. Где-то в глубине души мы верим, что его душа в течение сорока дней живет рядом с нами.

Собственно говоря, я забежала только на минутку, чтобы забрать у Ани мамины вещи в больницу. Сегодня Анина очередь навещать маму, но нужно срочно заказывать двери для ремонта Вериной квартиры, и мы решаем, что поеду опять я, а Аня завтра. После папиной смерти мы каждый день по очереди часами сидим в маминой палате, занимаясь любительской психотерапией.

А над Аней висит, как дамоклов меч, незаконченная первая глава ее новой книги, которую она клялась дописать к концу сентября на даче, где бы никто не мешал работать. Но жизнь развивается по своему сценарию — папина смерть, похороны, мамина операция, сложности беременности у Веры — в общем, не до того. А ведь еще и работа в редакции.

Перечитывая ее статьи, трудно себе представить, что Аня могла чего-то бояться. Из ее материалов рисуется образ этакой бесстрашной «русской бабы», описанной хрестоматийным Некрасовым: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». На самом деле Аня с детства боялась темноты, возможно, потому, что к 10 годам у нее стала быстро прогрессировать близорукость. Хотя потом в Чечне ей приходилось без очков, чтобы не вычислил патруль, практически на ощупь, километры шагать в ночи, перебираясь с места на место. Когда я увидела ее после «Норд-Оста», первое, что она мне сказала: «Было очень страшно».

Всем казалось, что она никогда не плачет. Но в очередной раз, разругавшись в пух и прах с Муратовым из-за очередной статьи, она рыдала мне в трубку по телефону, не в силах остановиться от обиды.

Аня часто уезжала в Чеч¬ню, не сообщая об этом родителям, предоставляя им дополнительный день без волнений. Все равно на следующий день после ее отъезда они узнают, позвонив внукам, но это будет потом. И они еще внимательнее, чем обычно, начнут прислушиваться к новостям по радио.
Верина беременность подействовала на нее отрезвляюще. Аня хочет внуков. Она так радовалась и по-доброму завидовала, когда летом увидела мою недельного возраста внучку.

«Лен, а страшно новорожденного взять на руки?» Уже полдень, я тороплюсь к маме, машу ей из лифта рукой, а у нее осталось всего 4 часа…

Близкие, коллеги, читатели вспоминают об Анне Политковской


Белый лист с пятью отверстиями: памятник Анне
Анна с мужем Александром. Конец 1990-х годов.
Анна Политковская на Камчатке. Фото публикуется впервые

Белый лист с пятью отверстиями… Это расстрел новых текстов, которые могла бы и уже готова была написать Анна Политковская — слишком живые и острые слова для того, чтобы наше время их пропустило. Лист потому и белый, потому он и превратился в мрамор… Открытие памятника Анне состоялось 30 августа, в день ее 50-летия. На треугольниках — не из черного, как это традиционно принято, а из белого мрамора — белый мраморный лист. Пять отверстий, аргумент для молчания, залог чистоты листа, но «прошлое нам еще предстоит», а потому авторы и исполнители сценария заказного убийства независимой и честной журналистки промахнулись. Они получили вместо молчания — крик: весь мир взахлеб читает ее тексты.

А мы ко дню юбилея продолжаем публикацию рассказов об Анне Политковской. Напомним, что в предыдущем номере о ней говорили только самые близкие люди: мама, сестра и дочь. Сегодня о ней говорят ее муж, друзья, коллеги и наши читатели.

Александр Политковский:
О пробитом колесе и непробиваемом чувстве долга жены

— Хмурое утро первого дня очередного года. Анне что-то надо писать: торопится и подгоняет других для возвращения в похмельный город-герой. Но мне туда не надо. Спешить поэтому не хочется.

Снег не снег, а какая-то крупа сыплет на дорогу. Машина едет плохо. Вздрагивает, цепляется за островки асфальта… Вместе с сыном еле-еле снимаем пробитое колесо под нервный скулеж нашего добермана. Приближаемся к Звенигороду. У дороги замечаем скопление машин и извечную суету русского бестолкового спасения. «Японка», потеряв всю свою стать, валяется в кювете. Нам призывно машут. Когда у меня в машине дети, я обычно не останавливаюсь. Но в этот раз рядом еще и Анна. Поэтому нет смысла даже долго пересказывать ее слова: «Мы должны обязательно помочь, мы должны…» Уже через несколько минут тащим заморскую красавицу из придорожной канавы… Вытаскиваем. Улыбки, похлопывания по плечу, как в Кремле. Разъезд собрания. Тут Анна замечает, что наша машина как-то наклонилась. Да, мы без очередного колеса, а вокруг уже нет никого. Нет, есть! Спасенный! Спокойно наводит марафет недалеко от нас. Похолодало. Анна говорит, что в России валяться на обочине более перспективно, чем стоять в колее. Она уговаривает спасенных свозить в шиномонтаж сына с колесом. Они и так согласны и благодарны. Сама гуляет с доберманом по обочине. «Спасите спасателей!» — ору, пытаясь остановить долгожданный джип, у которого есть подобное колесо. Жена права — надо валяться в кювете. Тогда есть хоть луч надежды.

Анна вспоминает, как несколько месяцев назад я на этой машине около Рузского водохранилища напоролся в траве на перевернутую борону и пробил два колеса. Борону кто-то бросил так же, как кидают из шестисотого кожуру банана. Это было накануне Троицы. Страна в этот день почему-то беспробудно пьет. И то, что всегда работает круглосуточно, в этот день не работает вообще.

Так было и на этот раз — сын вернулся ни с чем. Проехав до Москвы, они так и не нашли ни одного работающего шиномонтажа. Булькает мой мобильник, хочет с нами попрощаться. Аня успевает позвонить сестре. Лена посылает машину с водителем. Сын сообщает своему однокласснику в близкий Звенигород о возникших проблемах. Тот приезжает на каком-то рыдване, забирает колесо и впихивает туда вручную резину от «Волги». Кулибин! На грани фола. Но мы едем! Дети с собакой в машине сестры. Мы осторожно с Анной сзади. Все забыто. Тепло. Другие темы. Тут совсем неожиданно в темноте звучат слова: «Все-таки ты правильно сделал, что остановился». Я???

Елена Морозова, подруга детства:
О женщинах-вамп в открытом море

— Перед отъездом в отпуск я бродила по книжному магазину в поисках чего-нибудь «легкого» в дорогу. Внезапно ощутила на себе чей-то взгляд. С обложки на меня смотрела Аня. Вопрос «За что»?, на который есть множество ответов и нет ни одного верного, снова разбередил душу. По дороге домой перебирала в памяти счастливые эпизоды из нашей многолетней дружбы, вспомнилось, как мы вместе путешествовали…

Лет 15 назад Аню премировали вояжем на двоих по столицам Северной Европы. На мое счастье, ее муж Саша не мог поехать, и Аня пригласила меня. Со времен детства и юности это было наше первое и последнее совместное путешествие без детей и мужей, только мы, девочки. Уезжали из страны, в которой в то время, как говорилось в анекдоте, в магазинах «Мясо» не было мяса, а в магазинах «Рыба» не было рыбы. Понятно, что помимо впечатлений мы должны были привезти одежду, подарки и сувениры своим близким, поэтому списки необходимых вещей были внушительными, а денег заведомо не хватало. После обзорной экскурсии по городу гид выделил 2 часа на покупки. На свою беду, мы вошли в многоэтажный магазин через отдел посуды. Солонки в виде птичек в корзинках, сверкающие хромом салатницы и сахарницы, блюда с ячейками для улиток, которые можно было бы использовать для фаршированных яиц, поразили наше воображение и нанесли серьезный урон кошелькам. В отдел женской одежды, где проходило неведомое тогда в нашей стране чудесное мероприятие под названием «распродажа», мы попали за несколько минут до условленного времени встречи всей группы. Наши руки были заняты пакетами с посудой, которой мы впоследствии долгие годы с удовольствием пользовались, а две пары глаз одновременно впились в одинаковые черные топы нужного размера. Мы сразу поняли, что они составят жемчужину нашего тогдашнего гардероба, а так как по возвращении в Москву мы собирались на многочисленные вечеринки, то условились надевать эти топы по предварительному согласованию. В тот вечер на корабле проходил ужин-маскарад. Для участия требовалось либо заплатить немыслимые, как тогда казалось, деньги, либо прийти в костюме. Первый вариант даже не рассматривался, но где найти маскарадный костюм в открытом море? Помогло умение выкрутиться, присущее, пожалуй, на генетическом уровне каждой женщине бывшей советской страны. Было решено на вечер превратиться в сиамских близнецов, женщин-вамп. Выручили одинаковые «раздетые» топы, в которых мы чувствовали себя одетыми как королевы, и длинные черные юбки (основа гардероба — белый верх, черный низ). Черные гольфы превратились в роскошные перчатки по локоть, свернутая в шарики конфетная фольга составила основу бус и блесток на юбки, на щеках были нарисованы одинаковые черные мушки. Так мы и проходили весь вечер щека к щеке, бок о бок, делая одинаковые жесты свободными руками в гольфах-перчатках и даря ослепительные улыбки окружающим. Этот вечер и другие смешные эпизоды из нашего путешествия мы всегда с удовольствием вспоминали, озаглавив их известной фразой из какого-то старого фильма: «Пустите Дуньку в Европу».

Думаю, что вспоминали бы мы их и 30 августа, в день Аниного рождения, который отмечался всегда и на который собирались друзья, возвращаясь после летних отпусков, отдохнувшие и полные желания обменяться приятными впечатлениями. В день Аниного юбилея мы обязательно соберемся, чтобы еще раз поговорить о ней и попытаться ответить на вопрос с обложки книги: «За что?»

Марина Голдовская, кинодокументалист:
«Через нее я хотела рассказать о нас»

Я думаю об Анне все время. И, когда вы спрашиваете о ней, мне трудно сказать о каком-то отдельном событии. Это имя у меня связано с самыми прекрасными днями моей собственной жизни. Ее муж, Саша, был моим любимым студентом на журфаке МГУ, мы были с ним близко связаны. И, когда он познакомил меня со своей будущей женой, Аней, я сразу почувствовала к ней расположение, сразу же появилось очень светлое чувство. Это была такая яркая и такая приятная пара, что, когда меня попросили сделать картину в 1990-м году о наших переменах, первые, о ком я подумала, была семья Политковских. Саша был на гребне славы, ездил всюду по горячим точкам, а Аня – очень приятной женщиной с двумя детьми. Я подумала, что именно через них можно рассказать о нас всех. Они согласились, думаю, потому, что мне верили. Я «поселилась» в их доме – оборудовала всю квартиру светом, микрофонами. Снимала их на протяжении почти двух месяцев. И это совпало с очень волнующими и нервными моментами нашей страны. Как раз в то время была демонстрация 25 февраля 1990-го года. Она готовилась как выступление против Коммунистической партии, за отмену 6 пункта Конституции. С организацией была масса проблем. Государственное ТВ предупреждало всех о том, что может быть кровопролитие, что туда же собирается выйти общество «Память», а потому в ней принимать участия не нужно. Было много угроз и на Сашином автоответчике… Мы все страшно волновались. Это была очень напряженная ситуация, которая держала нас всех на очень высоком градусе нерва. Моя мама, например, рыдала, умоляя меня туда не ходить.

Я нашла точку съемки демонстрации – с шестого этажа дома, на углу Садового кольца и Зубовского бульвара. Милиции было столько, сколько я в жизни никогда не видела. Думаю, на демонстрацию вышло полтора миллиона человек. Они держались за руки и пели Окуджаву «Возьмемся за руки, друзья…». Меня заливало слезами на этом балконе – это был подъем, который я чувствовала  впервые в жизни, мы все понимали, что стоим на пороге невероятных перемен. Это была эйфория и понимание того, что переживаешь такой момент в истории, который никогда может больше не повториться. Эти кадры с демонстрации и оказались заключительными в картине. И это все происходило в то время, когда уже появились первые мигранты, первые беженцы – из Баку, которых Саша интервьюировал. Была Аня, ждущая его дома, с двумя детьми, их размышления о сегодняшнем и будущем…
Картина хорошо прошла за границей, участвовала в фестивалях. Она получилась, думаю, потому, что там были очень личные моменты. Аня была очень откровенна со мной, и это то, что меня очень с ней связало. А Саша уже был депутатом Верховного Совета. Мы с Аней, как две женщины, очень быстро поняли друг друга. Когда появилась возможность показать картину в России, я сначала показала ее им. И мы отказались от показа.

Стоя на том балконе в феврале 90-го, я подумала, что должна купить камеру и записывать все, что мы переживаем. И с тех пор все время возила ее с собой и очень много снимала своих друзей. Каждый раз, когда я бывала в Москве, я снимала Аню, иногда – по несколько раз в год. И почти вся ее жизнь прошла на глазах – с маленькой собакой, Мартыном, которому резали уши. С Мартыном, который состарился и умер. С уже новой собакой по имени Ван Гог. И с детьми, которые были маленькими, учились музыке, а потом выросли. И – в семейной жизни, которая позже распалась. В последний раз я снимала Аню в 2005-ом.

Когда я ее увидела впервые, после десяти лет перерыва, в 2000-м, я ей сказала: «Аня, Вы так изменились, стали совершенно другим человеком! Я бы никогда в жизни не подумала, что Вы могли бы стать сегодняшней». Конечно, в 90-е она писала для «Воздушного транспорта» и еще куда-то, мы вместе ходили в «Журналист» к Валентину Кузнецову, но писать было трудно – маленькие дети. А потом вдруг произошел невероятный скачок, прорыв. Тогда она ответила: «Если бы мы не менялись, то были бы неинтересны никому, а главное – самим себе».

Для меня Аня была очень близким человеком, которого, как мне кажется, я очень хорошо понимала. Меня поражала ее преданность делу. Она ведь переодевалась и одна ходила по горам… Она была очень пассионарной личностью, но при этом – очень ранимой и очень гордой. Я тоже, как, уверена, многие, пыталась ее остановить. А она говорила, что иначе ей будет стыдно, что это будет непорядочно по отношению к людям, которые от нее ждут помощи. Она была человеком очень высокой нравственной основы. Таких людей – единицы. Аня сумела «милость падшим призывать». Очень многие из моих друзей – и Аня, и Оля Кучкина, и я сама – мы все остались такими же, какими были, время нас не изменило. Я делаю ма-а-асенькую часть. Кто смотрит мои фильмы? Кому они нужны? Но есть ощущение, что не имею права бросать.

Она приезжала как-то в США, в Лос-Анджелес. Я смогла с ней встретиться только на один день – уезжала в Германию, где была членом жюри и уже не могла отказаться. Я ее встретила в гостинице, она была в очень приподнятом настроении – только что в Нью-Йорке ей вручили награду за мужество в журналистике. Наконец, я почувствовала, что кому-то нужна,— говорила она,— что я смогу рассказать детям. Как жаль, что они этого не видели! «Мне совершенно нечего обижаться на судьбу,— сказала она тогда же,— я пережила и увидела столько, сколько другие никогда не видели и не увидят никогда. А мне это помогло стать лучше, интереснее, не для мира,— для себя». Вечером я улетела, оставив ее со своим мужем. А, прилетев в Германию, включив CNN, сразу увидела кадры «Норд-Оста». Звоню Джорджу, а он говорит: «Аня улетела в Москву на переговоры».

Но как обо всем этом расскажешь?

Елена Масюк, журналист:
«Она умела писать человеческие истории»

Я не знала Аню лично. Я не ездила на вторую чеченскую войну, а она — на первую чеченскую, так что мы в Чечне никогда с ней не пересекались. У меня был лишь один телефонный разговор с Аней где-то в 2000 году. Я позвонила ей, потому что прочитала ее статью в «Новой газете». Это была замечательно написанная статья — о раненых мирных жителях в Чечне, написанная так, как Аня умела писать про человеческие истории. Среди жителей была маленькая девочка с тяжелыми ранениями, она находилась в Назрановской больнице, и ей нужно было дорогостоящее лечение. Это было так щемяще написано, что хотелось помочь. Думаю, люди с желанием помочь звонили Анне не единожды.

Она тогда очень удивилась звонку. Она думала, что после той ситуации в 1997 году, когда чеченцы взяли мою съемочную группу в заложники, ни одна чеченская история, даже про трагедию девочки, не сможет вызвать у меня каких-либо эмоций.

Я просила Аню передать в больницу лекарства, которые купила. Я знала все премудрости, связанные с гуманитарной помощью на Кавказе, да и в стране вообще. И мне было очень важно, чтобы лекарства достались именно этой девочке — они были ровно на тот курс лечения, который ей был нужен. Аня дала телефон больницы, позже я туда позвонила: что-то досталось той девочке, остальное распространилось среди других больных. Так что до конца я помочь ей так и не смогла. Не знаю, как сложилась судьба девочки. Надеюсь, она выжила и выздоровела.

Юлия Калинина, журналист:
«Аня была птицей в прекрасных одеждах»

Кажется, это было в 2000-м или в 2001-м. Хельсинкская группа организовала поездку в Данию — изучать истоки датской демократии.

В гостинице в Копенгагене мы жили с Аней в одном номере. В первый вечер говорили только о Чечне. Я рассказывала про ужасы, которые видела на первой войне, Аня — про ужасы, которые видела на второй. Истории наши были жуткими, речи — горячечными, и я думаю, со стороны создавалось впечатление, что мы обе не совсем здоровы. Не так, чтоб полностью психи, но и нормальными тоже, конечно, не назовешь…

В один из вечеров наш руководитель повез нас знакомиться с датской народной культурой на какой-то маленький остров. Прямо с улицы мы попали в натуральный «актовый зал». Вдоль стен стояли стулья, играла музыка, а в центре зала танцевали датчане. Человек тридцать, наверно. Мужчины и женщины, одетые кто во что, носились парами по кругу, притоптывая и подпрыгивая, как положено в их народных танцах. Датчане двинулись к нам, мужчины выхватывали дам, женщины тянули за руки джентльменов, и отказаться было невозможно никак.

Спустя полчаса вся наша группа — уже порядком взмыленная — пряталась от датчан по углам.

Продолжала танцевать одна Аня. Она притоптывала и кружилась не хуже самых ловких датчан — так, будто всю жизнь разучивала их местные замысловатые танцы. Лицо у нее раскраснелось, глаза горели. Она летала, как птица, и видно было, что все это доставляет ей истинное удовольствие. Мы тогда даже подумали, что вот ее призвание: не в грязи ей надо ковыряться, а танцевать на сцене в прекрасных одеждах.

…В Москву мы возвращались через Копенгаген и последнюю ночь опять оказались с Аней в одном номере в той же гостинице. Знаете, о чем мы говорили в тот вечер? Аня рассказывала о замечательном магазинчике в Москве, где продаются изумительные шелковые шарфики, совсем недорого. Еще мы, помнится, обсуждали достоинства каких-то кремов, косметики и прочих чудесных женских штучек. И ни разу не вспомнили о Чечне. Ни разу, вот что удивительно.

В стране, где превыше всего ценится человеческая жизнь, жгучая необходимость постоянно бороться с варварством и маразмом покинула наши воспаленные души, насмотревшиеся запредельных ужасов. Мы превратились в нормальных, человеческих женщин. Но, к сожалению, ненадолго.

Джонатан Сандерс, бывший корреспондент CBS в России, освещавший шесть военных конфликтов на Кавказе, глава исследовательского центра «Project on Russian future»

О ней мне говорить очень-очень трудно. И я очень мало говорю об Анне. Я думаю, что она, как Артем Боровик,— редкость, такая звезда, которую мы раз в жизни видим.
Я знал ее мужа в то время, когда он работал в программе «Взгляд». И в первый раз, когда я увидел Анну Степановну, я ей прямо сказал: как это возможно, что мы в маленьком мире прогрессивных журналистов прежде никогда не встречались в Москве? А она ответила: «Тогда я не была я».
Я понимаю, что ей очень трудно было жить психологически так, как жила она. Она понимала, что нужно делать хорошему журналисту. Но после того, как она видела то, что видела, думаю, она почувствовала потребность говорить правду. Даже не правду. В отношении нее надо говорить, применяя слово, которое мы очень редко используем,— «истина». Это ее и убило.
Я не совсем понял ее характер. Но думаю, эта потребность его изменила. Она была очень сложной дамой, а раньше — очень спокойной.
В истории Америки был человек, которого звали Джон Браун. Он очень активно действовал против рабства. В конце жизни он делал много нелогичных шагов, но делал то, что считал правильным – для истины и освобождения чернокожих людей. Думаю, она была такого же рода редким человеком.

Аня и наши читатели:
«Это подарок Судьбы — возможность общения с таким человеком»

Когда мне было 17, произошел захват заложников на Дубровке. Я была в смятении, странные мысли лезли в голову, и я не знала, куда мне деваться с ними. Решила написать в «Новую» письмо. Его напечатали.

Прошло около года, и на одном из митингов против войны в Чечне я увидела Анну Степановну и очень разволновалась, но все же решила подойти. Каково же было мое удивление, когда она меня вспомнила, вспомнила подробности моего письма. Феноменальная память. Внешне же она мне показалась очень хрупкой. Мы пообщались с ней немного и разошлись.

Не хочется говорить каких-то лишних слов, но Анна Степановна тогда оказалась для меня примером и чуть ли не путеводной звездой в том мире, где меня никто не понимал.
С уважением,
Уютова Анна

Это было летом в 2000 году. Как-то мы с женой, спускаясь в метро «Китай-город», увидели Анну, она шла на выход. Раньше мы ее не видели вот так, только по телику, но сразу узнали — она была такая красивая. Поздоровались и поблагодарили ее за репортажи из Чечни. Разговаривали минут пять.
Может, этот эпизод вам покажется не очень важным, но мы — простые чеченцы — благодарны ей за то, что она сделала для чеченского народа.
Ramzan Tevzan

Я француз. Извините, я не очень хорошо умею русский язык, но я сам изучаю. Россию я люблю потому, что мой сын русский. Он был сирота. Я пока читаю книгу Политковской (Douloureuse Russie, journal d’une femme en colre) — вот почему я ее знаю.
Мы, конечно, никогда встречались, но я знаю, что она очень любила Россию. Она была велика.
Я надеюсь, что Россия когда-нибудь будет демократическая страна.
Ролан

Она писала не только о нас, обо мне и моем сыне, но о многих, кого обожгло или спалило в нашей родной стране — в России — несправедливостью, жестокостью, отсутствием человеколюбия… Считаю подарком Судьбы предоставленную мне возможность общения с человеком такого масштаба.
Сегодня, разбирая документы для очередного суда, увидела записку на полях забытого старого документа: «Звонила Анна Политковская»…
Однажды мы говорили с ней о несправедливости, о жизни и житейских проблемах, о детях… И на ее вопрос я ответила, что хочу научить своего сына жить без меня, то есть тогда, когда меня уже не будет… Я не успела доехать до дома, как Анна Степановна позвонила мне и сказала, что у нее есть люди, которые готовы мне помочь…
Эти люди помогают мне по сей день…
Кондратьева Марина Анатольевна,
Васильев Денис


«Новая газета»


просмотров: 6423 | Отправить на e-mail

  комментариев (2)
1. Анна Политковская
автор: Ирина халай, дата: 31-08-2008 18:49
Когда сталкиваешься с беззаконием трудно что-либо говорить!
Когда кто-то считает себя вправе лишить другого жизни это не возможно ни понять ни оправдать.
Как говорила давным давно моя бабушка когда кто-умирал из близких безвременно:"ТАМ такие люди тоже нужны".
Наше серое вещество слишком мало чтобы понять почему с нами происходят утраты наших близких.
Но в нашем сердце всегда останется светлый образ Этой благородной самотверженной журналистки.
Завтра 1 сентября день траура Беслана.
Все в Беслане кто оказался поневоле жертвой, и те кто потерял близких и те кто сам пережил эту трагедию никогда не смогут больше жить как прежде.
Эта боль будет с ними всегда.
И мне бы очень хотелось все чиновники от кого это зависит никогда не осуждали этих женщин и мужчин, потому, что все кто не был на их месте «НИКОГДА» не сможет почувствовать то что чувствуют они.
«Не судите да не судимы будете»-это извечная библейская мудрость!
2. Аня на Дубровке
автор: Дмитрий website, дата: 29-09-2008 00:10
http://www.newstube.ru/#/video/1B553EEA-2845-433° C-9077-8679148272A9

добавление комментария
  • Пожалуйста, оставляйте комментарии только по теме.
имя:
e-mail
ссылка
тема:
комментарий:

Код:* Code
я хочу получать сообщения по е-почте, если комментарии будут поступать еще

Powered by AkoComment Tweaked Special Edition v.1.4.6
AkoComment © Copyright 2004 by Arthur Konze — www.mamboportal.com
All right reserved

 
< Пред.   След. >