|
«Новая газета» Что происходило за рамками программы «Рязанский сахар» и как ФСБ пыталась сорвать независимое расследование  Тему рязанских учений и неубедительного оправдания руководства ФСБ, которое уверяло, что в мешках, заложенных под домом на улице Новоселов, был сахар, начинала «Новая газета». В начале 2000 года наш корреспондент, выехав в Рязань, говорил с экспертом-взрывотехником, который одним из первых прибыл на место учений и определил, что в мешках был гексоген («Новая газета» № 6, 8 за 2000 год). А вскоре нашим сотрудникам удалось найти и солдата-десантника, который на территории военной части под Рязанью охранял склад с гексогеном, упакованным в мешки, как сахар (№ 10 за 2000 год). Свидетельство солдата было записано на диктофон.
После публикации разразился грандиозный скандал. Весь караул и взрывотехника отправили в Чечню. По официальным телеканалам развернули целую кампанию. Выступали генералы. Сначала военные отрицали наличие солдата и склада. Затем признали, что солдат и склад реальны, но решительно отмели гексоген в мешках.
Еще более интересное продолжение получила эта история после того, как НТВ и Николай Николаев провели свое независимое расследование.
Конец сентября 1999-го. Невыспавшаяся, словно вжавшаяся в землю и ставшая ниже Москва. Ночи ждали с ощущением предстоящего испытания страхом. Один вопрос: где? На чердаке, в подвале, за батареей в подъезде, на сиденье припаркованной во дворе машины?
К утру этот вопрос уже будет дубасить по вискам с равномерностью метронома, заставляя считать каждую секунду, еще не похищенную невидимым включенным таймером… Очередная нервозная полудрема позади. Хлопают двери подъездов, дома пустеют. Все, теперь вряд ли взорвут.
Расширенная коллегия МВД в министерском здании на Житной началась с демонстрации повышенных мер безопасности. Редакционные машины оставлять поблизости запретили.
В Министерстве внутренних дел за работой тележурналистов наблюдают специально выделенные для этой цели милицейские офицеры. В вестибюле здания зачем-то установлена статуя Фемиды. Милиционеры, судя по всему, сами не очень понимают, какое к ним отношение имеет эта скульптура, и снимать ее операторам категорически запрещают. Охраняют правосудие.
Мероприятие, которое накануне запланировали для показа в новостях, выдалось паркетно-протокольное. После стольких трагедий начавшейся осени никто из телевизионщиков не ждал в этот день, 24 сентября, никаких сенсаций. Но череда случайностей уже закрутилась в тугую пружину, нужно было только качнуть висящий в тревожном воздухе невидимый маятник, чтобы пошло новое время.
С трибуны отчитывался — не столько перед коллегами, сколько перед журналистами — тогдашний министр внутренних дел Владимир Рушайло. После взрывов домов он был назначен еще и руководителем антитеррористической комиссии. В президиуме в только им понятном порядке расположился весь цвет силовиков и представителей других ведомств. Глава ФСБ Патрушев задумчиво и строго смотрел в зал с почетного места на сцене.
Монотонность речи министра неожиданно утонула в шиканье многочисленных корреспондентов. Они заерзали в отведенном для прессы ряду и, поворачивая головы к своим отрешенным операторам, шипели: «Снимай, снимай!».
Рушайло заговорил о совместных с контрразведчиками успехах. В Рязани удалось предотвратить масштабный теракт. Три мешка взрывчатого вещества на основе гексогена с включенным таймером и подсоединенным детонатором извлекли из подвала многоэтажного жилого дома…
По традиции во время перерыва все журналисты идут пить кофе. В МВД — своя выпечка и относительно недорогие бутерброды.
Недосып и неутоленный голод — раздражающая комбинация. По моей еле слышной просьбе оператор стал демонстративно собирать штатив, давая понять другим журналистам, что мы не только не пойдем в буфет, а вообще уезжаем в «Останкино», не дожидаясь окончания коллегии.
Есть в МВД коридор, который ведет в офицерскую столовую. Сейчас туда и пригласят привыкший к регулярному питанию президиум. От входа в этот охраняемый от журналистов коридор до ступеней столовой — метров тридцать. Рассчитывать можно было лишь на то, что, остановившись возле несущего здесь пост милиционера, удастся проорать тому, кого выбрал для будущего репортажа, свою нижайшую просьбу дать интервью. Надежда слабая. Как правило, желание генералов мелькнуть на экране легко гасится выделяемым желудочным соком.
Мой истошный крик с мольбой сказать пару слов для НТВ все же остановил Патрушева и заставил подойти к устроенной на него засаде.
Как всегда, начал с необязательного, дежурного вопроса. Но пружина без моих ухищрений, оставляя острые края, сорвавшись, оборвалась. Нужно было понять, почему Рушайло не известно о том, что сейчас сообщил Патрушев.
На фоне гибельности последних недель и только что преданная огласке рязанская сенсация, и перспектива неизбежного скандала между ФСБ и МВД выглядели очень мрачно.
А дословно о теракте в Рязани Патрушев тогда сказал следующее:
— Думаю, что не совсем четко сработали — это были учения, там был сахар, а не гексоген.
Время — 13.10, ближайший новостной эфир — в 14.00. Пауза, возникшая на другом конце телефонной линии, не оставляла надежд. Если сейчас главный редактор скажет «нет», про все услышанное нужно будет просто забыть.
Но главред сказал мне: «Если ты записал все, о чем говоришь, то мы ждем этот синхрон на эфир в 14.00».
В 14.15, сразу после выпуска новостей, информационные агентства наперегонки тиражировали интервью Патрушева, одинаково предваряя его словами: «Как сообщил нашему корреспонденту директор ФСБ…». Многих из этих корреспондентов я знал лично. Но взаимоотношения на работу не распространялись. Если телевидение сообщает новость, еще не известную информационным агентствам, то зачем платить деньги их работникам?
Классический случай. Году в 94-м разыграли Эрнеста Мацкявичюса, тогда работавшего корреспондентом. Он, наивный, спросил у коллег: не знает ли кто-нибудь, как по-казахски произносится «парламент»? Хотел вставить это слово в свой репортаж. Тут же угодливые корры с каменно серьезными лицами, не отрываясь от компьютеров, дали ему ответ: тырмандыр. Этот марсианский перевод под общий хохот через час прозвучал из телевизора. Мацкявичюс потом объяснялся. Начальники пытались делать грозный вид, но давились от смеха. А наутро в редакции одной серьезной газеты была летучка, и Мацкявичюса как корреспондента, глубоко изучившего тему (даже казахское слово знает!), газетные руководители поставили в пример всем собравшимся…
Людей, многие из которых уже готовились ко сну, молодых и старых, детей с мокрыми после купания головами, даже лежачих инвалидов неподдельно нервничавшие милиционеры заставляли покидать квартиры. Уже утром настоящий генерал, начальник Рязанского управления ФСБ, объявил разместившимся в соседнем кинотеатре эвакуированным, что в подвале их чудом уцелевшего дома найдено такое, что позволяет их всех назвать спасенными и поздравить со вторым днем своего рождения. Поэтому, когда спустя несколько дней объявили об успешных учениях в Рязани, те, на ком якобы проверяли гражданскую бдительность и отрабатывали чекистскую оперативность, в это не поверили.
С сомнением к этому отнесся и тогдашний министр Рушайло. Однако это недоверие бумерангом вернулось в его ведомство на Житной, и затем в считаные годы чекисты без боя захватили ключевые посты, оставленные милицейскими генералами…
Люди сразу же соглашались принять участие в «Независимом расследовании». Чувствовалось, что после той ночи их отношение к жизни изменилось. Учебно или по-настоящему избежав смерти, теперь они отчаянно хотели знать правду.
Невольные участники учений хотели разговаривать в студии с представителями ФСБ. Но уже через несколько дней жильцы дома, ставшего неизвестно по чьему выбору наглядным пособием, были готовы к откровениям — при любом составе участников передачи. И вот почему. Перед дверями квартир рязанцев под видом социальных работников все чаще стали появляться энергичные типчики, дававшие понять, что в дальнейшем коммунально-бытовые улучшения будут возможны только в том случае, если собравшиеся поехать в останкинскую студию откажутся от поездки.
Типчики сообщили своему фээсбэшному начальству о том, что мы привезем на двух автобусах из Рязани около шестидесяти человек, которые примут участие в «Независимом расследовании». На Лубянке приняли решение: с народом поговорить. Это журналистов можно послать подальше… Здесь же ситуация стала развиваться по опасному для чекистского ведомства сценарию. Сотрудникам распределили роли и дали указание: до последнего отстаивать в студии версию об учениях, при этом ссылаясь на необходимость и, главное, законность такого эксперимента.
И все же они были уверены, что программы не будет — испугаемся последствий. Телекомпания и без того готовилась к обороне. Некоторые журналисты уже выбросили белые флаги и, выбрав на пульте вторую кнопку, после вчерашнего «нет» стали говорить беспроигрышное «да». Скоропостижно ушел главный редактор.
О том, что был звонок с самого остроконечного верха с просьбой не проводить «Независимое расследование» по рязанским событиям в канун выборов президента-преемника, я узнал от своих начальников уже после выхода программы в эфир.
Главный канал страны в главной информационной программе за день до нашего эфира сообщил о якобы готовящейся масштабной провокации, которую задумала против нарождающейся власти враждебная телекомпания. Было сказано, что для участия в заказном шоу в «Останкино» везут неких рязанских статистов, а перед входом в студию им будут раздавать гонорар — по 100 долларов каждому. Жители уцелевшего дома и чекисты предпочли сидеть на разных трибунах. Тогдашние начальник Рязанского УФСБ, руководитель центра общественных связей и замначальника следственного управления Лубянки, разложив на коленях папки с документами, излучали профессиональное хладнокровие.
И все же ни рязанцы, ни приглашенные эксперты не понимали чекистскую логику. Вы говорите, что Рушайло лично подписал приказ о проведении учений? В таком случае как же он мог об этом настолько искренне забыть, что произвел впечатление абсолютно неинформированного человека? Почему, когда благодаря видевшему разгрузку подозрительных мешков жильцу приехали милиционеры-взрывотехники, они тут же установили, что в холстину засыпан не сахар, а убийственная смесь на основе гексогена?..
В какой-то момент показалось, что случилось нечто, обычно пугающее телевизионщиков, но наиболее ярко воспринимаемое зрителями. Ведущий в этой передаче стал персонажем необязательным. Одни очень органично спрашивали: почему? Другие с чувством выполненного долга отвечали: потому что.
Вопросы переживших эвакуацию людей были не просто подготовлены — они были вымучены ночами, бессонными от поселившегося в их доме страха. Такие вопросы нельзя купить за 100 долларов. А вот ответы грешили ведомственной продажностью. Повеяло цинизмом, который позволяют себе лагерные начальники, защищенные угодливым кольцом вертухаев.
Местные взрывотехники, первыми проводившие анализ, оказывается, взяли оборудование, побывавшее в Чечне, поэтому, дескать, испачканный разными гремучими смесями прибор ошибочно указал на наличие взрывчатки. А то, что бдительный очевидец разгрузки обратил внимание на желтоватые гранулы в мешках, — так это связано с качеством купленного в учебных целях на рязанском рынке сахара. Да, вы не ошибаетесь, уголовное дело по статье, предусматривающей ответственность за терроризм, ФСБ после той самой ночи действительно возбудила. Зачем? Нет, не против самих себя, вы, товарищ, не передергивайте. Это было сделано в целях убеждения общественности в том, что теракт не готовился. Кто контролировал ход учений? Фамилии и звания? Объясняем. Это те же офицеры, что закладывали мешки в подвал дома. Такие люди всегда на службе, поэтому больше о них, увы, при всем желании сказать не можем. Экспресс-анализ проводили, подтверждаем. На язык пробовали, ну горчил немного, поэтому увезли все три мешка в Москву на экспертизу. Да это у вас в Рязани сахар такой. Права человека здесь ни при чем — учения проводились законно. У нас в основах тактических приемов оперативно-разыскных мероприятий сказано, что мы учения не просто можем проводить, а должны. Вот тут пакетик с нами, всем видно? В вощено-бумажной утробе — главные доказательства того, что это был вовсе не готовящийся теракт, который, как вы говорите, мы хотим прикрыть. Нет-нет, пакет опечатан, это следственные материалы, вскрыть и показать не можем. Да мы не нервничаем, но и вы давайте без инсинуаций. А то, что этот предатель Олег Калугин сказал сейчас во время телемоста с Америкой, так мы и комментировать не будем. Он для нас враг. Эксперты ваши — они не разбираются в чекистской работе. Разговаривать надо со специалистами, а у вас их здесь нет. Мы знаем, что вам пришлось поволноваться, уж вы, конечно, извините нас, но мы для народа старались. Как вы не понимаете, да что вы за люди такие!
К середине передачи лица контрразведчиков выражали неприкрытую любовь ко всему правдоищущему человечеству. И тут уже зрительская поддержка, по замыслу лубянских сценаристов, должна была изменить ход передачи.
В верхнем ряду, где сидели рязанцы, руку поднял мужичок лет сорока. Он по-простецки заявил, что сам является жителем того самого дома, но готов рассказать о главном — о происходившем по дороге в Москву. Якобы сотрудники передачи, сопровождавшие ехавших в автобусах, его и всех остальных инструктировали, о чем нужно говорить, чтобы опорочить ФСБ.
Повисла пауза, которую я умышленно не стал заполнять вопросами. В конце концов, я же не ехал с ними в автобусе.
Включился крошечный радионаушник. Режиссер подсказывал в ухо ведущему выход из положения: «Может быть, пора уйти на сюжет?». Едва заметное покачивание головой на камеру: нет, не пора, пусть выяснят, кто кого агитировал.
Так обычно начинают ранние птицы. Сперва одна — несмело, словно пробуя силы, а потом птичья разноголосица сливается с шумом, знаменующим начало дня. «Что-то я тебя не помню». — «Не болтай, не было этого». — «И я его не видела никогда». — «Мужик, ты из какой квартиры?» — «Нет у нас такого!» — «Да это фээсбэшник засланный!» — «Заберите своего!» — «Пусть пересядет!».
Потом пожаловавшийся на инструктаж мужичок, стремясь доказать, что он действительно из Рязани, пытался сесть в один из автобусов, увозивших домой участников передачи. Пинками и короткими ударами обманщика выбросили на грязный московский снег.
Под конец программы один тогда еще малоизвестный адвокат обратился к рязанцам с призывом: прямо здесь, в студии, подписывать исковые заявления и в дальнейшем начать судебную тяжбу с ФСБ.
Это было уже слишком. Как бы пригодилась в тот вечер давняя моя мечта — не отключать камеры по окончании передачи. Иногда самое интересное заключается в том, как вне рамок формального общения воспринимают гости студии только что при их непосредственном участии произошедшее.
Наверное, с настроением, которое было у фээсбэшников к финалу «Независимого расследования», отбивают города у превосходящих сил противника. Едва отзвучали прощальные слова, как бесславно старавшиеся для блага народа устремились к выходу, всячески избегая теперь уже не обязательных объяснений с теми, о ком радели. Но, проходя через центр студии, держа в руках папки и объемистый пакет с непоказанными вещдоками, лубянские представители случайно натолкнулись на все еще собиравшего подписи адвоката и не успевшего покинуть свое место ведущего. Вместо прощания бросили и тому, и другому по фразе: «Ты жди допроса!», «А тебя посадим!».
Стало понятно, что с учениями точно покончили.
Что было потом? Не знаю, чего именно испугался тот самый нынче очень модный адвокат, но рязанцев он забросил. Люди, чье мерило страха уже выходило за рамки общепринятого понимания, крепко обиделись на покрасовавшегося перед всей страной, но не выполнившего своих обещаний защитника.
Допрашивать и уж тем более сажать меня не стали. Понимали, что за журналиста вступится его не страдавшая в ту пору трусостью телекомпания.
Они начали с того, что в один воскресный день принялись снимать окна моей квартиры. Не знаю, какие изобличающие меня и мою семью сцены хотел подсмотреть оператор. О съемке я узнал случайно. Позвонил сосед, живущий в доме напротив. Его удивило, что оператор, использовавший профессиональную аппаратуру, во время съемки прятался за гаражами.
Теперь мы смотрели в упор друг на друга. Я на оператора — из окна, он в видоискатель — на мое увеличенное оптикой лицо.
По моей просьбе к человеку с камерой спустился позвонивший сосед и передал от меня привет.
Дальше было смешно. Оператор, вылезший из своей засады, стал, семеня, прятаться за подъезжавшим к остановке троллейбусом. На нем же и уехал — вместе с камерой и штативом. На следующей остановке любитель домашнего видео вышел и пересел в машину, где находились какие-то люди.
Потом таких машин было нарочито много. С включенными габаритными огнями они стояли под окнами и напротив гаража даже ночью. Иногда мы с женой выходили и, делая вид, что прогуливаемся, не менее демонстративно разглядывали людей, сидевших в салонах автомобилей с видом дремлющих истуканов. Они пытались изображать, что не замечают нас. Мы принимали правила игры и с медлительностью неграмотных приезжих выводили в блокнотах цифры сверкающих свежей краской автомобильных номеров.
Иногда, обычно за полночь, отдернув шторы, мы обнажали окна большой комнаты и в надежде, что не останемся незамеченными, устраивали танцы.
Недели через три ко мне подошли активисты из дома напротив, которых достала круглосуточная стоянка подозрительных машин. Было сказано, что на собрании жильцов они проанализировали ситуацию и пришли к простому выводу: пасти могут только меня. При этом пообещали: если со мной что-нибудь случится, заботливые соседи непременно сообщат о своих наблюдениях куда следует. Наверное, глядя на все происходящее со стороны, действительно хотелось какой-то развязки.
К тому времени уже была информация из кремлевского источника, что главному телезрителю очень не понравилась передача про рязанские «учения». Как уже известно, еще раньше это недвусмысленно дали понять моим начальникам. И все же это не помешало им почти без колебаний выдвинуть на соискание премии ТЭФИ «Рязанский сахар». В то время уже слишком многое происходило вокруг НТВ. Бояться было поздно. Но наши телеакадемики — люди практичные, и в номинации «Журналистское расследование» победу присудили научно-популярной программе про лихорадку Эбола.
Откровенная слежка прекратилась лишь за месяц до кончины старого НТВ. Наверное, они поняли, что для них я бесперспективен. Не приполз со всепрощающим вопросом: что сделать, чтобы искупить? (Потом, во время работы на Первом канале, мне предлагали это сделать.) С ума от мании преследования не сошел. Единственное, что оставалось, — отнять у меня обозревательскую работу и авторскую передачу. Салтыков-Щедрин называл это опечатыванием разума. 12.09.2005
просмотров: 8229 | Отправить на e-mail
|
- Пожалуйста, оставляйте комментарии только по теме.
|
Powered by AkoComment Tweaked Special Edition v.1.4.6
AkoComment © Copyright 2004 by Arthur Konze — www.mamboportal.com
All right reserved |
комментировать
