А зря. Война снова лизнула своим огненным языком самое сердце России, полыхнула по нашим домам и семьям, ударила наотмашь, цинично и кроваво. Жертв трагедии, которой закончился музыкальный спектакль на Дубровке, не сто и не двести. Мы еще долго будем ощущать детонацию от этой беды. И будут местью полны сердца тех, чьи близкие погибли по обе стороны театральной рампы, отделявшей на сей раз не актеров от зрителей, а заложников от захватчиков.

Во вторничном номере газеты мы уже задали целый ряд вопросов, порожденных трагедией. Они по большей части риторические. Любому нормальному человеку ясно, что руководство нашей страны не контролирует ситуацию не только на Северном Кавказе, но и в других регионах. Что охрана правопорядка ведется на том же уровне, на каком «развиваются» у нас ныне экономика, наука, образование. То есть по-нищенски корыстно и по-советски безответственно. Результат очевиден, но за него наказать некого. Кто-то не углядел за боевиками, кто-то не решился дать приказ на штурм спецназу безотлагательно, хотя это было возможно в первую же ночь драмы, когда еще не было заминировано все здание.Кто-то не решился предложить президенту единственный путь для мирного решения проблемы — начать переговоры о прекращении боевых действий в Чечне. А зачем, собственно, говорить начальству о неприятном — лучше доложить о блестящем штурме, скрыв хотя бы поначалу реальную цену «успеха».

Да, автоматы у нас по-прежнему хороши, и бойцов лихих хватает. Да, мы поубивали террористов, хотя не очень ясно, для чего расстреливали в упор усыпленных таинственным газом «шахидок», если можно было убрать с них взрывчатку, доставить в наручниках куда надо и снять показания по всей строгости. Может, они сказали бы что-то лишнее? Да, Кремль показал всему миру, что он теперь управляет главными средствами массовой информации в стране, спокойно регулируя деятельность федеральных телеканалов и радиостанций, большинства крупных газет. Да, Путин продемонстрировал всем, что он жестче Черномырдина и даже говорит яснее Виктора Степановича, хотя и менее афористично. Да, больше половины заложников пока живы, хотя, во-первых, подлинное число жертв трагедии тщательно скрывается, а отдаленные последствия травм, полученных при газовом усыплении и последующей транспортировке «за руки, за ноги — и в кузов», еще очень неясны.

…Все пятьдесят с лишним часов трагедии мне довелось быть на регулярной связи с залом «Норд-Оста», получая от наших сотрудниц, попавших в плен к террористам, сбивчивые, противоречивые, эмоциональные обрывки информации о происходящем. Вот только некоторые из них.

«Они ПОЮТ свои молитвы и говорят, что мы вместе с ними отправимся к Аллаху»…

«Они протянули вокруг нас веревки и вешают на них взрывчатку»…

«Они не хотят переговоров, они требуют мира в Чечне»…

«Им не нужны депутаты и артисты, они готовы говорить с официальным представителем президента»…

«Они опять хотят все взорвать, потому что никто не обсуждает с ними главное требование»…

«Никто никого не бьет, некоторые даже улыбаются, но просто так нас все равно не отпустят»…

«Эти женщины мстят за погибших близких и хотят, чтобы оставшиеся в Чечне семьи жили по-человечески»…

«Они не хотят зла именно нам, но не видят другого способа заставить власть в Москве пойти на мирные переговоры»…

«Делайте там хоть что-нибудь, иначе они и себя, и нас убьют»…

«Уже час не можем добиться носилок для двух раненых, тут у нас несчастный случай был. Эти, ну, боевики, готовы любую »Скорую« пропустить, а она не едет»…

И далее в том же духе. Бессилие помочь себе и другим всегда ожесточает. Но пути душевных переживаний неисповедимы. Не думаю, что на многих бывших заложников, с которыми мне довелось пообщаться в последние дни, действует пресловутый «стокгольмский синдром», который характеризуется возникновением некоей эмоционально-психической связи и даже симпатии между захватчиками и захваченными в условиях длительного контакта. И не из-за «сдвига» в голове они сейчас в один голос утверждают: если бы боевики хотели взорвать здание или расстрелять людей во время штурма, времени и возможностей для этого было достаточно. Газ «вырубил» их не сразу и не всех. То ли и на подонков, державших взаперти женщин, детей, больных, подействовал тот самый «синдром», то ли они изначально были нацелены на шантаж, пусть и гнуснейший, но не на массовое убийство.

Мы никогда не узнаем достоверной причины неожиданно гуманного поведения боевиков в финале трагедии. Хотя бы потому, что с ними не велись реальные переговоры: политики, артисты, врачи и журналисты лишь выпрашивали у террористов милости для детей и больных, но не имели полномочий для реальной «торговли», результатом которой могло бы быть освобождение всех заложников. За все время кровавой драмы С ТЕРРОРИСТАМИ НИ РАЗУ НЕ ОБСУЖДАЛИ ИХ ГЛАВНОЕ И ЕДИНСТВЕННОЕ ТРЕБОВАНИЕ, а потому и прогнозировать возможные варианты развития событий в случае если бы штурм не проводился, бессмысленно.

…С нашими героинями-заложницами мы много говорили и после их счастливого освобождения. Что они чувствуют, о чем вспоминают сегодня? Нет озлобления, нет ярости в их душах.

«Восемнадцатилетняя чеченка сказала, что они с детства учатся копать окопы и приматывать запасной рожок к автомату»…

«Приходят федералы в их дома, бросят гранату в печку и уходят, а потом, когда печку восстановили, опять приходят с гранатой»…

«Они четко делят людей на »вы« и »мы« и, конечно, российскими гражданами себя не считают»…

«Они говорили: идет война, есть фронт, и его линия не только в Чечне, но и в Москве. Поэтому не удивляйтесь, что здесь стреляют, убивают»…

«Ни наших политиков, ни своих земляков, живущих в Москве, ни большинство журналистов они не уважают: говорят, слишком много вранья и грязных денег, а войне нет конца»…

«Мы почувствовали себя, всех нас, москвичей, людьми, лежащими на минном поле. Пока взрывы были далеко, где-то на Кавказе, -особенно не волновались. А теперь вот оно, здесь. И захотелось без всяких боевиков потребовать, чтобы как-то быстрее закончили эту чеченскую войну»…

«Медики старались так, что даже удивительно в наши дни. Низкий им поклон. Только медсестра плакала, что не знает, как бороться с последствиями действия газа»…

Они не кричат и не требуют, не кичатся своей стойкостью и не пеняют властям. Они рвутся работать, радуются снежинкам и стесняются внимания прессы.
Станем ли все мы злее — либо горький урок научит нас добру? Полюбим ли «сильную руку», не жалеющую своих и чужих, наводящую угодный ей порядок любой ценой, — либо согласимся с тем, что Федерация — не империя, а добровольный союз народов? Боевики не взорвали ДК на Дубровке, но взорвали наши души. Террористы, как и хотели, погибли. Но погибли и ни в чем не повинные подростки, мужчины и женщины, которые тянулись к идеалам положенных на музыку каверинских «Двух капитанов». А там ведь и патриотизм, и любовь, и верность. Бог с ним, с мюзиклом. На минном поле надо думать о вечном. И о том, как уберечь от новых взрывов себя. Детей. Близких. И даже восемнадцатилетнюю чеченку, которая не родилась террористкой