http://www.hro.org/war/nord/2005/10/26.php?printv=1

Когда к актёрам в костюмах цвета хаки, отплясывавшим на сцене «танец лётчиков», добавилась фигура в камуфляже и с «калашниковым», не все в зале поняли, что произошло. Некоторые даже после автоматной очереди в потолок зааплодировали режиссёрской находке…

События 23–26 октября вновь повторялись на Дубровке — уже не на сцене, а на белом фасаде Дома культуры, куда проецировали документальный фильм режиссёра Франкетти «Террор в Москве».

У фасада — портреты и горящие свечи, сама акция называется «Свеча памяти». Собравшиеся — в основном, родственники погибших в этом и других терактах последних лет, приехали сюда и «Матери Беслана».

Площадь перед зданием окружена металлическими барьерами и оцеплена милицией, пройти можно только через рамку металлоискателя. Теперь этот «контртеррор» воспринимается если не как должное, то как нечто привычное, необходимое.

В окрестных дворах резерв ОМОН: похоже, всё-таки больше боятся не террористов… Напрасно: собрались меньше полутысячи человек. И это при том, что даже по данным следствия на Дубровке были захвачены 912 заложников. Власти зря опасались: живые, те, кого это не коснулось, не пришли 23 октября почтить память погибших.

А ведь в октябре 2002-го каждый москвич, наверное, чувствовал свою сопричастность к разворачивающейся трагедии «Норд-Оста». И не потому, что у многих в зрительном зале оказались знакомые, а несколько дней спустя многие увидели у себя на работе портреты в траурных рамках: мюзикл — жанр демократичный. Скорее, все ощутили себя заложниками потенциальными.

Собственно, цель террора как раз в том и состоит, чтобы устрашить. В здоровом обществе, впрочем, возможен и иной эффект: люди не пугаются, а задумываются.

С нами такого, похоже, не случилось. И отнюдь не по причине нравственной ущербности. Тогда в Москву бумерангом вернулась начавшаяся тремя годами ранее «вторая чеченская» — вряд ли кого-то запутали слова о «международном терроризме».

Но 25 октября 2002-го на Васильевский спуск на митинг против войны в Чечне пришла только сотня человек — в основном те, чьи родные были в заложниках. От них этого потребовали террористы. А тысячи и сотни тысяч москвичей — не пришли. И это понятно: выступать даже с правильными лозунгами под дулом автомата как-то немного «западло». Другое дело, что об этом можно и нужно было вспоминать на следующий день, через месяц, через год…

В воскресенье исполнилось три года с момента захвата театрального центра на Дубровке боевиками Мовсара Сулейманова, которого мы по привычке называем Бараевым. Вообще привычкой, а не осмыслением определяется слишком многое в нашем отношении к событиям октября 2002-го.

Прокуратура ведёт расследование, следствие продлевается снова и снова. Как говорится, «обещанного три года ждут» — но и этот срок на исходе. И ведь такой массовой гибели людей в Москве не было девять лет, с октября 1993-го.

Впрочем, версия следствия уже давно известна: спецслужбы действовали правильно, газ был безвредным, а во всём виноваты террористы, которые все убиты, осталось уточнить какие-то мелочи и поймать Басаева, главного злодея.

Не знаю, как это помогает охоте на одноногого террориста, но бесконечные продления следствия помогают в другом: можно не публиковать материалы дела.

Впрочем, что-то в наши тощие независимые масс-медиа просачивается, идёт полемика с властями, спецслужбами и той же прокуратурой.

Да и в СМИ вполне лояльных тема террора отнюдь не «табу». На телевидении, где по всем каналам идёт с малыми отличиями одна программа, нередки ток-шоу и «аналитические» программы, где вновь и вновь обсуждают: как могло случиться? кто пропустил? нельзя ли было предотвратить?.. Тема не закрыта — но обычно к этим вопросам и сводится.

С самого начала эти обсуждения были «страшно далеки» от сюжета. Достаточно сказать, что в имени главаря террористов с Дубровки россияне — и телезрители, и те, кому они внимают — привыкли ставить ударение на последний слог.

Между тем, выжившие заложники на допросах называли его «Моцарт» — именно так, с ударением на первый слог, и произносится это имя. Похоже, после тех октябрьских дней между жертвами-свидетелями и остальными образовалась «дистанция огромного размера».

Нет конкретики — но нет и «общего». Чеченская война, похоже, сочтена неизбежным злом, данностью, фоном. Чем-то вроде особенности местного климата.

Как данность рассматриваются действия и террористов, и спецслужб, а в придачу и следствия. Последние утверждают, что был предотвращён «максимальный вред» — подрыв здания с гибелью всех заложников. Пока мы ужасались виду площади, на которой складывали тела, и автобусов, куда грузили людей, операция уже была объявлена «блестящей».

С первых же минут главной заботой следствия, в котором участвовала та же структура, что и штурмовала — Федеральная служба безопасности, — стало оправдание всех решений и действий: «всё было правильно, а ничего другого и быть не могло». Из рассмотрения были исключены все возможные версии, кроме одной — версии «защиты силовиков».

С ней полемизируют, но альтернативы-то нет. То, что иной версии не было у следствия, — полбеды. Но ведь и оппоненты власти почему-то напрочь забыли, что у террористов могли быть иные планы, кроме вменённых им спецназом и прокуратурой: держать руку на кнопке, сидеть и ждать неизбежной гибели при штурме. Что был, наверное, возможен и иной исход трагедии «Норд-Оста» кроме гибели всех заложников — и гибели ста тридцати из них, которая только в таком сопоставлении представляется «меньшим ущербом».

Забыто, что «третье дано». За три года трагедия на Дубровке не была независимой общественностью осмыслена — и мы оказались в плену навязанных нам смыслов. А там, где нет осмысления, там нет сопричастности и солидарности — нет действия.

Наверное, поэтому так немноголюдно было 23 октября на Дубровке