На Дубровке около этого самого театра, где год назад террористы захватили заложников, сегодня городские власти поставили памятник. Сначала хотели поставить такой театральный памятник, с чайками, но родственники погибших начали возмущаться и говорить, что памятник, дескать, получается не жертвам терроризма, а спектаклю.

Подумали-подумали и решили, что журавли (памятник аллегорический и изображает журавлей) – это не чайки. Чайка – театральный символ. Журавль – скорее военный. Потому что Марк Бернес пел песню: «Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей». Такие приблизительно ассоциации.

На памятнике написано, что он посвящается жертвам терроризма. То есть не конкретным людям, погибшим год назад на Дубровке, а жертвам вообще. И не жертвам конкретных террористов, а жертвам терроризма вообще.

Это и есть война. Война – это когда жертв не называют по именам, а считают десятками, сотнями, тысячами. Родственники погибших долго просили еще мемориальную доску, и мемориальную доску в конце концов открыли, но не там, где памятник, а на стене театра, в сторонке. Через несколько лет театр снесут за явным его несоответствием облику хорошеющего от пожаров города, а что будет с доской?

Когда родственники просили мемориальную доску, это значило, что люди все еще надеются, что у нас не война, а мир, что нас будут называть по именам, если мы погибнем, а не считать сотнями. Но нет. Солдаты, с кровавых не пришедшие полей.

Моя бы воля, я бы сделал памятник из портретов. С именами. Сто человек, мужчины, женщины, дети. Когда ведут переговоры с террористами, то стараются заложников называть по именам. Считается, что от этого террористы начинают относиться к людям не как к инструменту своей политэкономической борьбы, а как к людям. Мужчинам, женщинам, детям. С именами.

Когда президент отдавал приказ о штурме (это ведь президент отдавал?), он что представлял себе – цифру пятьсот или лица? Мужчины, женщины, дети. С именами. Если он представлял себе лица и отдал приказ о штурме, то зачем же мы избрали в президенты такого жестокого человека? Я понимаю, что с террористами нельзя вести переговоры. Я понимаю, что это вопрос национальной безопасности. Но я бы не смог отдать приказ о штурме, если бы представлял себе лица. Мужчины, женщины, дети.

А если президент представлял себе цифру пятьсот, то пусть увидит лица. Никто ведь не винит президента в смерти этих людей, но очень хотелось бы, чтобы он сам себя в ней винил. Потому что хорошим людям свойственно чувство вины. Я не знаю, хороший ли я человек, но чувство вины по отношению к этим погибшим людям испытываю. И вы, читатель, если не испытываете чувства вины, то зачем тогда читаете эту колонку?

И пусть мэр увидит эти лица. Никто ведь не винит мэра в смерти этих людей. Но мэр, если он хороший человек, наверняка знает, что допустил в те трое суток несколько ошибок в суматохе этого экстренного штаба. Никто, кроме мэра, не узнает об этих ошибках никогда, только для него одного будут эти лица. Мужчины, женщины, дети.

И директор ФСБ пусть увидит лица этих людей. Пусть они ему снятся всю жизнь. Пусть на том свете они первыми встретят его, эти мужчины, женщины, дети. Может быть, они его там простят. Скорее всего, они его там простят. Он им скажет, что их смерть была вопросом национальной безопасности, и они его там простят.

И еще одно: за три дня на Дубровке от рук террористов погибли, если мне не изменяет память, пять человек. Строго говоря, на этом открытом сегодня памятнике, если написано «жертвам терроризма», то имеются в виду пять человек.

Все остальные – мужчины, женщины, дети, с именами – погибли не от рук террористов, а от газа.

Ну, вот так и пишите на памятнике – жертвам газа.

Газета.ру