Того, что мы видели сами, недостаточно, чтобы сделать окончательные выводы. Но достаточно, чтобы задать вопросы. Вопросы эти в головах у всех. С самого начала, с вечера среды.

Больше миллиона милиционеров, неизвестное число агентов ФСБ — от блокпостов в Чечне до каждой платформы московского метро — проверяют всех лиц кавказской внешности. Кавказец не может тайно пронести по Москве свой нос. Но вот несколько десятков их пронесли по Москве (и по России) автоматы, гранаты, взрывчатку и станковый пулемет.

Их следовало арестовать или убить до того, как они начали захват.

Как не заметили многочисленную группу, множество оружия, десятки килограммов пластида? Теракт, говорят, готовился два месяца — и за такое время ничего не узнать?

Или нет агентуры, или она бездарна, или следит не за теми. Каждый чих Березовского отслеживается: куда звонил, что говорил, в Интернет вывешивается болтовня. За два месяца террористы, безусловно, провели сотни разговоров по телефону. А масхадовские угрозы на видеокассетах… О готовящейся операции знали десятки людей. И она осталась тайной для ГРУ, ФСБ и МВД?

Если так — почему руководители спецслужб (так называемые силовики) не подали в отставку?

* * *

Все, выходившие от боевиков, сообщали: «Единственное требование бандитов — прекращение войны». Не очень бандитское требование.

Бандиты не требовали миллионов долларов, самолетов, беспрепятственного выезда. Судя по всему, они действительно считали себя уже мертвыми. И значит, человеческий разговор, а тем более торг с ними был невозможен.

Неужели это одна и та же сила сперва взрывает дома, чтобы начать войну, а потом берет заложников, чтобы ее прекратить? Уж больно разный почерк.

Власть заявила: «Террористы хотят войны!» Разве? Война у них есть. «Они против начавшейся стабилизации!» Разве? Ежедневно взрывающиеся БТРы и еженедельно падающие вертолеты — это стабильность потерь, но это не политическая стабильность.

Депутаты (в том числе Аслаханов), ходившие к террористам, говорили потом с экранов ТВ: «Мы шли на всё! Выполняли все их требования!»

Какие? Ведь они просили встречи с представителем президента. А этого-то им и не дали. Ходили знаменитости, и спасибо им, что вывели хотя бы несколько детей. Но никто — ни Кобзон, ни Примаков, ни шоумены — не были переговорщиками. У них не было полномочий. С точки зрения террористов, эти господа были никто.

Назначить переговорщика президент не мог. Это означало бы его поражение. Личное поражение.

Не потому ли президент приструнил незваных переговорщиков (депутатов, журналистов)? Никто не должен был выглядеть спасителем в глазах нации.

* * *

Черномырдина поносят за Буденновск: «Вступил в переговоры с Басаевым — позор!» Нет. Черномырдин не допустил гибели тысяч людей. Он взял на себя политический позор (или его заставили взять на себя этот позор), который ничто рядом с жизнью людей.

Позор, настоящий позор, что после Буденновска семь лет не могли поймать Басаева (или отпускали за деньги). А ведь было ясно, что Басаев не остановится. Моя заметка в «МК» летом 1995 года так и называлась: «Басаев — герой. Поэтому его надо поймать и убить». Цитирую: «Группа Басаева должна была быть уничтожена по дороге к Буденновску. Потом, когда они прикрылись заложниками, стрелять было нельзя. Но теперь стрелять можно. Теперь спецслужбы — не ради своих министров, а ради самих себя — должны умереть, но поймать Басаева. Если его налет останется безнаказанным — позор навсегда ляжет на спецслужбы России. А самое худшее — если Басаева не поймают — террористы поверят в безнаказанность. Черномырдин заявил: »Главное — прекратить бойню в Чечне«. То, что премьер назвал происходящее в Чечне бойней, свидетельствует, что он был искренен, не подыскивал слова и сказал, что думал. Давно всем понятно: вместо того, чтобы стирать с лица земли свои города и села, убивая и калеча всех подряд, плодя десятки тысяч трупов и сотни тысяч беженцев, — надо было или отпустить Чечню, или поймать Дудаева, Масхадова, Басаева. Вместо этого мы предпочли бросить в бездарные лобовые атаки 18-летних…»"" («МК», 22 июня 1995 г.)

* * *

Если бы этот гигантский сортир на Дубровке вдруг взорвался (например, по неосторожности женщин-смертниц) — политически это было бы лучше. Перед нами звери, говорить с ними не о чем, их надо уничтожать.

Нет сомнений, что штурм готовился с самого начала. И все ветераны «Альфы» повторяли с экранов ТВ: «Переговоры — всегда только тактика, чтобы выиграть время, подготовиться к операции».

Власть повторяла правильные слова о бесценности человеческой жизни. Их и Сталин любил повторять; миллионы людей стер в лагерную пыль. Власть говорила, что надо сделать все для спасения заложников, но готовила штурм.

И попала в цейтнот. В официальные переговоры вступать нельзя — это политическая катастрофа. И нельзя допустить, чтобы, устав ждать, террористы начали расстрелы. Если они начнут расстреливать заложников — кровью принудят к переговорам. А если и тогда не уступать, то начнется ропот. Граждане потребуют, чтобы переговоры начались ради прекращения расстрелов.

* * *

Террористы обещали начать расстрелы в полдень в субботу. Штурм начался в 6 утра. В этом смысле Бараев сам определил время, сам скомандовал: на штурм! Если бы он заявил, что начнет расстрелы в понедельник, — у нас было бы еще двое суток. Тогда, возможно, успели бы подготовить не только газ, но и лекарства, и больницы.

Опасно готовить больницы? Вдруг бандиты узнают о подготовке больниц и поймут, что предстоит штурм. А то они такие наивные. Но почему не заготовить шприцы, чтобы спасительные уколы делать заложникам сразу на крыльце ДК? Отравленных были сотни, их долго грузили в «скорые», а потом в рейсовые автобусы, а потом везли, а потом долго разгружали, и в результате многие получали спасительный укол на час с лишним позже, чем могли бы. Подготовка к штурму была хорошая. Подготовка к лечению отравленных — плохая.

Нам говорят: «Увы, мы не смогли спасти всех». Многие совершенно искренне восторгаются: «Погибли всего 120 из 800. А могли бы погибнуть все! Могло рухнуть не только здание ДК, но и соседние жилые дома».

Это правильные восторги. Пятнадцать процентов — это приемлемые потери. Кроме тех, для кого эти проценты имеют имена детей и родителей.

Все выступавшие по ТВ (ветераны спецслужб, депутаты, певцы, духовные отцы) повторяли: «Жертвы были неизбежны». Но те, кто умер уже после штурма — на улице, по дороге в больницу, в приемном покое, — были ли они обречены или их можно было спасти?

Нам почему-то предлагается только один вариант: могли погибнуть все, а погибли немногие. Это вариант штурма.

Да и без штурма могло рвануть — террористы в ярости или случайно в любой момент могли замкнуть провода. Но те, кто планирует, — рассчитывают, что все будет развиваться по известным образцам. Террористы не очень торопятся на тот свет, и были случаи, когда заложников держали несколько месяцев. Десятки дипломатов более четырех месяцев были заложниками в столице Перу, тянулись переговоры, а в результате спецназ прокопал тоннель под парком, ворвался через подвал — всех террористов перестреляли, все заложники были спасены.

Известны и стремительные развязки. У израильского спецназа была одна ночь (расстрел заложников террористы назначили на утро). За эту ночь спецназ на трех транспортных самолетах перелетел за тысячи километров в центр Африки и там, не имея никакой местной помощи, никаких надежд на переговоры, ни минуты на подготовку, провел операцию — всех террористов перестреляли, погиб один заложник и командир спецназа.

У нас был другой вариант — все могли остаться живы. Этот вариант — переговоры — всерьез обсуждали только идеалисты, пацифисты и прочая размазня.

Штурм был подготовлен до стрельбы. И газ пустили до начала атаки. Это правильно, но…

Те, кто планировал штурм, рискнули жизнью всех. Заметив приближение штурмовых групп, почуяв действие газа, кто-то из смертниц мог успеть взорвать заряды. Почему не взорвали — не знаем. Бог спас.

Если рискнули жизнью всех — значит, силовики спасали не столько людей, сколько себя. Речь не о спецназе, речь о министрах. Они проморгали, подставили президента и готовы были любой ценой спасать свою карьеру и репутацию.

Руководители ФСБ, МВД и пр. даже не извинились перед народом (перед президентом, наверное, каялись). Не признавать свою вину, не подавать в отставку — это традиция. Они, как двоечники, надеются «авось не вызовут».

И не отправлять в отставку — тоже традиция. Министр, оставленный на посту по милости президента, становится бесконечно преданным. Но его солдаты, вынужденные своей кровью платить за ошибки руководства, чувствуют себя бесчеловечно преданными. Преданными снова и снова.

Все аналитические телепередачи были переполнены международным терроризмом, шахидами, яркими примерами из истории, но фамилий Патрушева, Грызлова не звучало. О них почему-то забыли. Все сразу, как по команде.

* * *

С трудом найдя в себе силы сообщить о числе погибших заложников, никто из высокопоставленных чиновников поначалу не сказал, от чего погибли люди — от пуль или от газа.

Теперь знаем — от газа.

Мы скорбим о безвинно погибших. Они действительно не виноваты. Но разве их уничтожил внезапно сорвавшийся ледник? Даже там, в горах Осетии, говорят: «Если бы специалисты вели наблюдение — они предсказали бы сход ледника, жертв бы не было». Так внимательно следить за чеченским и прочим терроризмом — и проморгать?

Отчего умерли безвинные? От газа? От боевиков? От бен Ладена, Басаева и Масхадова? Или — от Ельцина, Грачева, Думы, Совета Федерации, Конституционного суда — от тех, кто в 1994-м начал и благословил катастрофу, ничего не понимая, ничего не предвидя.

* * *

Мы только что собирались вторгнуться в Грузию, а оказалось, не можем защитить даже свою столицу. Телевизионный интерактивный опрос: «Может ли власть нас защитить?» Ответы: 92% — нет. Это слишком большой контраст с привычными высокими рейтингами доверия к власти. И дело не только в шоке, а в том, что у шокированных, как у пьяных, — что на уме, то и на языке.

Президент в своей речи процитировал слова одного из тех, кого он видел при посещении института имени Склифосовского. Это был удивительно бодрый заложник, который сказал, что совсем не боялся, что твердо верил в своевременное спасение…

Похоже, что он единственный заложник, кто провел эти 57 часов без страха. Ненормальный? Бредит? Но именно он попал на кровать, к которой подошел президент.

* * *

Из воскресных телепроповедей стало известно, что президент субботним штурмом спас не только заложников, но и Россию. И Немцов, и длиннобородый оперный лидер евразийской партии (?) так и говорили: «Спас Россию! Если бы он (президент) вступил в переговоры — тогда под дулами автоматов по всей России власть ставили бы на колени!» Неужели тем самым они хотят сказать, что МВД-ФСБ по всей России существуют только для поборов и дележки мебельных магазинов?

Но главное в другом.

Конечно, президенту очень тяжело. Да и любому человеку неприятно, когда его гордые обещания типа «враг будет разбит!.. малой кровью на чужой территории!» — оборачиваются поражением. В 1941 году, когда провал таких обещаний стал страшной очевидностью, пришлось создавать заградотряды, чтобы стрелять по своим в случае отступления. Какое уж там «малой кровью». Но Россия не погибла.

Говорить, что субботний штурм спас Россию, — означает, что отряд какого-то Бараева мог ее погубить. Не мог.

И вообще никакая внешняя сила нас погубить не может. Ни Наполеон, ни Гитлер… Нас почти погубили коммунисты, но они были изнутри, а не снаружи.

Россию не погубил эпизод «Басаев-Буденновск-Черномырдин». И если уж говорить о гибели всерьез, то самый страшный, быть может, смертельный удар Россия получила не от чеченцев и не от международного терроризма, а от трех лиц совершенно славянской внешности в Беловежской Пуще.

Обо всем этом очень неприятно думать и совсем не хочется говорить. Врачи рассказывают, что один из самых горьких моментов их профессии — это когда приходится сообщать больному тяжелый диагноз. При советской власти врачам было даже запрещено говорить правду онкологическим больным. Но страшный диагноз — иногда единственный способ мобилизовать внутренние силы организма.

…Всем, кто рисковал жизнью, штурмуя террористов, — низкий поклон. Всем, кто предлагал себя в заложники взамен детей и женщин, — низкий поклон. Всем, кто не побоялся носить туда воду и лекарства (а взрыв мог быть в любую минуту), — низкий поклон.

Жаль, что не всех спасли.

Спасибо, что не все погибли.