«Два Пархоменки Два»


В прямом эфире «Эхо Москвы» Саша Розовская, Светлана Сергеенко, Андрей Нечаев, Дмитрий Миловидов.
Эфир ведут Сергей и Петр Пархоменко.

С. ПАРХОМЕНКО: Добрый вечер, «2Пархоменко2» на своем месте в эфире. Меня зовут Сергей Пархоменко.
П. ПАРХОМЕНКО: Меня зовут Петр Пархоменко.
С. ПАРХОМЕНКО: И разговаривать мы сегодня будем про «Норд-Ост».

Как я и сказал неделю тому назад, и как я пытался анонсировать вчера во время своего часа. Сюжет такой, что он стоит не то что этой недели, которую занимает целиком. Есть в нем, о чем поговорить, и есть, что вспомнить. У нас очень много хроники. Мы по ходу дела эту хронику будем вам предлагать послушать. Потому что мне кажется, что все-таки, что очень важно освежить наши воспоминания. Мне кажется, что мы крайне мало чего помним, крайне неточно это помним. Конечно, надо помнить еще и о том, что у нас в мире происходят сегодня разные чрезвычайно драматические события. Полчаса тому назад мы узнали чрезвычайно мрачную весть вместе с вами об аресте Михаила Ходорковского. Мне кажется, что это нас всех касается, я совершенно в этом убежден. И думаю, что по ходу этих двух часов, пока мы будем оставаться в эфире, вполне возможно, что эта новость вмешается в наш разговор, если будут какие-то опять экстраординарные сообщения, включения. Если нам удастся здесь, на «Эхо Москвы» удастся получить особенно ценные, полезные комментарии, то они в наш разговор тоже здесь влезут. И это правильно. Пускай.
П. ПАРХОМЕНКО: И, тем не менее, сейчас мы говорим про «Норд-Ост». И здесь мы в студии не одни. У нас много гостей.
С. ПАРХОМЕНКО: Которых мы представим чуть позже. Вы поймете, почему. Давайте для того, чтобы начать разговор, для того, чтобы представить наших гостей, давайте пойдем к хронике. Я неделю провел в архиве «Эхо Москвы». Я ведь на «Эхо Москвы» человек совершенно новый, как вы догадываетесь. И мало что здесь знаю. Должен сказать, что эти запасы меня совершенно поразили. И часть того, что меня поразило, вы сегодня услышите. Давайте, например, такую запись, самое начало. Это все только начинается. Поздний вечер 23 числа.
АРХИВНАЯ ЗАПИСЬ
С. ПАРХОМЕНКО: Светлана Сергеенко, вот она, сидит напротив меня за столом. Здравствуйте. Как к вам обращаться, Светлана, Лана?
С. СЕРГЕЕНКО: Как Вам удобно, можно Лана.
С. ПАРХОМЕНКО: Давайте, я знаю, что многие зовут вас именно так. И мы будем так обращаться. А Саша Розовская вот она сидит напротив меня, тоже живая-здоровая. Привет.
А. РОЗОВСКАЯ: Здравствуйте.
С. ПАРХОМЕНКО: А кроме того, мы попросили присоединиться к нам в студию Дмитрия Миловидова, человека, которого я первый раз увидел, я с ним не был знаком, увидел два дня тому назад, приехав на открытие памятника. А потом пошел на форум в Интернете www.nord-ost.ru. Там есть форум, и там разворачиваются всякие разговоры вокруг бывших заложников. И там обнаружился человек, который подписался «Дмитрий, отец двух заложниц». Дмитрий Миловидов, вот он. А вы чей отец?
Д. МИЛОВИДОВ: Добрый день. Я отец, как и подписывался, двух заложниц. У меня на «Норд-Ост» ходили две дочери, 12 и 14 лет. Младшая, Леночка, вышла в течение первого часа после захвата. А старшая, Ниночка, не вышла. Здоровая, физически крепкая девчонка, она в свои 14 выглядела на все 16, это ее и погубило.
С. ПАРХОМЕНКО: Вот, Дмитрий Миловидов с нами сегодня. И я скажу сразу, что Дмитрий Миловидов человек, который чрезвычайно серьезно продолжает жить не только теми событиями, но и историями выживших, вышедших заложников. И считается одним из тех, кто возглавляет движение, которое существует. Скажите, как точно это называется. Есть какой-то комитет, сообщество, что это такое?
Д. МИЛОВИДОВ: Есть организация содействия защите жертв терактов под названием «Норд-Ост». Двери этой организации не закрыты и для пострадавших при других терактах, которых было уже много. И для тех людей, которым помощь на местах не была своевременно оказана.
С. ПАРХОМЕНКО: Думаю, будет правильно, если вы сразу скажете какие-то координаты, телефон или что-нибудь, как с вами связаться, пусть это будет.
Д. МИЛОВИДОВ: К сожалению, сейчас организация находится в той стадии, когда она переоформляется, уже переоформилась как юридическое лицо. Поэтому координаты ее очень простые. Тверской суд, где мы добиваемся своих прав, построения правового государства.
П. ПАРХОМЕНКО: Вам не удается сейчас оформить надлежащие документы?
Д. МИЛОВИДОВ: Нет, документы все оформлены, и в течение ближайших дней мы сможем заявить о своих контактных телефонах.
С. ПАРХОМЕНКО: Или в любом случае, в Интернете на www.nord-ost.ru в форуме всегда можно оставить о себе какие-то сообщения. Я думаю, что с вами свяжутся. Так что, это все просто. Ну что, сегодня 25 октября, сейчас 20 минут десятого. До точной годовщины штурма осталось, до 5 утра, 8 часов. Ровно через 8 часов начнется штурм, ровно через 8 часов мы сможем сказать, вот прошел год после того, как эта история получила свое разрешение. А вот как она начиналась, давайте будем продолжать вспоминать, прежде чем начнем говорить о том, почему она развивалась именно так, и почему она именно так завершилась.
АРХИВНАЯ ЗАПИСЬ
П. ПАРХОМЕНКО: Это была Наташа Скобцева, сотрудница нашей радиостанции, которая пошла тогда на мюзикл вместе с сестрой. К сожалению, вышла она живой оттуда одна, сестра погибла. Разговаривала с ней Алена Степаненко, наш выпускающий редактор, которая практически все эти дни находилась здесь в редакции и руководила работой информационной службы, в том числе связывалась с теми, кто был внутри. Это одна из первых записей заложников, которые звонят из здания на Дубровке.
С. ПАРХОМЕНКО: Думаю, что это просто первая запись, час ночи на ней зафиксировано, это ровно час ночи в ночь с 23 на 24. Самое начало, никто ничего не знает. Поэтому Наташа и рассказывает, что происходит в зале, и у нее расспрашивают, есть ли там взрывчатка, и так далее. Дима, а что Вы делали этот момент. Где вы были в час ночи с 23 на 24?
Д. МИЛОВИДОВ: В это время я встречал свою младшую дочь, приключения которой этой ночью очень затянулись. И ждал старшую. Надеялся, что детей уж сейчас-то должны выпустить, ну, через час, два-три. Свою младшую дочь я нашел в милицейской машине. Мне сказали, когда я подошел к оцеплению, смотрите новости. На мой крик, а где мои дети, которые там были, мне сказали, дети все в машине, с ними все в порядке. Я открыл дверь милицейской машины. Сперва свою дочь не увидел. Машина была набита детьми. Потом увидел свою младшую дочь. Она мне рассказала, что случилось. Катя сказала, что очень хочется досмотреть, и почему они не выпустили старшую сестру. Она мне рассказала, что они к сцене вышли вдвоем, ее выпустили, как младшую. Старшая им показалась слишком взрослой. Ее посадили обратно в зал. Я отошел от этой машины. Стал узнавать, что да как. В это время оцепление двинулось и оттеснило всех родителей от этой машины. Детям в это время сказали, что не волнуйтесь, родители могут подойти к любому сотруднику милиции, и в любую секунду вас найдут.
С. ПАРХОМЕНКО: Саша, а вы что делали? Где вы были?
А. РОЗОВСКАЯ: Мы с ребятами сидели на балконе. Нас распределили как «мальчики налево, девочки направо». И мы с Кристиной сидели на последнем ряду, на балконе справа. И где-то в это время, может быть, чуть позже, скорее всего, чуть позже я подошла к одному из чеченцев и сказала, что рядом с нами сидят мои друзья и наши учителя, также там сидит мой двоюродный брат. И попросила разрешения нам с Кристиной и с еще одной девушкой, с которой мы познакомились, пересесть к нашим друзьям и учителям. Он нам разрешил, и оставшееся время мы сидели уже все вместе.
С. ПАРХОМЕНКО: Лана, Вы были совершенно не в зале, в другой комнате? Или к тому времени вы уже вылезли в окно?
С. СЕРГЕЕНКО: Мы бы не вылезли, если бы не счастливая случайность. Когда все это начиналось, мы находились еще с пятью родителями в детской гримерке, ожидая детей. И в ней, собственно, мы и провели в результате что-то около 4 часов. И конечно, оттуда бы мы сами никогда не вышли, потому что все, что происходило за дверью, нам и стучали, были выстрелы, потом мы слышали, что там что-то переворачивается, бьется, какие-то то ли металлические сейфы. Как мы поняли, там стояли шкафчики, где актеры вещи оставляли, ими двери, очевидно, перегораживали. То есть мы понимали, что в коридор нам пути нет. А в окно тоже нет, потому что оно за решеткой, которую не выломаешь. И мы сидели там, пока мимо наших окон не начали спускаться артисты, со второго этажа по связанным костюмам, шторам. Тогда у нас появилась возможность приоткрыть окно и сказать, что в этой комнате находится 6 взрослых и двое маленьких детей, артисты труппы, один ждал маму, а второй просто выхода во втором акте. И еще минут через 40, наверное, это был МЧС вместе с «Альфой», они перерезали эти решетки, где-то около часа, очевидно, в это время. Не имея никакого представления, что происходит в зале, где наши дети, потому как сначала я вообще думала, что стреляет какой-то сумасшедший одиночка, о чем и сообщила по телефону 911, сказав, что стреляет один в зале. Меня спросили, один человек. Я была поражена вопросом и сказала, ну, один, а сколько их там может быть? А потом, когда уже мы сели в гримерке и вдруг мы услышали один голос, второй, третий, женский голос, разговор не на русском языке, все равно, представить себе, что там 40 человек, и что реально происходит, мы не могли. Более того, мы не знали, где дети. И когда нас вытаскивали через окно, я спросила у альфовца, а дети, он сказал, всех вывели, все в школе, мы доехали до этой школы. Там метров 500, наверное. Нас долго везли, мне казалось, бесконечно. И когда я вышла из этого автобуса, нас там торопили, быстрее-быстрее, назовите имена, идите в школу. Я сказала — дети. Мне сказали — какие дети. Я сказала, дети, артисты «Норд-Оста» — они все внутри. И я рванула обратно, и там уже стояла цепочка из военных, которые не пропускали.
С. ПАРХОМЕНКО: Понятно. В это время уже собрался штаб. В это время Андрей Нечаев среди прочих отцов уже прорвался в этот штаб. Скажу сразу, что Андрей Нечаев это Сашин отчим. А Ланин, соответственно, муж. Вот мы ждем. Он должен, может быть, появиться, не знаю, успеет или нет доехать до конца этой передачи, чтобы присоединиться к нашему разговору. Тот самый Андрей Нечаев, который министр экономики в правительстве Гайдара. Вы все его хорошо знаете. Он тоже оказался частью всей этой истории. А вот и Андрей Нечаев. Поразительно. Совершеннейший рояль в кустах.
А. НЕЧАЕВ: Здравствуйте.
П. ПАРХОМЕНКО: Мы как раз говорили о вашем возможном появлении.
С. ПАРХОМЕНКО: Ровно в эту секунду я объяснялся насчет того, будете вы или не будете. Андрей Нечаев присоединился к нашему разговору. И через него тоже прошла вся эта история. Давайте послушаем еще некоторый кусочек. Потому что уже очень скоро, через 2–3 часа оттуда, с Дубровки, пошел поток информации, и стало ясно, что люди, которые захватили зал, ищут возможности. Так вот, прошло 2–3 часа, и заложники стали звонить уже достаточно часто сюда, на «Эхо Москвы», потому что «Эхо Москвы» было слышно внутри. И один из таких звонков, думаю, что давайте послушаем хотя бы кусочек. Тем более, что этот человек потом стал довольно знаменит, и многие его, точнее, ее запомнили, и он сыграл довольно значительную роль во всей этой истории.
АРХИВНАЯ ЗАПИСЬ
С. ПАРХОМЕНКО: 3:22 точное время этой записи. Мария Школьникова тогда звонила на «Эхо Москвы» для того, чтобы рассказать, что происходит внутри. Именно в этот момент для нас всех стало созревать ощущение какого-то страшного выбора, двойной ситуации. С одной стороны, бандиты в центре огромного города, те самые люди, которым многие из нас сочувствуют, до тех пор, люди, о несправедливости войны с которыми мы говорили. Вдруг, лично у меня было ощущение, помимо всего прочего, еще и предательства, которое они совершили, потому что я писал очень много, говорил очень много и спорил со своими близкими и друзьями о том, что мы очень много несправедливого делаем. И тут они пришли к нам. Это одна история, какое-то страшное разочарование. Другая история совсем противоположная. Это ощущение собственного бессилия и понимание того, что огромное количество людей там, и нужно сделать что-то невероятное, чтобы их спасти. Об этом потом, через некоторое время в эфире НТВ, в программе Шустера говорил Андрей Нечаев. Если будет время, мы послушаем потом. Расскажите, Андрей. Вы в этот момент, Андрей, были уже в штабе. С чего, собственно, начиналось? Какие были первые версии, какое было первое движение, первый рывок, который вам вспоминается?
А. НЕЧАЕВ: Вы наверняка об этом уже говорили, но я хочу повторить. Я прежде всего хочу выразить глубочайшее соболезнование тем семьям, кто потерял кого-то, вообще всем людям, кто пострадал, мне с этого хотелось бы начать свое выступление. Безусловно, и глубокие соболезнования, потому что это, прежде всего, трагедия для семьи, хотя, думаю, это и трагедия для страны, потому что я не отношусь к числу тех людей, кто считает, что мы одержали победу в этой истории. Это отдельная тема. Первый порыв был очень своеобразный после того, как я об этом узнал. Я приехал туда буквально в начале двенадцатого. И у меня есть правительственное удостоверение. Наверное, что-то в моем голосе есть такое, что заставляет иногда и выслушивать. Короче говоря, я дошел до самого здания. Наверное, был еще какой-то беспорядок вокруг. Я дошел до самого здания, но, слава богу, а может быть, и не слава богу, я решил войти не через центральный вход, а через служебный. И тогда у меня были совершенно наивные чувства, что просто какой-то беспорядок, просто должен прийти кто-то сильный и разобраться, всем расставить по местам, просто какое-то недоразумение, пьяный хулиган, который делает вид, что он террорист. И я был остановлен «Альфой» в метрах пяти от входа. Причем со стороны, наверное, это выглядело трагикомически, потому что на меня выскакивает человек не в форме, а просто в кожаной куртке с автоматом, направляет его на меня и предлагает мне лечь лицом в снег. Я, видимо, был настолько возбужден, я был в полной уверенности, что это чеченец. Я подумал, надо же, как обидно, я не успел войти в здание, а вот уже сейчас и пристрелят. Но, видимо, состояние некоторой невольной эйфории, базирующейся на волнении, я сказал, я Нечаев, а ты кто такой. И он был настолько ошарашен, что, слава богу, не успел нажать на свою гашетку. Потом кто-то еще подбежал, уже в форме и в бронежилете. В общем, в конце концов, меня сдали в милицию, не в милицию, а подошедшему полковнику, и препроводили в штаб, где в тот момент, не скажу, что там было состояние растерянности, было общее настроение, которое висело в воздухе, крайнего раздражения пополам с недоразумением, начиная от мэра и нижестоящие начальники, которые там были. Когда это происходит где-то, в Буденновске, Дагестане, даже в Нью-Йорке, это все-таки где-то там. А то, что у нас здесь, в соседнем доме, в 15 м на самом деле люди захватили зал, у всех было ощущение, что такого быть не может. Это где-то в другом районе, как в «Кавказской пленнице». Потом выяснилось, что нет, это в этом районе, на Дубровке.
П. ПАРХОМЕНКО: Да, действительно, ощущение нереальности происходящего, по-моему, преследовало всех так или иначе, потому что я очень долго не мог поверить, когда мне друг позвонил и сказал, а отчего ты дома, а не на работе. Я говорю, у меня рабочий день кончился. А, как, ты не знаешь. Да ладно, ты меня разыгрываешь. Я довольно долго ему не верил. Наконец, он мне сказал, включи телевизор и посмотри. Я включил, посмотрел, позвонил Степаненке в редакцию, спросил, ну что, мне приезжать. Она говорит, нет, после 6 утра туда. После чего я продолжал все это смотреть.
Д. МИЛОВИДОВ: В 3:20 ночи я наконец встретился с младшей дочерью, которую увозили на допрос, допрос был без родителей, в одиночку. Когда наконец нашел ее, помогли друзья, спросил, надо было забрать тебя сразу домой. Нет, говорит, нужно было сделать сперва дело, только после этого можно было идти домой. Мне объяснили, что больше в это здание никого не привезут, что надо идти в реабилитационный центр, где должны собираться родственники заложников. Я пытался туда пройти, район я совершенно не знал. Какой-то полковник, увидевший мой замерзший вид, пустил меня сквозь оцепление. Когда я пошел через мост, вдруг увидел, что я нахожусь напротив ДК с погашенными окнами. До него было метров 100–120. Я прикинул, в одежде 15 секунд бега, перехватят или не перехватят? Что остановило? Дома оставалось еще двое детей. У дочки был шанс выбраться оттуда. Если бы я погиб, подумал, кто им поможет. Проходя за оцепление, я увидел, что диггеры вскрывают люки. Понял, что будет штурм, но надежда оставалась.
С. ПАРХОМЕНКО: Ощущение серьезности постепенно, к концу этого первого дня, 24, совершенно скопилось и в городе, и во всех, кто был вокруг, и во всех, кто знал про то, что происходит там внутри. И эти звонки, которые продолжались оттуда, и которые в архиве «Эхо Москвы» остались, они тому очень способствовали. Это некая, не некая, а хорошо известная нам здесь на «Эхо Москвы» Аня Андрианова, которая несколько раз звонила на «Эхо Москвы», которая сообщала чрезвычайно важные вещи. Вот она звонит первый раз. Первый раз она разговаривает с нашими сотрудниками. И вот что она говорит.
АРХИВНАЯ ЗАПИСЬ
С. ПАРХОМЕНКО: Это был Сергей Бунтман, который разговаривал с Анной Андриановой. Если вы обратили внимание, то, что происходит у нее за спиной, там стоит человек у этой самой Анны, и он диктует, что ей говорить. Она время от времени к нему поворачивается, и он ею командует. Вот безвыходность этой ситуации. Тем не менее, ей удалось очень многое, на самом деле, сказать, ей удалось очень многое сообщить. И то, что она сделала, чрезвычайно важно. Разумеется, обвинения посыпались немедленно, что люди марионетки, что они позволяют собою манипулировать, как так можно.
П. ПАРХОМЕНКО: Что они помогают террористам.
С. ПАРХОМЕНКО: Пособничают террористам. Потом было очень много, и после окончания всей истории, таких обвинений в стокгольмском синдроме. Все мы были сплошь и рядом больны стокгольмским синдромом. Я вот что хотел у Димы спросить. А что, действительно, потом многие заложники испытывали давление на себе, и к ним были такие претензии после того, когда все закончилось?
Д. МИЛОВИДОВ: Никто не посмел бы их обвинять в этом. Мы все стояли с плакатами, родственники заложников. Но каждый в эти слова вкладывал свой смысл. Все понимали, что сразу прекратить это нельзя, но мы были вынуждены это делать, при этом мы не забывали, что мы граждане России.
С. ПАРХОМЕНКО: Как работала радиостанция в этот момент, как работали в этот момент журналисты, маленький кусочек кухни. Я среди всех этих записей нашел одну чисто техническую запись. Люди здесь на «Эхо Москвы», слушая ее, были совершенно поражены, потому что человек, который в ней фигурирует, это Владимир Варфоломеев, которого вы все хорошо знаете, человек очень жесткий, очень волевой, деловитый, очень сосредоточенный на своем деле. И эмоций немного, что называется, от него дождешься. Но вот запись, которая не была предназначена к эфиру никогда, случайно сохранилась. Володя Варфоломеев и та же Аня Андрианова.
АРХИВНАЯ ЗАПИСЬ
С. ПАРХОМЕНКО: Это самое начало 25-го, 2 часа ночи 25-го, а 25 это тот день, когда произошел тот самый митинг. Лана, вы помните тот самый митинг?
С. СЕРГЕЕНКО: Да, я, конечно, помню. Это как раз к тому, что вы сейчас говорили о людях, делающих звонки и делающих заявления под дулами автоматов, люди-марионетки, люди в униженном положении. Митинг этот я прекрасно помню. Дима, в этот момент вы тоже там были?
Д. МИЛОВИДОВ: Да.
С. СЕРГЕЕНКО: Но когда звонит тебе твой ребенок и говорит, хорошо бы, если бы был бы такой митинг организован, тогда, может быть, нас выпустят. В ситуации, когда ты чувствуешь свою беспомощность, ситуация, где от тебя ничего не зависит, но ты готов сделать все, что угодно, умереть, унизиться как угодно, если это дает шанс твоему ребенку выжить. Я читала, что, слава богу, что не допустили, как унижена была бы вся Россия и вообще все мы. Про бессмысленность этого митинга. Только почему-то никто не помнит, например, если посмотреть, там на lenta.ru или где-то хронику почасовую, что когда происходило. Так вот, в 12 часов был митинг, на который мы пошли, пошли Сашины одноклассники, педагоги.
С. ПАРХОМЕНКО: 12 часов дня 25-го?
С. СЕРГЕЕНКО: Да. Там даже раньше начали собираться, чем в 12. Но на Красную площадь не пустили, стояли со стороны Васильевского спуска, и людей было крайне мало, но, тем не менее, информация о том, что он произошел, прошла. Не знаю, по «Эхо Москвы» ли прошла, по ОРТ, по какому-то из каналов. И они отпустили 8 детей. Они не отпустили Сашу, Нину. Но они отпустили из зала 8 человек детей. Поэтому каждый из тех, кто пришел на этот митинг, может пришел на этот митинг, унизившись в тот момент, со знанием того, что его приход в тот момент на митинг спас жизнь 8 детей, и это не мало, понимаете?
Д. МИЛОВИДОВ: Это нас унизило государство, которое заставило выходить на этот митинг. В это время в два часа был митинг около Мельникова, 7, ПТУ, где собрались заложники, это снимало телевидение. К митингу примазались различные подозрительные личности со своими плакатами, у которых явно не было на «Норд-Осте» никого из родственников. Мы брали под белые ручки, выводили к сотрудникам милиции и там с ними разбирались, говорили, что это чужие люди, чужаки, провокаторы. Если бы милиция ворвалась в ряды митингующих, это была бы провокация от милиции. Здесь все разрешалось корректно и очень грамотно.
П. ПАРХОМЕНКО: Мы тогда за несколько часов до этого впервые увиделись с Ланой, потому что она вышла к журналистам, сказала о том, что звонили дети, что нужен митинг. И я, звоня на «Эхо Москвы», пытался выяснить какие-то телефоны каких-то чиновников, которые могли бы дать разрешение на подобный митинг. В общем, понятны были, тем не менее, все-таки сомнения властей, понятно было, что не разрешать, потому что еще одно массовое мероприятие это еще одно место, где может что-то произойти, где могут что-то взорвать, что-то случится, где тоже должно быть много милиции, много внимания. Очень много было сомнений. Мне, с одной стороны, было совершенно понятно, почему Лана так делает, зачем. Но, с другой стороны, пытаясь трезво все это оценить, впервые логика появилась в том, что делают власти, как мне показалось.
С. ПАРХОМЕНКО: Вечером 25-го НТВ устроило экстренный выпуск программы «Свободы слова». И там был Андрей Нечаев в толстом лыжном свитере, совершенно непохожий на себя. Видимо, потому, что приехал из Штатов. И Нечаев там сказал две важные вещи. Я посмотрел несколько дней назад эту кассету, мне показалось очень важным и правильным то, что он сказал. Давайте первую важную вещь, которую сказал Нечаев. Митинг есть митинг. Одни люди пошли на митинг, а Нечаев пошел в телевизор и сказал вот что.
АРХИВНАЯ ЗАПИСЬ
С. ПАРХОМЕНКО: Андрей, там два раза было одно слово, которые сегодня режет слух. Думаю, что, может быть, вам тоже, а, может быть, нет. Я специально хочу сделать вполне жестокую вещь, спросить вас ровно об этом. Вы два раза сказали, благая цель. Сейчас кажется, как можно говорить «благая цель» о них. Что вы про это думаете? Попробуйте вспомнить, зачем вы это сказали, и как вы думаете, можно ли было сказать по-другому? И надо ли было про это сказать по-другому?
А. НЕЧАЕВ: Тогда я говорил, конечно, в совершенно конкретном состоянии и настроении, в совершенно конкретной ситуации. Но в принципе, я готов подписаться и сейчас под каждым своим словом, которое я сказал тогда. И я говорил еще некоторые вещи, из-за которых, насколько я знаю, Кремль на меня обиделся. Одна из которых состояла в том, что, если уж наши спецслужбы эту ситуацию допустили, то, значит, надо искать.
С. ПАРХОМЕНКО: Эта вторая запись, она есть тоже.
А. НЕЧАЕВ: Значит, надо искать какой-то компромисс, какое-то решение, поставив во главу угла жизнь людей. Когда я говорил «благая цель», я имел в виду, конечно, что это благая цель с их точки зрения. В данном случае я заочно обращался к террористам. И они декларировали это как благую цель. Я, кстати, не согласен с тем, что, скажем, нужно непременно отпустить Чечню из России. Я не уверен, что это будет оптимальное решение, по крайней мере, до тех пор, пока там не наступит умиротворение, до тех пор, пока там появится нормальная экономика, до тех пор, пока там не будут созданы рабочие места. До тех пор, пока люди не начнут там жить нормальной жизнью, потому что, я не говорю о главарях, я говорю о рядовых боевиках, для многих из них это просто способ выживания. Опять, это их не оправдывает ни на секунду кражи людей, кража нефти, другие преступления, которая находятся на грани экономики и криминала. Это их никоим образом не оправдывает, но, с другой стороны, часто у них нет альтернативы. А что делать-то, рабочих мест нет. Но я думаю, что, если вся эта задача будет решена, то как раз проблема ухода Чечни из России исчезнет сама собой. Поэтому я 100% уверен, что нельзя отпускать условно на свободу неумиротворенную Чечню, это будет вечный источник конфликтов, это будет вечный источник пожара. Я-то это благой целью не считаю, но в данном случае я имел в виду позицию этих людей, к которым, я повторяю, косвенно обращался. Но вообще, я хочу сказать, что мы сейчас, как мне кажется, расставляя акценты и делая какие-то выводы из той ситуации, вообще должны уйти в одну очень глубокую тему. Это личность и государство.
С. ПАРХОМЕНКО: Это самая главная тема.
А. НЕЧАЕВ: Я буквально ее обозначу. А потом мы можем ее обсуждать. Я в начале своего выступления сказал, что я не отношусь к тем, кто считает, что мы одержали победу в этой истории. Мне-то кажется, что это, скорее, трагедия этой страны. Не только потому, что погибли люди, а потому что вообще все получилось так, как получилось. Это такой вопрос почти Ивана Карамазова, который отвергал всеобщую гармонию, и в основе которой лежала слеза ребенка. Вот и здесь можно ведь отвечать на этот вопрос по-разному. Что важнее: честь государства или честь конкретной личности? Неважно, 100 личностей или 1000. Пусть будет даже одна личность. Это некоторая череда вопросов, и на них можно давать разные ответы. Но вот когда я говорил в этой передаче, которую вы сейчас процитировали, мне, безусловно, казалось и кажется до сих пор, что, когда речь идет о жизни человека и, на мой взгляд, ложно понимаемой чести государства, то выбор должен быть сделан однозначно. Я боюсь, что честь и государство гибелью 130 человек
С. ПАРХОМЕНКО: Не спасти.
А. НЕЧАЕВ: Нет. Не в этом дело. Был нанесен неизмеримо больший ущерб, чем если бы эти переговоры продолжались. Я не уверен, что они чем-нибудь бы закончились. Может быть, в конце концов, действительно, это решение о штурме осталось бы единственно возможным. Может быть, я не обладаю всей информацией, хотя я провел там, я не был рядом с руководителем штаба, но я двое суток был в штабе. Но, тем не менее, я допускаю, что не обладаю всей информацией, в этом смысле мои суждения односторонние.
С. ПАРХОМЕНКО: Андрей, мы должны прерваться минуты на три. Мы ровно к этому сюжету вернемся, как только новости кончатся, и мы вернемся к этому разговору. Я хотел бы, чтобы мы закончили какой-то кусок наших воспоминаний при помощи аудиоархива «Эхо Москвы». Есть еще пара вещей, о которых я обязательно хочу напомнить. Это тот сюжет, о котором мы, собственно, и должны разговаривать в основном сегодня. О том, между чем и чем выбор. О том, кого, на самом деле, спасаем и какой ценой. У нас есть материал для размышлений на этот счет. У нас есть свидетельства о том, что думает об этом власть, и что сделала власть год тому назад и продолжает делать сегодня. И это, я надеюсь, станет основным сюжетом нашего разговора через несколько минут.
НОВОСТИ
С. ПАРХОМЕНКО: Мы возвращаемся к нашему разговору. У нас в студии Саша Розовская, которая провела все эти страшные дни год тому назад в зале на Дубровке. Ее мама, которая тоже провела часть этого времени, а потом сумела оттуда выбраться, Лана Сергеенко. Ее отчим Андрей Нечаев, который провел все это время в штабе, который пытался найти выход из этой чудовищной трагической ситуации. И Дмитрий Миловидов, отец двух девочек, которые были в заложниках, одна из них погибла, одну удалось оттуда вытащить. И вот сегодня Дмитрий довольно активно, чрезвычайно активно работает на сообщество ветеранов «Норд-Оста». Можно так сказать?
С. СЕРГЕЕНКО: Пострадавших.
С. ПАРХОМЕНКО: Пострадавших, на самом деле, правильное слово. Я возвращаю слово Андрею Нечаеву, я прервал его перед новостями. Мы заговорили о чрезвычайно важных вещах, о ценностях, на самом деле. Да, Андрей?
А. НЕЧАЕВ: Спасибо. Единственное, я хочу внести, может быть, небольшую правку. Я не был членом штаба. Я был просто в здании штаба. И имел возможность получать, может быть, чуть больше информации, чем люди, которые были на улице. Для меня принципиально это подчеркнуть, потому что я не хочу солидаризироваться со штабом. И поэтому мне важно, что я не был его членом. Так вот, возвращаясь к тому, о чем я не договорил. Я оговорился, что, именно потому, что я не был членом штаба, наверняка у меня не было всей полноты информации. И, может быть, решение о штурме было принято именно в тот момент, когда его нужно было принять. Но, повторяю, я, тем не менее, пребываю в уверенности, что потенциал мирного решения конфликта не был полностью исчерпан. Да, многие из переговоров, которые велись, велись больше как переговоры ради переговоров. И наверное, даже, скорее, работали на террористов. Потому что, естественно, они могли законно гордиться, когда, в общем, значительная часть политической элиты страны или пришла к ним на переговоры, или рвалась к ним на переговоры. Хочется верить, что это был совершенно искренний порыв. А не некоторый политический пиар. Я все-таки верю, что эти люди были искренни. По крайней мере, те, кто ходил туда первыми, у меня вызывают чувство искреннего уважения, восхищения, если хотите, даже, не побоюсь этого слова, потому что в начале все было совсем не так ясно. Я, например, помню, я просто их провожал, Иосиф Давыдович Кобзон в шутку сказал, когда они шли туда с Ирой Хакамада, и она что-то спросила, когда мы выйдем, куда мы пойдем, на что он сказал, если выйдем. То есть все это было все вполне искренне. И я с большим уважением отношусь к людям, которые набрались мужества войти в этот зал и вступить в эти переговоры. Хотя, повторяю, было ощущение некоторой бессмысленности конкретных переговоров, которые велись, что это, скорее, было, может быть, на руку террористам. Но, тем не менее, повторяю, у меня нет ощущения, что мы здесь дошли до какой-то крайней черты, и потенциал переговоров был абсолютно исчерпан. Дальше та самая тема, которую я попытался обозначить. Это вообще вопрос общественных ценностей, общественных приоритетов. Жизнь конкретных людей, небольшого их числа в масштабах 145-млн. страны, но это все-таки несколько сот наших сограждан, бог с ними, с иностранцами, хотя их тоже жаль, конечно. Но они как-то пеклись больше.
С. ПАРХОМЕНКО: Во всяком случае, каждый раз говорили о них отдельно.
А. НЕЧАЕВ: Да. Все послы постоянно приезжали в штаб и пытались какие-то меры предпринять, предложить свои услуги и так далее. Это главный вопрос, на который мы, может быть, просто на примере «Норд-Оста» должны вообще себе ответить, если мы действительно всерьез хотим выработать национальную идею, если мы хотим всерьез консолидировать Россию, если мы хотим всерьез сделать так, чтобы Россия была великой и уважаемой в мире страной. Мы должны для себя ответить на эти вопросы, как когда-то, больше 200 лет назад, на этот вопрос для себя однозначно ответили отцы-основатели США и отцы-основатели американской конституции, где они четко прописали эти истины. И дальше, за всю историю США, в эту конституцию было внесено всего 10 поправок.
С. ПАРХОМЕНКО: И они этих истин не касались, на самом деле.
А. НЕЧАЕВ: И они этих истин, упаси боже, не касались. Так вот, я думаю, что нам тоже нужно эти истины для себя выработать. И свято их придерживаться. Может быть, эта трагическая ситуация с «Норд-Остом» знак свыше, что мы должны ответить на эти вопросы.
С. ПАРХОМЕНКО: Поразительная рифма случилась, временная. Сегодня происходят всякие события, которые, конечно, казалось бы, в другом углу и в другой интонации, и вообще вроде про другое. Хотя тоже события очень мрачные, я бы даже сказал, тяжелые. Сегодня очень ждут голоса одного человека. Очень ждут стратегического решения, какого-то знака свыше, свыше это от президента.
П. ПАРХОМЕНКО: Даже не решения, а какой-то акции.
С. ПАРХОМЕНКО: Нет, не решения. А просто, хоть подмигни нам, что ли, как, куда? Последний раз что-то подобное происходило год назад.
П. ПАРХОМЕНКО: Точно так же ждали, что что-нибудь скажет президент.
С. ПАРХОМЕНКО: И этот голос раздался. Он раздался, надо сказать, очень не сразу. Он раздался 25 числа поздно вечером. Это первые слова, сказанные президентом своим собственным голосом. Перед этим было один раз, когда была немая съемка в Кремле.
П. ПАРХОМЕНКО: Было совещание Путина с силовиками. И был голос за кадром. Это не была прямая речь Путина, а были переданы его слова о том, что, судя по общим данным, этот теракт спланирован и организован из-за рубежа.
С. ПАРХОМЕНКО: А вечером 25-числа, очень поздно вечером президент РФ Путин заговорил, и говорил он 38 секунд.
АРХИВНАЯ ЗАПИСЬ
П. ПАРХОМЕНКО: Это Путин сказал на совещании с главами думских фракций 25-го числа.
С. ПАРХОМЕНКО: И знак был дан, на мой взгляд, совершенно ясный. Этот знак был понят, принят, и очень скоро превратился в решение. А о том, какое это было решение, «Эхо Москвы», может быть, узнало самым первым. Потому что в 5 часов, а если быть точным, ровно в 5.30 здесь раздался звонок, трубку сняла все та же Алена Степаненко. И это была наша Наташа Скобцева, с которой, собственно, все началось. А дальше была вот такая запись, очень важная запись. Мы еще много раз к содержанию ее, думаю, и в этом разговоре будем возвращаться, так же, как вообще она сыграла огромную роль. Вот, слушайте.
АРХИВНАЯ ЗАПИСЬ
С. ПАРХОМЕНКО: Вот так.
П. ПАРХОМЕНКО: Это к слову о том, кто и когда уснул от применения газа, знали ли внутри о том, что пустили газ.
С. ПАРХОМЕНКО: Теперь давайте по-серьезному. Эта запись является свидетельством того, что могли взорвать и не взорвали. Это абсолютно точное доказательство, с которого никто меня не сдвинет. Потому что, если Наташа Скобцева и Аня Андрианова знали, что идет газ и три минуты разговаривали с нами по телефону, значит, все, кто их окружали, знали тоже. И могли за это время сделать все, что хотели сделать. Давайте теперь с этим как-то дальше жить, и давайте с этим дальше разбираться. Да, Дима.
Д. МИЛОВИДОВ: Если свидетельские показание, официально подтвержденные прокуратурой, которые свидетельствуют, что очень многие не заснули вообще, кто-то не засыпал 5 минут, кто-то 10, кто-то полчаса, кто-то вышел даже своими ногами. Разное состояние организма у людей, разное влияние наркотических веществ на людей, соответственно, разная реакция. Это свидетельствует о том, что многие из террористов могли и не заснуть, что было в действительности. Руководство банды успело выбежать из зала, организовать какое-то сопротивление, но никто не отдал приказ на взрыв, хотя времени было более, чем достаточно.
П. ПАРХОМЕНКО: В этой ситуации поразительно, как удалось в этой ситуации, когда не взорвалось, когда самая главная угроза миновала, как допустили, действительно, гибель стольких людей. Потому что, я помню свои собственные ощущения сразу после штурма на утро, когда речь шла, не было никаких официальных данных, и были слухи о том, что погибло 20–30 человек. И реакция была, конечно, ликование. Потому что все ждали, что тех, кого выпустили, выживут. А те, кто остались, все погибнут, потому что было понятно, что требования выполнены не будут, рано или поздно будет штурм, и все, действительно, взлетит на воздух. И такое количество жертв, действительно, вызывало восторг, как это удалось. А потом уже, впоследствии, когда выяснилось, сколько людей погибло на самом деле, жуткое: а как, почему, если все удалось, никого не застрелили, и ничего не взорвалось. Как это получилось.
С. ПАРХОМЕНКО: Мы пришли, может быть, к самому важному вопросу в этом разговоре. По-моему, мы вот уже сейчас, не заметив этого, говорим про то, в чем заключалась эта операция. Это была операция по уничтожению террористов, или это была операция по спасению заложников. Оказалось, что это две разных операции. Они по-разному должны был проводиться. В них по-разному должна была бы ставиться задача спецназу. Соответственно, по-разному должны были оцениваться их результаты. Есть два подхода к этому делу. Потому что есть две ценности. Здесь мы возвращаемся к тому, что говорил Андрей. И здесь я должен перейти к событиям совсем недавним, 2-недельной давности. Может быть, многие помнят, что совсем недавно президент Путин перед отъездом в США давал интервью большой группе американских журналистов. И это интервью, оно длилось 4 часа, совершенно чудовищного размера, там было несколько телекамер, было человек 15 пишущих журналистов. Текст его через некоторое время, не без некоторых приключений оказался вывешенным в Интернете. Там был вопрос о «Норд-Осте», заданный корреспондентом «Washington Post». Интересно, что тот текст, который висит в Интернете, совершенно перевранный, потому что это двойной перевод. Переводчик переводил президента на английский язык, переводил довольно плохо, сбиваясь, ошибаясь, что-то додумывая, придумывая. Потом это переводили обратно на русский язык. А между тем, президент сказал ряд чрезвычайно важных вещей, важных потому, что из них совершенно точно можно заключить, где приоритет. Совершенно точно можно заключить, в чем заключалась операция. Я позволю себе некоторое количество его слов дословно перевести. К сожалению, пресс-служба не разрешила нам производить запись этого, сказав, что это был закрытый брифинг, или что-то вроде этого, но они не имели ничего против воспроизведения текста. Текст такой. Президент РФ Владимир Владимирович Путин говорит своим собственным голосом. «Люди погибли не в результате применения газа, потому что сам газ безвредный, он не может привести к летальному исходу. Люди погибли в результате ряда обстоятельств. Это обезвоживание организма, обострение хронических заболеваний, это удлинение сроков пребывания в этом помещении. Это как бы непонимание того, что нужно делать для реабилитации после того, как людей вынесли из помещения. Конечно, это большая трагедия. И критиковать легко тех, кто проводил операцию и медиков. Но представьте себе эту ситуацию, 800 человек в полностью заминированном помещении. И не было гарантии, что это помещение не взорвется. Даже тогда, когда оттуда ушел спецназ. Вы знаете, что там было несколько центров управления взрывом. И у спецслужбы нашей не было 100%-ной уверенности, что они узнают обо всех этих центрах управления. А если бы, не дай бог, взрыв произошел, то погибли бы все 800, там около 800 заложников было. Погиб бы весь спецназ под обломками». Дальше Путин поправляет переводчика, который переводил, «я сказал, погиб бы весь спецназ». И дальше президент говорит минуту за минутой, страницу за страницей. Он говорит, что операция закончилась полным успехом, он говорит, «что касается непосредственно спецназа, который осуществлял боевую операцию, к ним нет практически ни одной претензии. Я, честно говоря, поражен, как они смогли это сделать».
П. ПАРХОМЕНКО: Дальше он говорит, суть очень простая. Спецназ отработал отлично, а дальше не справились спасатели-медики, это говорит уже о квалификации спасателей-медиков. Причем он поправляется, что речь идет не о халатности или безалаберности, а именно о квалификации. И дальше там есть хорошая пометка, что антидота было достаточно, и всем, кому надо, этот антидот был вколот.
С. ПАРХОМЕНКО: Фактически всем прокололи этот антидот. Саша, тебе укололи этот антидот?
А. РОЗОВСКАЯ: Мне лично вкололи этот антидот в шею. Которая потом болела месяца два.
С. СЕРГЕЕНКО: Собственно только из-за этого, что болела шея, ее смотрел когда Рошаль, сказал, что, судя по всему, это был укол антидота. Не то, что она это помнит. Но мы знаем артистов, некоторым из которых вообще не кололи. Это как раз те люди, которые не уснули. А некоторым кололи несколько раз.
А. РОЗОВСКАЯ: Четыре. Мне, по крайней мере.
А. НЕЧАЕВ: Я, с вашего разрешения, может быть, несколько нарушу сюжет. Я хотел вернуться на шаг назад, потому что вы как-то проскочили эту тему. Я точно не страдаю стокгольмским синдромом. Но мне кажется, когда мы говорим, могли взорвать или не могли, я не думаю, что нужно подменять прокуратуру или какую-то комиссию.
С. ПАРХОМЕНКО: Несомненно, не станем ее подменять. Но логика какая-то есть, на самом деле, или нет.
А. НЕЧАЕВ: Я просто хочу вот что объяснить. Почему не взорвали? Может быть, было страшно. Может быть, главари не дали приказ, или не успели дать, или не захотели. Мне кажется, это важно подчеркнуть, потому что иначе взгляд будет немножко односторонним. Давайте тоже не идеализировать публику, которая захватила зал. С одной стороны, если бы они этого не сделали, не было бы вообще ничего, в том числе удачно или неудачно проведенной операции по освобождению или уничтожению, это, как вы правильно сказали, вопрос оценок. И они все-таки пришли туда не с водяными пистолетиками, и не с муляжами. А это была реальная взрывчатка, реальные гранаты, реальные автоматы и так далее. Поэтому мне кажется важным это подчеркнуть, чтобы мы тоже не впали в другую сторону. Я против эйфории по поводу успешно проведенной операции. Но я, с другой стороны, и против того, чтобы мы террористов вывели из игры. Они-то милейшие люди.
С. ПАРХОМЕНКО: Нет, кто же собирается это делать.
А. НЕЧАЕВ: Мне показалось, почему я считал важным эту точку зрения высказать, что и в сегодняшнем разговоре при всей его общей критичности мне кажется было бы неправильно этих людей превращать в замечательных робин гудов, романтиков и так далее, и которые, собственно, пришли туда просто пообщаться с публикой, посмотреть концерт.
С. ПАРХОМЕНКО: Я хочу сказать, что эта история сложная, это не 11 сентября, где все очевидно, где есть злодеи, да и то, там многим неочевидно, но, во всяком случае, кажется, что вот злодеи, а вот незлодеи. Здесь несколько разных вин, здесь несколько разных трагедий, здесь несколько разных катастроф, которые здесь случились. Одна из них это катастрофа людей, которые пришли из Чечни, я с этого начал, которые совершили чудовищную ошибку и чудовищное преступление. И все, что мы говорим сегодня, мы говорим поверх этого.
А. НЕЧАЕВ: Мне просто кажется, этот камень мы положили.
С. ПАРХОМЕНКО: Конечно, несомненно, он там лежит с самого начала, в основании всей этой истории. Но в том-то все и дело, что, к сожалению, этим дело не кончается. Если бы можно было сказать так. Пришли злодеи, и мы избавились от этих злодеев. Все, и этим описание этой ситуации закончим, как было бы хорошо, как было бы просто, как было бы понятно, и как много народу пришло бы позавчера, и пришло бы завтра к памятнику на Дубровке. Потому что люди любят, когда просто. Им нравится, когда понятно. И они приходят в больших количествах. Мне кажется, то ужасное, что случилось два дня тому назад, когда на открытие памятника просто никто не пришел. Ни начальники, ни чиновники. Ни какие-то власти. Нет. Не пришли жители этого города. Вот это поразительная история, корни которой, может быть, в этом, в том, что ситуация сложна, и люди не вполне ощущают свои силы разобраться с ней. И позиция их не так проста.
А. НЕЧАЕВ: Я думаю, что, конечно, это не главная причина. Но одна из. И она опять в итоге сводится к той системе оценок и приоритетов, которые я пытался поставить во главу угла. Может быть, в том числе в нашем сегодняшнем разговоре. А вот давайте посмотрим, как была выбрана дата. Почему 23, а не 26. Если это памятник трагедии. Если это памятник жертвам террора, как на нем написано, тогда, наверное, надо было открывать 26. Если это памятник победы над террором, что на нем, правда, не написано, тогда, наверное, позволительно сделать это и в первый день. Потому что мне, например, я там был, мне не понятно, что мы 23-го отмечали. 26-го мы, отмечать нечего, будем вспоминать жертв, в первую очередь, жертв трагедии. И для меня этот памятник это памятник жертвам трагедии. Причем мне кажется, что, может быть, даже и правильно, что этот памятник немножко на месте «Норд-Оста», но в то же время немножко оторван от «Норд-Оста». Я, например, с этим согласен. Потому что, наверное, нам, действительно, нужен, как был камень на Лубянке всем жертвам политических репрессий, не поставишь у каждого ГУЛАГа по своему камню. Так и здесь, наверное, нельзя всем жертвам террора поставить отдельные памятники. Пусть в Москве будет такой общий памятник жертвам терроризма. Но это именно такой памятник, это не памятник победы. И по поводу двух операций я немножко видел, как готовилась. Поверьте мне на слово, эти люди, действительно, делали все, что могли. Я видел ребята, которые лазили по этим вентиляционным каналам и канализационным каналам, в каком виде они возвращались в штаб. Они, действительно, делали все, что могли. И я думаю, что, действительно, рисковали при этом всерьез. Поэтому, думаю, к «Альфе» претензий нет.
П. ПАРХОМЕНКО: Так и ни у кого нет.
А. НЕЧАЕВ: Просто важно, что мы эту точку поставили, раз у нас передача уже осмысления. Ровно настолько, насколько есть претензии и вопросы к людям, которые должны отвечать по долгу службы за то, что почти в центре Москвы оказалось несколько десятков вооруженных людей с огромным количеством боеприпасов, есть, если не претензии, то, как минимум, вопросы. Которые, наверное, им задавали их начальники. Но я, например, не слышал ни вопроса, ни ответа, я как представитель широкой публики этих вопросов и ответов не слышал. Ровно настолько у меня как у представителя нет претензий к тем конкретным ребятам-спецназовцам, которые эту акцию провели, и даже к тем конкретным специалистам, которые ее планировали так, как ее запланировали. Вопрос дальше в следующем. Как могло оказаться, что КАМАЗы перегородили дорогу машинам «Скорой помощи». Я понимаю, как непозволительно шутить в такой ситуации. Помните, старая миниатюра Аркадия Райкина. К пуговицам претензии есть? Нет. К рукавам претензии есть? Нет. Так и носи. Так и ношу. Эта ситуация, которая, к сожалению, в очередной раз, только с колоссальными потерями продемонстрировала, что, увы, наша государственная машина в этом ее маленьком частном проявлении пока еще отвратительно слаба. Умение организовать силовую акцию и абсолютно неумение организовать акцию медицинскую это для меня за гранью добра и зла. Но что удивительно, я на этом заканчиваю, еще два слова, как я, например, не знаю ни одного вопроса, заданного руководителям правоохранительных органов, и их ответов, как люди там оказались вооруженные, так я, например, не знаю ни одного вопроса и ни одного ответа, кроме ответа, данного нам министром здравоохранения, который в этой серии «Если бы директором был я», я бы его уволил прямо завтра, а лучше прямо сегодня, не выходя из студии, прямо тут же позвонил и объявил, вы, тов.Шевченко, больше у нас не служите. Других ответов я, к сожалению, не слышал. А почему же не было все это пристойно организовано?
С. ПАРХОМЕНКО: Президент Путин говорит по этому поводу. Конечно, ни опыта ни у кого не было при восстановлении, после того, как люди оказались на улице. И наверное, можно сказать, что при завершающей части операции, когда уже люди на улице находились, да, к сожалению, было много летальных исходов. Но это, конечно, говорит о квалификации тех людей, которые занимались второй частью операции. Но ни о какой-то халатности, ни о безалаберном отношении, а именно о квалификации. Мы свою работу сделали, говорит Президент Путин, теперь есть еще другие люди, которые должны были сделать свою, другую работу. Вот к ним и претензии. Это вот про пуговицы. А когда мы готовились к программе, я попросил Петю порыться, поискать, а где эти комиссии все, эти бесчисленные расследования.
П. ПАРХОМЕНКО: И вот что мне удалось найти. Если вы помните, СПС пытался инициировать расследование. Думская комиссия не была обоснована, потому что депутаты отклонили это предложение, посчитав его нецелесообразным. Само СПС провело расследование, предложило его результаты Президенту, еще не опубликовав их. Президент их не принял к сведению. Тогда они были опубликованы. Суть их в следующем. Спецназ и группа «Альфа» при проведении операции по освобождению заложников и уничтожению террористов действовали высокопрофессионально. Врачи, оказывавшие медпомощь пострадавшим заложникам в московских стационарах, действовали не просто профессионально, ни и самоотверженно, не жалея сил и с полной отдачей. Эвакуация же людей и оказание им первой помощи на месте не были организованы на должном уровень. Главный вывод был такой, что причинами гибели людей стала преступная халатность московских и федеральных чиновников, отвечавших за гуманитарную часть операции. Все результаты этого расследования были переданы в Генпрокуратуру, ответа до сих пор нет. Зато есть отчет московской прокуратуры, которая расследует дело о теракте, который появился недавно. Предъявлено обвинение трем людям -заочно Шамилю Басаеву, а также неким Хасану Закаеву и Герихану Дудаеву, которые не имеют отношения, то есть они однофамильцы того самого Закаева и того самого Дудаева. Также есть еще 5 обвиняемых. Это люди, которые были арестованы по делу о взрыве возле «Макдональдса». Может быть, вы помните, и в прокуратуре говорят о том, что это все звенья одной цепи, что это все спланированная цепочка терактов. А если же говорить кроме них, какие были заведены уголовные дела, так вот, уже осужден некий Заурбек Талхигов, который якобы рассказывал по телефону террористам о передвижениях спецназа, и заведено три уголовных дела на работников паспортных столов, которые незаконно зарегистрировали некоторых из бараевцев. То есть никто из чиновников, тех, кто отвечал за то, есть антидот, нет антидота, которые вообще вроде бы должны нести ответственность, о них ни слова.
С. ПАРХОМЕНКО: Среди прочей хроники, которую я отложил для этой передачи про запас, я сейчас смотрел на этот список и увидел, что к этому разговору есть еще один замечательный кусочек, который, по-моему, нужно послушать, он совсем крошечный. Замминистра внутренних дел Васильев тогда делал главное заявление после окончания штурма от имени штаба, где впервые говорил о результатах этого самого штурма, впервые признал существование газа. Кстати, похоже, что признал именно, что называется, под давлением «Эхо Москвы». Потому что та самая пленка, которую мы слышали сегодня, пленка с этой самой Аней, которая говорит о газе, она без конца крутилась в эфире, и, в общем, стало ясно, что дальше молчать про это невозможно. Но потом говорил про предысторию штурма, про итоги штурма, про газ про этот говорил. А вот самый последний маленький кусочек. Он всего около 40 секунд длится, давайте его послушаем, он очень по нашему поводу.
АРХИВНАЯ ЗАПИСЬ
С. ПАРХОМЕНКО: Что это такое? Это просто неправда чиновника? Или по ходу следствия просто оказалось, что эти террористы оказались вовсе никакими не террористами?
П. ПАРХОМЕНКО: Или это оказалось правдой, но почему-то решили дальше, оказалось, неполезно.
С. ПАРХОМЕНКО: Во всяком случае, виноватых нет.
С. СЕРГЕЕНКО: Это все вопросы, на которые нет ответа. Андрей говорил только что, что я не знаю, какие вопросы задаются людям, которые должны были отвечать за безопасность людей в городе и так далее. Не знаем ответов на массу вопросов, которые у нас есть. И моя обида большая, к нам Саша вернулась, к Диме ребенок нет, еще много детей и взрослых не вернулись, что нам никто и не собирается ничего рассказывать, несекретного. Никто же не просит тайны проведения операции, формулу газа. Вся история с газом, уже когда мы ребенка нашли, пришли в больницу, было дикое беспокойство за выжившего ребенка. Расскажите, не надо рассказывать формулу газа, как он может подействовать. Мы обращались к врачам, скажите. Они говорят, мы не знаем, мы пытаемся звонить, выяснять, нам никто ничего не говорит. Андрей в одной из передач просил, говорил, не надо формулы. Нам звонили и говорили, знаете, самое страшное может произойти через 3 месяца, это такой газ. Потом нам звонили из Америки мои друзья и говорили, слушай, срочно надо проверить то-то, через полгода могут наступить, совершенно чудовищные возникнуть последствия. Потом говорили, что там в течение двух лет проявляется что-то. Правды нет, потому что у нас нет информации никакой. Самой несекретной. Той, которую нам обязаны дать.
С. ПАРХОМЕНКО: Мы говорили почти два часа о «Норд-Осте», мы почти два часа пытались восстановить какие-то вещи. Просто очень важно что-то верно помнить, кажется мне. Андрей на пейджер спрашивает у нас, жива ли Анна, которая говорила про газ? Жива. Я с ней вчера разговаривал по телефону, жива-здорова, с ней все в порядке. Прежде чем мы закончим этот разговор, я бы хотел, чтобы Дима рассказал про завтрашнее событие буквально в двух словах, у нас уже совсем нет времени.
Д. МИЛОВИДОВ: Напоминаю, завтра панихида по православным традициям в 12 часов дня. На ступеньках «Норд-Оста», там, где лежали наши близкие погибшие без помощи, на этих ступеньках будет панихида.
П. ПАРХОМЕНКО: Это были «2Пархоменко2». Я Петр Пархоменко.
С. ПАРХОМЕНКО: А я Сергей Пархоменко.
П. ПАРХОМЕНКО: Сегодня с нами были Андрей Нечаев, Александра Розовская, Светлана Сергеенко и Дмитрий Миловидов.
С. ПАРХОМЕНКО: Мы встретимся здесь через неделю и, надеюсь, будем говорить уже совсем не о таких трагических вещах. А об этом будем помнить и будем стараться, будем надеяться, что правда когда-нибудь все-таки станет нам известной. Спасибо, счастливо.