ДОКТОР МИР

Московский комсомолец

В театральный центр на улице Мельникова он пришел сам.

- Вы в Бога верите?

- Мне уже приходилось отвечать на этот вопрос. У каждого человека есть свой бог. Но к религии я отношусь осторожно, потому что я думаю, что когда-нибудь человечество придет к единой религии. Сегодня религия не объединяет, а разъединяет людей.

- Я думаю, зайдя туда и вернувшись оттуда, вы теперь знаете о людях что-то такое, чего не знали раньше. Это так или не так?

- Я был в трагических, чрезвычайных ситуациях во многих странах во время войн и больших катастроф. Все это я чувствую и знаю. Чего-то нового в этой ситуации я для себя не увидел. Я приблизительно представлял, как должно быть. И так и было.

Конечно, было жутко, что в спокойное время в центре Москвы вдруг произошел захват и под угрозой оказались жизни около тысячи человек. Ни в чем не повинных, здоровых, нормальных людей, которые с трудом, за переплату достали билеты и пошли смотреть спектакль.

- Вы его видели?

- Не пришлось. Никогда не был в этом театре. Один раз попал, и то не по билету, а своими ногами. И увидел людей. Без особых истерик, с послушанием, что правильно,— в такой ситуации это и было нужно.

- Вы имеете в виду заложников?

- Да. С определенным послушанием, с определенной тишиной. Громких разговоров не было. Как-то тихо люди между собой переговаривались, чтобы не обращать на себя внимания. Потому что любой, кто внимание вызывал, получал замечание с пистолетом перед носом. Все это знали. Как все знали о том, что в первый же день они убили молодую женщину. И не выпускали одного очень больного мужчину с подозрением на перитонит.

Было сказано: «Пусть замолчит или подыхает, а будет орать, его тоже расстреляем…» То есть расстрел для них — не проблема.

- А какова судьба этого мужчины?

- До штурма он был жив.

- Люди много и ожесточенно спорили о том, действительно ли террористы хотели умереть, как сами о том заявили на весь мир. Что вы об этом думаете?

- Я прежде всего понял, что «мы хотим умереть» — это бравада. У меня такое ощущение, что умирать они не хотели. Самый прекрасный вариант был — улететь обратно на родину, взорвав или не взорвав здание, не знаю. Но главное для них было, чтобы Россия вывела войска из Чечни.

- Вы верите в то, что они пришли с намерением добиться вывода войск?

- Верю.

- А с кем из террористов вы разговаривали?

- Со многими. С Бараевым, с его заместителем и приблизительно с двадцатью боевиками, включая женщин.

- И все же: вас позвали или вы пошли сами?

- Я почувствовал необходимость связи между миром и теми, кто оказался там. И подумал: кто, какой профессионал там нужен? Сантехник — нет. Теоретик — нет. Кибернетик — нет. Кто должен там быть? Доктор, конечно. Поэтому я позвонил Юрию Михайловичу Лужкову. И что интересно. Я звоню Иосифу Давыдовичу Кобзону, когда он только что вышел от них, а он говорит: «Мы только что с Лужковым про тебя разговаривали». Это Кобзон попросил разрешения пустить меня в здание театра. И получилось — и я, и Иосиф Давыдович сказали об этом Лужкову, считай, одновременно. О чем я, разумеется, не знал. Но иначе меня бы туда не пустили, все было очень сложно.

- И террористам Кобзон предложил вашу помощь?

- Да, я ему за это благодарен.

- Вот вы туда вошли…

- Первый раз мы пришли туда вместе с иорданским доктором. Это когда по радио и телевидению прошла информация, что там находятся два иорданца. Одним из этих иорданцев и был я. Кстати, журналисты постоянно называли меня руководителем Центра медицины катастроф. А руководит им достойный человек, генерал Гончаров. И я себе представил его состояние: что, меня уже сняли, а Рошаля назначили? У Рошаля — своя работа.

Ну и вот, когда мы туда вошли, нам сказали: «Так, зачем пришли?»

Мы показали документы.

- И они их смотрели?

- Конечно. И очень внимательно. А потом мне говорят: почему вы? Я объяснил, что я доктор, работал во многих странах во время войн, в том числе и в Чечне, в Урус-Мартане, в Ачхой-Мартане.

Они говорят: ну а где инструменты?

Я сказал, что пока пришел выяснить, чем помочь.

Мне ответили: «Идите отсюда. Если в следующий раз придете без инструментов, мы вас убьем».

- Это кто сказал?

- Один из террористов в маске. И добавил: «А по дороге заберите там, на этаже валяется одна убитая. Пришла к нам пьяная. Она лазутчица, шпионка, поэтому мы ее убили». И вот мы с иорданцем эту самую женщину первую и вынесли.

- Что было дальше?

- Я взял у «скорой помощи» специальный чемоданчик, и минут через восемь-десять мы вернулись.

- Запомнились минуты?

- Да, запомнились.

- Расскажите об иорданском докторе.

- Я восхищаюсь этим человеком. Мог не приходить, чужая страна, страшная ситуация, непонятно, что произойдет через минуту,— вот видите, опять про минуты. А он врач и выполнил свой долг. Он почти ничего не говорил. Только внимательно слушал.

- Чемодан с инструментами проверили так же, как паспорт?

- Проверили, ну что вы. И мы пошли на балкон к заложникам. Конечно, все удивились, кто это пришел в халате? Я улыбнулся и сказал всем «здравствуйте», как будто я пришел на прогулку. Потом говорю: «Так, кому нужна моя помощь?» Бодреньким голоском. Потом мы организовали операционную в женской уборной. И обработали рану на кисти у одного из террористов. Доктор обязан, вы так на меня не смотрите.

- Он сам вас попросил?

- Да, конечно. Мне не надо даже объяснять это, мы обязаны помочь любому, кто нуждается в медицинской помощи. Знаете, когда берут в плен раненого противника, мы сначала должны его вылечить, а потом судить. Вот, большая была рана. И на другом пальце тоже. И потом, когда две девочки выпрыгнули, пуля отскочила и попала другому террористу в ногу. Перестрелка была прямо рядом с нами. Он пошел в зал — и все это видели — снял штаны и попросил меня обработать рану. Чтобы у всех были ласковые глаза, когда я это делал,— так нет. Но мне-то надо было пройти и через это, иначе я не получил бы самого главного — разрешения помочь заложникам. И они разрешили.

- Медикаментов много понадобилось?

- Очень. И тут здорово сработало московское здравоохранение и лично начальник городского управления Сельцовский, который постоянно находился на месте событий. Ведь обеспечить медикаментами надо было почти 800 человек, колоссальная ответственность, и все четко сделали, причем быстро.

- Помогли террористу и…

- … и нас вернули в зал и посадили. Мы с иорданцем сели вместе со всеми и сидели четыре часа. Мы не знали, что с нами будет. Просто сидели вместе со всеми.

- И ни с кем не разговаривали?

- С ним разговаривали. С женщинами-террористками. Они все молодые были. Я говорю той, которая там ходила, водичку раздавала: «Слушайте, надо же им сказать, что мы сидим-то». А она отвечает: «Да, я им скажу… Чего вы волнуетесь, уйдете отсюда». А я волновался — время позднее, аптека закроется, мне же надо лекарства взять. А она говорит: «Не волнуйтесь, уйдете».

При этом нас все время стращали, все пытались вбить нам в голову, что все заминировано. Говорили: зачем вы вообще сюда приходите? Вы понимаете, что можете взлететь на воздух? Видите, с нами пришли женщины. Они тоже на все готовы. И мы пришли только за одним, чтобы российские войска ушли из Чечни.

- Им было жалко людей, которые сидели в зале?

- Нет. «Мы все взорвем, так хочет Аллах». И даже когда они отпустили восемь детей и я сказал «спасибо», террорист ответил: «Это не мы, это Аллах».

- Можно ли было разговаривать с заложниками?

- Только о том, что у кого болит, на медицинские темы. Рядом сидел кто-нибудь из террористов, все же слышно было, тишина в зале. Понимаете? Люди сидели трое суток, разрешали пройти только в туалет, размяться. В этой ситуации обострились все хронические болезни, у людей начались головные боли. Как они, бедные, все это выдержали? Когда я первый раз выходил, я сказал: «Все будет нормально»,— чтобы людям было на что надеяться. И несколько человек мне сказали: «Пожалуйста, передайте, пусть только не будет штурма».

- А с террористами?

- Я старался. Один сказал, что учился на юридическом факультете Грозненского университета. Но имен никто не называл. Во время операции я спросил террориста: «Как вас зовут?». А он сразу посмотрел прямо в глаза: «Зачем тебе? Называй меня чечен».

- Вы все время чувствовали готовность к вражде?

- Да, готовность к вражде была постоянная. Они все время очень остро следили за тем, что я делаю, что говорю, за каждым словом. Очень боялись шпионов.

- Неужели и дети ничего не сумели вам сказать?

- Ничего. Только отвечали на вопросы: больно — не больно.

- Расскажите про Бараева.

- Когда нас снова выпустили, мы пришли в штаб, забрали все медикаменты и вернулись около 2 часов ночи. И тогда я разговаривал с Бараевым. Он сказал, что в конце концов отпустит всех детей. А отпустил только восьмерых.

- Почему?

- Это у него надо спросить. Они вообще часто меняли решения, но в наркотическом опьянении не были, это совершенно точно. И еще я не видел, чтобы они молились. Знаете, у мусульман есть время, когда все молятся — этого я не видел.

- Кавказцы очень любят детей. Неужели им не было жалко маленьких заложников?

- Если бы не было жалко, они бы никого не отпустили. Но заместитель Бараева мне сказал: «А почему ты хочешь, чтобы мы отпустили детей? Когда федералы окружили — и назвал какой-то город или деревню,— началась зачистка, мы же просили, чтобы детей отпустили, но их не отпустили». Я сказал: «Знаешь, я читаю газеты, но я такого не слышал. Это что же, в отместку?» А от отвечает: «Нет, просто ты говоришь — отпусти, отпусти, льешь крокодиловы слезы, а почему тебе не жалко чеченских детей?» Я говорю: «Как это? Я приезжал в Чечню и лечил их, и оперировал, и сегодня в Москве находятся 40 чеченских детей вместе с матерями, мы их лечим, есть очень тяжелые больные».

- А он что?

- Он не ответил.

- Что вам больше всего запомнилось из ваших разговоров с террористами?

- Ничего. Просто перебираю в памяти — ничего.

- Вы разыскивали двух врачей, которые оказались среди заложников. Вы назвали их героями. Они нашлись?

- Слава богу, да. Только пока я не буду называть их имена, потому что им и так досталось, а выдержать шквал журналистов в этой ситуации для них задача просто непосильная.

- Не могу не спросить вас о последствиях применения газа.

- Я не токсиколог, я хирург и привык отвечать за то, в чем разбираюсь.

- После теракта в Каспийске вы сказали, что лично расстреляли бы человека, который его совершил.

- И расстрелял бы, если бы был точно уверен в том, что это сделал именно он. Террористы — нелюди.

- Вы сказали как-то, что все дети добрые и красивые. Почему из хороших детей вырастают плохие взрослые?

- Для меня это тоже загадка. Хотя если подумать, объяснение, вероятно, найдется. Мы сами делаем молодежь такой, как будто у нас идет война. На телеэкранах без конца — убийства, расстрелы, отрезание голов. Это же все для нормального человека — крен, насилие. Надо снимать нормальные человеческие фильмы. Я так соскучился по ним. По фильмам про любовь. Разве их с этими пиф-паф сравнишь?!

А прокрутка этих трупов многочисленная — после штурма… Неправильно это.

- Что вы услышали дома, когда вы вернулись?

- А никого не было. Потом позвонил сын: «Папа, ты жив? Поосторожней, пожалуйста».

- Вы бы хотели сейчас что-нибудь сказать террористам, которых видели в Театральном центре?

- О чем говорить с мертвыми?

- А тем, кто еще может сделать что-то подобное?

- Даже если они захватят Кремлевский дворец, все закончится так же. Это бессмысленно, понимаете? Нельзя идти на поводу у террористов.