15 лет назад, 23 октября 2002 года группа вооруженных чеченских сепаратистов захватила более 800 заложников в театральном центре на Дубровке во время мюзикла «Норд-Ост». Боевики потребовали немедленно вывести федеральные войска из Чечни, угрожая в противном случае убить заложников.

Через три дня безуспешных переговоров российские власти отдали приказ о штурме театра. Предварительно в зал, где находились заложники, через вентиляционные трубы был закачан усыпляющий газ, точный состав которого неизвестен до сих пор. Спецоперация была объявлена успешной, спецслужбы отчитались об убийстве 50 боевиков.

Однако в результате отравления газом, плохой организации вывоза людей в больницы и неэффективных и несвоевременных мер по оказанию им помощи погибли 130 заложников.

Гражданка Казахстана Светлана Губарева была среди заложников, она осталась жива, но потеряла свою 13-летнюю дочь и американского жениха, с которым собиралась строить новую жизнь.

В интервью программе Би-би-си Witness она вспомнила события тех дней.

Светлана Губарева: В октябре 2002 года я приехала с дочерью из Караганды в Москву, а мой жених Сэнди Алан Букер, гражданин США, приехал в Москву, потому что мы были приглашены на собеседование для получения визы невесты. И после того как прошло собеседование — а оно прошло замечательно: в посольстве увидели жениха, поняли, что серьезные намерения, и сразу мы получили одобрение — в этом радостном состоянии пошли, погуляли по Москве и, проходя мимо станции метро Маяковская, увидели ларек, в котором продавались билеты на разные мероприятия, в том числе и на мюзикл «Норд-Ост». Он тогда очень активно рекламировался. История «Двух капитанов» Каверина. И мысль такая прокралась: когда еще попадем в Москву вот так все вместе, почему бы не посмотреть, тем более такая реклама. И настроение замечательное, хотелось продолжения. И мы купили билеты на 23 октября.

Я долго сомневалась — инициатором была я, как всегда, потому что не было трех билетов рядом, были два и один. Уговорила кассирша. Говорит: «Ну там как-нибудь попросите, пересядете, будете сидеть рядом». 23-го вечером мы пошли на мюзикл втроем: Я, Саша и Сэнди.

Посмотрели первое отделение мюзикла. Я не могу сказать, что мне сильно понравился мюзикл, единственное, пожалуй, самое яркое впечатление осталось от песни беспризорников, которой заканчивалось первое отделение, но в рекламе говорилось, что в мюзикле на сцену садится самолет, хотелось посмотреть, как они это шоу устроили. Поэтому мы остались на второе отделение.

Второе отделение началось с песни летчиков, после этой песни мы услышали какой-то шум, увидели, как человек в маскировочной одежде поднялся на сцену и, чтобы привлечь внимание, выстрелил из автомата. Оглянулась по сторонам, увидела, что по проходу идет толпа, одетая в военную форму. Впереди — мужчины, за ними группа женщин. И эти женщины останавливались, отделялись от группы и останавливались вдоль стен. Посмотрела направо — та же самая история.

Первая мысль была — как здорово вписали в сюжет чеченский синдром. Мысль о том, что это реальный захват в центре Москвы, совершенно не приходила в голову. И даже когда уже стало ясно, всё равно я не могла смириться. Человек, который поднялся на сцену, объявил, что это захват. Что они пришли остановить войну в Чечне (это как раз то время, когда шла вторая чеченская война) и что их единственное требование — остановить войну.

Реакция была очень разная у людей. Кто-то впал в истерику, кто-то наоборот окаменел, кто-то спокойно воспринял. Тем, кто очень нервничал, чеченки из своих больших сумок доставали валерьянку, чтобы успокоить. Я насчитала 19 женщин в партере, сколько было на балконе, я не видела, но когда подходили к сцене, я видела четырех женщин на балконе по углам.

Мужчин посчитать было невозможно, потому что они постоянно передвигались. Женщины сначала стояли, потом сидели, им принесли стулья. И они практически не сходили со своих мест, даже если их о чем-то просили, они по цепочке передавали. Они сидели на расстоянии чуть больше вытянутой руки. Так что они друг друга хорошо слышали. Вели они себя тоже по-разному, кто-то был дружелюбен по отношению к нам, кто-то был агрессивен.
Я запомнила мальчишку, в моем понимании мальчишку, ему было не больше 15 лет, для которого это вообще было как игра, он с таким восторгом воспринял. Надо сказать что Бараев, руководитель [захватчиков], он тоже был в таком эйфорическом настроении. Потому что представляете: группа [боевиков] пришла в центр Москвы, метро Пролетарская — это центр Москвы. И захватила театр, тысячу человек, вот так легко и просто.

Мне кажется, они даже не думали о том, что им дальше с нами делать. Может быть, они не были уверены, что им удастся. Они не думали, что нам захочется есть, пить, спать, в туалет ходить. Им эта мысль вообще даже не приходила в голову, и они по мере возникновения проблем пытались их как-то решить. Я помню, когда чуть успокоилась, этот мальчишка с упаковкой кока-колы раздавал им воду пить. И Саша попросила тоже пить. Я говорю ему: «Дай бутылочку», он говорит: «Это только нашим». Я говорю: «Я что тут, по собственному желанию сижу что ли? У меня ребенок хочет пить». Он так на меня посмотрел, но дал все-таки воды.

Потом, чуть позже — я сейчас уже последовательность через 15 лет плохо помню — они разгромили буфет, и все, что там было — сладости, напитки — такими кучками по залу и возле сцены сложили. И если нам хотелось пить, я спрашивала разрешения, мне говорили: «Да, можно», я брала упаковку и приносила, оставляла своим попить и раздавала по рядам. Через какое-то время напитки закончились, а люди продолжали испытывать жажду. Тогда они нашли ведра, пластиковые стаканчики, и из туалета приносили в ведрах воду. И вот в этих пластиковых стаканчиках передавали воду тем, кто хочет пить. За водой они ходили сами, потому что холл простреливался.

Что происходило снаружи, мы не знали, могли только предполагать. Я потом слышала от бывших заложников, что у некоторых были маленькие телевизоры, но рядом с нами была чеченка, у которой было радио. И она так по радиостанциям скакала, слушала, что говорят. Меня поразил цинизм одной из радиостанций, которая передавала песню ДДТ «Последняя осень», и перед тем, как включить эту песню, прозвучали такие слова: «Специально для заложников „Норд-Оста“ звучит эта песня». Для кого-то это действительно оказалось так.

Сами чеченцы были и по отношению к нам разными, и настроение их менялось в зависимости от того, что они слышали по радио. Когда говорили о том, что кровь льется рекой, трупы в проходах лежат, они, конечно, зверели. Бараев даже не выдержал и сказал как-то: «Вот вы слышите, как они врут про вас? Где тут убитые?» На тот момент еще действительно не убили ни одного человека. «Вот как они врут про вас, так они врут и про Чечню». И мы, конечно, переживали за эту ложь, потому что от этой лжи зависело настроение террористов, а от их настроения зависела наша жизнь.

Би-би-си: Когда вы заметили, что боевики ворвались в зал, сразу ли вы испугались?

С.Г.: О том, что это действительно захват, я поняла после объявления Бараева. Причем очень долго не хотела верить, что это правда, что это так. Быстрее всех отреагировал Сэнди, он сразу понял, что это очень серьезно и очень опасно, а Саша, ребенок 13 лет, у нее такая была реакция, как будто она в кино попала, такого страха откровенного у нее не было, а вопрос был:

- А теперь обо мне все узнают?

- Саш, теперь о тебе весь мир узнает.

- И школьники, мои одноклассники?

- И школьники тоже, одноклассники.

Конечно, у народа была и паника, и истерика. Они пытались управлять залом, успокоить зал. Таких фактов агрессии в первые часы, до прихода Ольги Романовой, в зале, в партере, не было. Когда зал немножко успокоился, Бараев шел по проходу как раз недалеко от нас, кому-то по телефону доложил, что они захватили заложников, и были такие слова: «Такой ужас, здесь столько детей и женщин».

Потом он прошел, мы сидели в 15 или 17 ряду, а он через два ряда за нами сел. Там было пустое место, и люди, которые сидели вокруг, стали у него спрашивать: «Почему вы нас захватили? Почему, чем мы виноваты?» Он говорит: «Ну вы же ничего не делаете, чтобы остановилась война в Чечне, вы же не выходите на демонстрации». Женщина спрашивает: «А почему тогда вы не депутатов [захватили]? Мы же простые люди. Почему не депутатов?» Он говорит: «Они слишком хорошо себя охраняют». Вот такой разговор был, достаточно спокойный.

Я помню, что за мной сидела девочка, школьница, класс 9–10, наверное. И она сказала: «Если бы я сейчас сидела дома у телевизора, я бы посмотрела, сказала „какой кошмар“ и пошла бы спать». То есть разное было совершенно отношение у людей. И они просто пытались удержать зал от каких-то всплесков больших эмоций, чтобы не применять оружие.

Первое применение оружия было, когда пришла Ольга Романова. Это девушка, которая жила в соседнем доме, и в этот дом культуры ходила в кружки, как это было принято, и знала его, как свой родной дом. Как она смогла пройти через линии ограждения властей, ну, скажем, силовых структур, мне до сих пор не понятно по одной простой причине. В зале вместе со своими одноклассниками была девочка Даша Фролова, ей тоже было 13 лет. И когда ее дедушка узнал о том, что внучка попала в заложники, он попытался попасть в зал, чтобы обменять себя на Дашу. Первую линию он прошел, а на второй его загребли и отправили в КПЗ. Дочь потом его оттуда доставала. Поэтому мне совершенно непонятно, как прошла Оля.

Ольга вела себя очень агрессивно. Она разговаривала с Бараевым как воспитательница с нашкодившим подопечным, то есть очень резко и агрессивно. И разговор шел о том, чтобы он отпустил заложников, он задавал ей какие-то вопросы, я сейчас уже не помню, только манеру разговора его и ее. Нам было хорошо видно, так как мы сидели на одном ряду, только мы сидели в конце ряда, а они на первых местах. И в какой-то момент разговора кто-то из мужчин сверху крикнул Бараеву: «Да что ты ее слушаешь, она провокатор, расстреляй ее». Бараев говорит: «Да, да, это провокатор, у нас такие были». И ее вытолкали.

Народ испугался. Послышались робкие возражения: «Да не надо, не надо». Но ее вытолкали за дверь боковую, и я видела, как один из террористов автоматной очередью… То есть я понимаю, что он ее убил. Я слышала автоматную очередь, чувствовала запах пороха… Позже, когда нас уже пересадили, и мы оказались рядом с этой дверью, когда террористы приоткрывали дверь, я видела ее труп. То есть я поняла, что это реально погибший человек.

Много разных разговоров ходит. Кто-то говорит, что она пьяная была… Она была в черной куртке, я это помню. Но для меня она образ такой, знаете, светлый. Человек, который попытался нас спасти. Один из первых.

Вообще террористы периодически стреляли по потолку и в эти боковые двери. И когда они собирались стрелять, они всех заставляли ложиться на пол. Когда первый раз это случилось, сказали лечь на пол, у меня было чувство протеста: чего это я должна тут на полу валяться, но Сэнди меня силком придавил и пояснил, что это очень опасно. Зачем они это делали, я не знаю. Позже читала, что вроде как по перекрытиям ходили спецслужбы. Может, пытались чего-то там предотвратить.

Еще хорошо помню: такое ощущение, что они пришли с полуфабрикатами, эти пояса шахидов на ходу доделывали. Несли большие сумки — эти пояса шахидов они обматывали скотчем и закрепляли на женщинах. Этот треск скотча в течение первых суток. Я потом долгое время вообще не могла слышать [треск скотча]. Потому что целый день трещит, трещит, трещит скотч. То они женщин обматывают, то к стульям приматывают. К колоннам они, по-моему, тоже что-то приматывали. Потом ходил мужчина, раздавал батарейки, показывал, как присоединять, как вставлять. В общем, всё было страшно.

То есть я не могу сказать, что я такая бесстрашная. Конечно, страшно. Нормальный, живой человек, как и все, боюсь. Периодически, правда, Бараев говорил о том, что они не воюют с иностранцами и иностранцев отпустят, и это несколько успокаивало. И еще я помню первый утренний намаз они читали. У Бараева было два помощника. Одного звали Ясер, я позже узнала, что он араб, а второго Абу-Бакар. Ну, я же из мусульманской страны, для меня намаз — это нормально. А основная масса россиян, для них это незнакомо, и они это воспринимали как угрозу своей жизни, что сейчас попоют, а потом всех постреляют. И вот этот первый намаз. У Ясера был очень красивый голос, и эта сама мелодия, завораживающая какая-то… Красиво было. Они повесили плакат, черный плакат, и там по-арабски что-то было написано, я не знаю что, но что-то во славу Аллаха, как я понимаю.

По отношению к нам их настроение менялось. То они обещали расстреливать каждого десятого, то, наоборот, говорили, что если силовики начнут штурм, они нас тут закроют в зале, а сами уйдут отбиваться до последнего патрона, спасая нас. Такое вот все сумбурное, непонятное. Конечно, становилось страшно, когда стреляли. Я, в общем-то, на стрельбищах никогда не была, и эти автоматные очереди радости в жизни не добавляют.

Женщины, которые были, они молодые девушки были. Возрастных там было буквально три-четыре человека, а остальные… Были две сестры, одной 16, другой 18 лет, по-моему. Рядом с нами была женщина лет 40–45, она была достаточно доброжелательна. Рассказывала свою историю. Что в первую чеченскую разрушили дом. Муж построил второй дом, мужа убили, сына 12-летнего из школы забрали, и больше она не имела о нем никаких известий. И вот оставила свою пятилетнюю дочь родственникам и пришла в «Норд-Ост». Наверное, я ее понимаю, почему она это сделала. Хотя я прекрасно понимаю, что такие проблемы нельзя решать за счет чужих жизней. Наверное, это тоже неправильно. Но когда человека доводят до отчаяния… Я видела двух террористов, они разговаривали буквально в шаге от нас, они вытащили из кармана деньги, один другому показывает: вот все, что у меня осталось. По пути кому 10 рублей отдам, кому 50. Я сидела и думала, что вот за эти 10, 50 рублей нас продали. Милиционеры продажные нас продали. Представляете, столько жизней кто-то продал за 10 рублей, кто-то взял подороже — 50.

Был парень молодой. Мне казалось, что молодой. Наверное, чуть больше 20 лет. Вот он явно упивался властью над нами. Он бегал с автоматом вдоль рядов и пытался командовать. А Бараев в это время сидел на сцене на стуле. В какой-то момент он его подозвал и сказал: «Ты фильм „Рабыня Изаура“ помнишь? Смотрел?» Он говорит: «Да, помню». «Ты,— говорит,— как надсмотрщик из этого фильма». И, как ни странно, парень смутился и поубавил свою активность.

В очередной раз Бараев сказал, что иностранцев будут выпускать, но только с представителями посольств, и стали делить нас на россиян и иностранцев. Тут нам в очередной раз не повезло, потому что наши с Сашей паспорта были в американском посольстве на получении визы, а Сэнди просто не привык ходить с паспортом, он у него лежал в гостинице. Единственное, что у него с собой было, это водительские права. Я попросила женщину позвать Бараева, она сама не пошла, а по цепочке передала. Бараев подошел, я показала ему права, попыталась объяснить, что мы иностранцы, он долго рассматривал. Видимо, первый раз видел такой документ. Но в конце концов сказал, чтобы нас пропустили. И мы, таким образом, из конца партера оказались в первых рядах рядом с боковой дверью, за которой лежала Ольга Романова.

Я слышала, как за ней пришли «Врачи без границ», слышала, как они говорили о том, что это не их работа — трупы выносить. В зал к нам никого не пускали. Поэтому о том, что там происходило, мы знали только по отрывочным сообщениям по радио и по тому, что говорил Бараев. Все переговорщики были за пределами зала. Единственное, что я знаю, что Рошаля пускали на балкон. Но я сама его не видела. Я помню, как Бараев готовился к встрече с Говорухиным, с сыном известного российского режиссера. Они реально готовились, сняли плакат, пошли развесили где-то. А так — о тех, кто приходил, я узнала уже позже, из прессы или по рассказам заложников, которые были на балконе и что-то видели.

Когда я уже лежала в больнице, разговаривала с девочкой, которая была на балконе. И она рассказывала такую историю. Они с парнем пришли на спектакль, а на балконе отделили мужчин от женщин. В партере они пытались это сделать, но у них не получилось, потому что нас было больше. И вот этой девочке захотелось побыть рядом со своим парнем, и она притворилась, что ей стало плохо. Его тут же позвали, сказали, чтобы он вынес ее в холл. Он ее вынес в холл, она там уже встала на ноги, и тут по ней начали стрелять наши снайперы. Они с перепугу упали на пол и поползли обратно в зал. Это опять же отношение.

Би-би-си: В зале были представители власти?

С.Г.: В зале представителей власти не было. Были какие-то отдельные чиновники, был какой-то генерал. Они [захватчики] стали спрашивать, есть ли в зале военные, и у кого были с собой документы, стали их прятать. И каким-то образом (этот генерал был на балконе, я только со слов знаю) я услышала торжествующий голос Бараева: «Всю жизнь мечтал поймать генерала». Но его не расстреляли. Просто его держали на особом счету. Были журналисты, девочки из газеты «Московский комсомолец», если я правильно помню. Ну и еще какие-то журналисты были. Им дали возможность связываться с внешним миром. Я знаю точно, что они почти постоянно поддерживали связь с радиостанцией «Эхо Москвы».

Опять же, есть такой миф, что террористы потребовали, чтобы родственники и знакомые выходили на Красную площадь с митингом. Неправда. Я уже рассказывала, как Бараева спрашивали, почему нас захватили, а он ответил: «Вы же не ходите с митингами на Красную площадь», и одна из женщин, она сидела на 9–10 ряду где-то, значительно ниже нас, говорит: «Наше правительство не будет нас спасать, давайте звонить нашим друзьям, родственникам, пусть они выходят на Красную площадь». Бараев сказал: «Ну звоните, ну говорите». Он дал возможность использовать мобильный телефон.

Для нас было большой проблемой дать знать внешнему миру, что мы оказались в заложниках. Потому что мобильных не было ни у кого, ни у Сэнди, ни у меня. А те, у кого рядом был мобильный, мне не давали, типа «ой, тут зарядка маленькая, ой, денег нет». В общем, не было возможности. Только спустя какое-то время одна из женщин дала мне свой телефон, чтобы я позвонила, сообщила. И позже уже, через полгода, первый раз собрались заложники в Сахаровском центре. Я увидела девушку с фотографией, которая спрашивала: видел ли кто-нибудь мою маму? Это была та женщина, которая дала мне позвонить. Так я познакомилось с Таней Шифриной, это дочь Анны Шифриной, она погибла.

Помимо Ольги Романовой было еще две жертвы, даже три, можно сказать. Пришел мужчина — опять непонятно, как он прошел эти заграждения все — он пришел, как он говорил, узнать о сыне, сына звали Роман. Этого мужчину подвели к Бараеву, он пришел с каким-то пакетом. Они были уже возле сцены — а мы тогда сидели в 11 ряду, было плохо видно, что высыпалось из пакета. Если бы я шла туда, где, как я думаю, сидит мой ребенок, я бы, наверное, еды принесла в первую очередь. А там что-то такое непонятное целлулоидное посыпалось из этого пакета. И подошел Ясер, говорит: «Да, я знаю, есть Роман, 10 лет, сидит на балконе». Он говорит: «Нет, мой сын старше». Покричали по залу: Роман, Роман, фамилию я не помню. Никто не отозвался. Бараев говорит: «Значит, нет твоего сына здесь?» «Значит, нет…» Обвинил его в том, что он лазутчик. И сказал, что по законам шариата его на рассвете расстреляют. Его вывели из зала, но выстрелов я не слышала, поэтому я не знаю, кто его убил.

И еще один случай с применением оружия был. Это уже Бараев сказал, что ему пообещали встречу с Казанцевым (бывший полпред президента в Южном федеральном округе Виктор Казанцев — прим. Би-би-си). И что если не получится встречи, нас будут расстреливать. Зал как-то приутих. Это уже был вечер 25 октября, шли третьи сутки, уже казалось, пусть это хоть как-нибудь, но закончится. И у одного из парней — теперь я знаю, что это был Денис Грибков — у него не выдержали нервы, и он с бутылочкой из-под пепси-колы в руках по креслам с последних рядов побежал сюда, к террористке. Я увидела, как один из террористов поднял автомат и начал стрелять, и посмотрела в направлении стрельбы: он сделал несколько шагов, его за ноги стащили вниз.

Те, кто стрелял, в него не попали, смертельно ранили Павла Захарова и ранили Тамару Старкову. Уже прошло время, теперь я знаю их имена. Тамара была с семьей, с дочерью и с мужем. Я помню истошный крик этого мужчины, он кричал: «Лиза, нашу маму убили!» Потом оказалось, что просто ранили. В зале оказались врачи, они стали оказывать помощь. У меня было такое ощущение, что они [террористы] сами от неожиданности, что ранили заложников, перепугались. Во всяком случае, Бараев сначала звонил в штаб, как я понимаю, но не смог дозвониться, потом стал спрашивать, есть ли у кого-нибудь в зале родственники рядом со штабом, давайте позвоним, скажем, что случайно ранили. Я не дословно, а смысл [передаю]. Неподалеку от нас сидела женщина молодая, она назвала номер телефона своего мужа, Бараев стал ему что-то невнятно говорить, эта девушка вырвала у Бараева трубку, и начала объяснять мужу, что тут случайно ранили двух человек, что нужна медицинская помощь, но что расстрела заложников нет, это все случайно, не надо штурма. Все очень испугались штурма — как заложники, так и террористы.
Когда всё это случилось, встрепенулись, ужас был у людей. Потом поутихли. Бараев объявил о том, что утром, а 10–11 часов, назначены переговоры с Казанцевым, что он летит из Чечни сюда. И сказал, что будут выпускать американцев, спросил, кто из нас американцы. Сказали, звоните в американское посольство. Дали нам мобильник. Сначала Сэнди разговаривал, потом его попросили дать трубку мне. Я уже по-русски разговаривала с представителем посольства, объясняла, что на утро назначили, что нас будут выпускать. Представитель посольства спросил, во сколько, я дала трубку Бараеву, договорились на 8 утра.

Потом нужно было еще позвонить, а оказалось, что трубка у врачей. Прошло, на мой взгляд, уже больше часа между разговором и выстрелами. И я с удивлением увидела, что врачи до сих пор пытаются допроситься помощи этим раненым. То есть такого желания со стороны властей спасти людей, на мой взгляд, не было. Представляете, больше часа пытались допроситься помощи. Конечно, это не может не вызывать лично у меня возмущения.

Позже я узнала, что со стороны казахстанского посольства тоже были предприняты шаги. Тоже договорились на 8 часов, но, к сожалению, штурм начался раньше. Последними, кого выпустили из зала, были азербайджанские граждане, их было 4 человека, и я помню лицо женщины. Знаете, вот это вот состояние ожидания. Это описать невозможно.

Последний раз, когда я смотрела на часы, было начало четвертого. Но у меня уже было такое состояние, что вот немножечко, 8 часов — и нас отпустят. Саша и Сэнди спали, взявшись за руки. Я подумала, надо скорее заснуть, чтобы скорее пришло утро. Но в себя я пришла уже в больнице. То есть ни штурма, ни газа я не видела, потому что мой сон плавно перешел в кому.

Пришла в сознание в реанимации. Нас было двое, женщина молодая, которая лежала со мной в реанимации, она с мужем была в партере. К одной руке был привязан монитор, который следил за работой сердца, к другой капельница. Знаю, что была остановка сердца, очень сильно болела грудная клетка, делали непрямой массаж сердца, как я понимаю. Всё тело было покрыто чем-то таким липким, противным, очень хотелось помыться. Рассказы о том, что все больницы были готовы к приему заложников, это неправда, потому что нам элементарно нечем было помыться. Пока моей соседке по палате родственники не принесли мыло, нам даже помыться нечем было.

Очень хотелось пить. Как только дали попить, началась сильная рвота. Рвало чем-то таким коричневым, похожим на шоколад, шоколадного цвета. Я подумала: странно, что это такое, вроде шоколада не ела. А санитарка с круглыми глазами бегала от меня к Альфие и обратно, потому что то меня вырвет, то ее. И вот эти полные лотки… В какой-то момент лоток переполнился, и эта масса попала на простыню. Потом, когда я уже себя прилично чувствовала, я увидела, что это сгустки крови. То есть, видимо, это был ожог пищевода или желудка, не знаю чего. Поэтому рвало просто кровью. А санитарка испуганно говорила: девочки, может, вы пить не будете? Потому что очень сильно рвало.

Что касается намерения террористов расстреливать заложников, у меня это вызывает большие сомнения. Я сама лично слышала, 25-го Бараев разговаривал с кем-то по телефону, и я как раз сидела с краю, а он проходил мимо и говорил извиняющимся тоном: «Да-да, намусорили мы здесь, но будем уходить — уберем за собой». Тут же появились большие полиэтиленовые черные пакеты для мусора, и мы стали собирать мусор: те пакеты из-под сока, из-под каких-то конфет. Весь этот мусор стали собирать в эти большие пакеты. Это первое. Второе. Мой сон под воздействием газа перешел в кому, поэтому то, что происходило в зале, я не видела. Но мои знакомые, которые не уснули сразу в момент пуска газа, слышали, как Бараев стал искать электрика — газ подавался через вентиляцию. Он стал кричать: «Где электрик? Надо отключить вентиляцию!» Вместо того чтобы дать команду расстреливать. И выбежал из зала организовывать оборону.

Потом, когда нам стали доступны материалы дела, я видела справку (это официальная справка следствия) о том, что террористы отстреливались в течение, по-моему, я боюсь соврать, но на сайте у меня там есть где-то эта справка. По-моему, в течение 20 минут или получаса они отстреливались. 20 минут — это более чем достаточно, чтобы взорвать все эти бомбы, которые находились в зале. Они же не сделали это. Бараев же не дал команды взорвать эти бомбы.

Вообще у меня было такое ощущение в какой-то момент, что они собирались уходить. Взять группу заложников и уходить. Было такое ощущение. Я не знаю, на чем оно основывалось, но вот просто, знаете, какие-то мелочи. Я видела, как один из террористов, у него было закрытое лицо, но он был в гражданском костюме, то есть если бы он собирался там отстреливаться, взрываться, то зачем ему было переодеваться в гражданское? Как сейчас помню: темный такой костюм в полосочку. Ну и зачем, если ты собираешься взрывать всех здесь и убивать, зачем тебе мусор убирать? Вот по каким-то таким нюансам у меня было ощущение, что они не собирались взрывать зал.

Одна из заложниц, журналистка, написала книгу. В ее книге я вычитала, что та террористка, которая стояла рядом с ними, когда начали подавать газ, она сказала: идите ближе к выходу, вас там быстрее заберут-вынесут, а мы тут останемся умирать. Потом один из актеров мюзикла Марат Абдрахманов тоже рассказывал, что террористка, которая была рядом с ним, стала надевать респиратор. То есть они и к такому варианту, видимо, готовились, но не стреляли. В материалах уголовного дела я видела справку о том, что группу спецслужб, когда они подошли к залу, встретила террористка, которая не стала кидать гранату в зал, а из пистолета пыталась по ним стрелять.

То есть все эти факты говорят о том, что они не собирались нас убивать. И, в общем-то, кроме тех людей, о которых я говорила: Ольга Романова, Геннадий Влах и Павел Захаров, террористы не убили ни одного человека больше в зале. Еще был убит снаружи какой-то офицер, я на память не скажу, кажется, Васильев. Но я этого не видела, я об этом узнала позже уже из материалов уголовного дела.

Поэтому то, что касается самой спасательной операции… Правомерность применения газа вызывает у меня большое сомнение. К большому сожалению, международные, иностранные сообщества, они, на мой взгляд, не отреагировали должным образом. Политика сложная вещь. Тем самым они дали возможность другим странам использовать газ. И смотрите, как это у России получается: в «Норд-Осте» это, значит, можно и правильно, а в другие страны, это ж какой кошмар, как они могут применять газы! Это разве не двойственная политика?

И мне кажется, что это было испытание газа (но это мои домыслы, я четко отделяю факты от домыслов). Были идеальные условия. Большое помещение, люди разных возрастов. Дети, мальчики, девочки, мужчины, старики, женщины. То есть идеально для проведения испытаний. Сразу такой большой группы. И если уже говорить о законности, то по законам РФ сведения, касающиеся жизни и здоровья граждан, не могут быть государственной тайной. Однако 15 лет прошло, а мы до сих пор не знаем состава газа, врачи не могут лечить меня, они не знают, какие последствия, чем травили и какие последствия. Просто не знают.

Би-би-си: У вас остались последствия?

С.Г.: Конечно. Здесь, в Казахстане, это вообще бесполезно, потому что мы мирная страна, которая не воевала особо. В России есть врачи, имея большую историю войн разных, у них есть определенные специалисты. Несколько лет назад я случайно попала к врачу, остеопату. У меня проблемы с костями, суставами. Такое ощущение, что организм разваливается, а что происходит, я не понимаю. К нашим врачам обращаться тоже бесполезно, потому что ответ, который потряс меня до глубины души, когда я пришла к врачу: «А я считаю, что у вас тут болеть не должно». Я не пришла за освобождением от работы. Я хотела, чтобы мне помогли. И такой ответ — я считаю, что у вас болеть не должно. Но болит же!

И вот я попала к остеопату, он бывший военврач, прошел все горячие точки, закончил свою работу в должности начальника госпиталя. Он первый раз меня видел, мы не знакомы были. И он сказал: не могу понять, почему у тебя, гражданского человека, изменения в мышцах и суставах, как у человека, который попал под химическую атаку. Я уже не говорю о том, что меня из больницы в больницу перекладывали, но каждый врач боялся написать, что я здорова. Брать на себя такую ответственность. Когда меня из первой больницы выписывали, сестра ждала рядом, стояла рядом с кабинетом главврача. Зашла медсестра, спросить, какой диагноз писать. И моя сестра слышала, как главный врач сказал, что если мы напишем правду, нас посадят.

Об этом много говорилось в свое время, что диагнозы подделывали. Я выписалась из больницы. Но очень важно же для продолжения лечения иметь первичную информацию. Я попросила свою личную медицинскую карту. Ее изъяли. Мне сказали: у вас всё нормально, но медицинскую карту на руки не дали. Позже, поскольку было плохое самочувствие, делала томограмму. Оказалось, что у меня был инсульт. Этот газ воздействует на определенные участки головного мозга, и у меня это вызвало инсульт.

На мой взгляд, важнее то, как была организована спасательная операция. Вот подумайте: что такое тысяча человек для многомиллионного города. Это капля в море. И организовать адекватную медицинскую помощь, если уж вы нас травите, вы должны были. Но, тем не менее, этой помощи не было. То, как возили людей, это же иначе чем безобразием не назовешь. Не были определены больницы, куда везти людей, не были организованы пути. Вот почему, когда едут большие чиновники, для них коридоры зеленые устраивают? Почему такие коридоры нельзя было устроить для транспорта, везущего отравленных заложников? Почему более 80, по-моему, машин «скорой помощи» — их услугами даже не воспользовались, даже не подпустили туда, а людей вместо этого грузили в автобусы. И эти автобусы были не только московские, были из пригородов, из Подмосковья. И естественно водители не знали, где находятся больницы, не знали, куда везти людей.

Что касается моих близких, то 27-го я узнала по радио, что Саша погибла. Хотя о том, что она погибла, было известно уже сразу, 26-го. Практически в 10 утра было известно, что она погибла. Но, тем не менее, только 27-го, до этого всё время говорили, что погибших детей нет. Только 27-го сказали о том, что погибла Саша. О том, что погиб Сэнди, я узнала от представителей американского посольства 28-го. Практически сразу Сашу опознали. Еще сидя в зале, она написала на руке фамилию и имя и номер телефона моей знакомой.

А Сэнди, как только случился захват, у него дочь от первого брака, Дебра. Он написал на руке: Дебра, я тебя люблю. И что касается Саши, то меня очень долго мучило, мне нужно было узнать, как она погибла. Еще первое расследование, которое организовал Немцов, там один из членов комиссии, женщина-врач, сказал, что был случай, что в полных автобусах возили людей и раздавили девочку. И меня почему-то это зацепило. А позже я наткнулась на статью в газете о том, как в Первую градскую больницу приехал Пазик, рассчитанный на 12 мест, который был набит заложниками. Было запрессовано 32 человека, и на дне этой кучи лежала моя дочь. В этой машине также было несколько спецназовцев и журналист.

А теперь представьте, как это происходило. Стоял автобус. Принесли мою дочь. Водитель равнодушно смотрел, как ее кинули на пол. Потом такие же равнодушные люди кинули на нее одного человека, потом другого, потом третьего. Равнодушные спецназовцы ехали в этом автобусе, и ни у кого даже не дернулась мысль вытащить Сашу со дна этой кучи. Как я должна к этой операции относиться? Я не знаю этих людей. И вряд ли я когда-нибудь узнаю фамилию этого водителя, фамилии этих спецназовцев, фамилии тех людей, которые закидали мою дочь. Но я их ненавижу. Они — мои личные враги.

Что касается Сэнди, то он попал в число тех людей, которым вообще никакая медицинская помощь не оказывалась. Сашу врачи пытались спасти. Пытались ее реанимировать. Но несколько раз сердце останавливалось. В конце концов, они, в общем-то, не смогли ее спасти. А к Сэнди рука врача не прикасалась. Вообще. И после этого мне говорят, что они сделали всё, чтобы спасти заложников?

На мой взгляд, это очень важно, что сейчас, спустя 15 лет, делается передача об этих событиях. Потому что память о погибших людях — она реально может спасти чьи-то жизни. Я это знаю точно. В 2006 году с помощью моих друзей был создан сайт. И спустя некоторое время, на этом сайте есть информация, мой телефон, я получила эсэмэски от девушки-чеченки. Сначала она прислала мне эсэмэски, потом написала письмо. После всех этих событий мир разделился на две части: для одних Бараев был героем, для других — убийцей. Я была из второго лагеря, а эта девушка была из первого. Для нее Бараев был герой. И вот она мне писала, что искала о нем информацию везде в интернете, искала фотографии. И наткнулась на сайт. Прочитала истории погибших людей, в том числе моей семьи. И для нее мир встал на ноги. Она поняла, как это всё жестоко и неправильно. Для нее Бараев перестал быть героем. Одна из этих чеченских женщин-захватчиц была ее подругой. То есть у человека сознание встало на место. И может быть, этот сайт, память моей дочери, спасли чьи-то жизни, если у этой девушки сознание встало на место. То есть это очень важно.

В 2006 году, после возвращения из США, я обратилась ко всем своим друзьям по несчастью, что необходимо издать книгу памяти о каждом из погибших. Книгу, в которой была бы информация о каждом. Друзья мои встретили это с большим скептицизмом. Однако нашлись те, которые поддержали. Это Татьяна Карпова с ее семьей, Дмитрий Миловидов. Это мои основные помощники. Мои друзья Андрей Сергеев, бывший казахстанец, сейчас он живет в России, и Карл Снэдден, это американец, с которым мы познакомились уже после этих событий, они меня в этом тоже поддержали. Был создан сайт, на котором собиралась информация, сначала только о самом событии и о погибших, а потом стали добавлять информацию о том, что происходит сейчас, в настоящее время. И в 2011 году эта книга была издана. Она называется «Мы не умрем». Мы очень долго мучились с названием. Среди погибших есть Даша Фролова, 13-летняя девочка, которая на руке своей написала: «Мы не умрем, только пусть больше никогда не будет войны». Эта фраза стала названием книги.

Поскольку погибли не только русскоязычные, но и иностранные граждане тоже, книга на двух языках. То есть она с цветными фотографиями, разделена на две части: русская и английская часть. На сайте nord-ost.org можно скачать эту книгу в формате pdf. И можно просто пройтись по книге памяти, это раздел сайта, и почитать истории о каждом из тех, кто погиб. Книга продолжает жить и развиваться, потому что комментарии на каждой странице добавляются. Например, погибла Наташа Кораблева, она училась в Сорбонне. И совсем недавно на ее страничке появилась запись от ее сокурсника. Он много лет ее искал и нигде не мог найти, пока случайно не прочел на нашем сайте о том, что она погибла. Вообще люди, конечно, очень разные, например Денис Пантелеев, он ленинградец, в его честь назван корабль. Есть женщина, которая занималась обшивкой космического корабля «Буран». Не пересказать. Каждый талантлив по-своему. Каждый интересен. Было очень сложно редактировать книгу, мы никак не могли найти корректора. Люди начинали читать и просто не могли. Поэтому вычитывали сами. Какие-то ошибки, конечно, остались, но, тем не менее, книга живет в память о наших близких.

ВВС Русская служба

 http://www.bbc.com/russian/features-41711874

Be first to comment this article

Write Comment
Please keep the topic of messages relevant to the subject of the article. Personal verbal attacks will be deleted. Please don't use comments to plug your web site. Such material will be removed. Just ensure to *Refresh* your browser for a new security code to be displayed prior to clicking on the 'Send' button. Keep in mind that the above process only applies if you simply entered the wrong security code.
Name:
E-mail
Homepage
Title:
Comment:
Code:*
	I wish to be contacted by email regarding additional comments

Powered by AkoComment Tweaked Special Edition v.1.4.6
AkoComment © Copyright 2004 by Arthur Konze — www.mamboportal.com
All right reserved